часов назад, и пока я рыл могилу поводов свихнуться имелось предостаточно.
— Отмучался, родной, — проговорил Григорьич, когда несчастная женщина поняла, что ее муж не дышит и разрыдалась.
Она попрощалась с мужем коротко, без лишних эмоций. Поцеловала в лоб и накрыла его лицо платком.
После того как я засыпал неглубокую могилу, она бережно воткнула крест и поспешила в землянку.
Выпрямил ноющую спину и взглянул на небо. Все тот же снег, все те же звезды.
Можно ли считать тринадцатилетнего юношу с кочергой в руке хорошо вооруженным охотником? Едва ли. Намерение вернуться в Дом с добычей гнала меня в холодную и страшную Тьму. Я не возлагал особых надежд на свое глупое изобретение. Григорьич назвал их «доспехами кретина». Несколько ремней с шипами надетые на всю длину рук, ног и мотоциклетный шлем. В старые добрые времена я бы нашел такое применение гвоздям и жестяным банкам исключительно от безделья, чтобы посмешить отца и Монти.
Интересно, что я смогу добыть, вооружившись кочергой? Задрать кошку? Может, наковырять сухой древесной коры?
Могучий лес — строй замерзших шишкинских «мачтовых» сосен, которые когда-то, казалось, упирались в небо. За годы без солнца снега выпало столько, что местами деревья можно потрепать за самые макушки.
Чувство тревоги давно вытеснили из памяти запах сосновой смолы, треск веток и шишек под ногами. Притупилось и чувство голода. Одну из лыж проглотил сугроб. Я провозился возмутительно долго, доставая ее и, конечно, привлек ненужное внимание.
Волки подкрались со спины. Я отскочил к стволу сосны. Выроненный факел вонзился в сугроб рукоятью, словно озаряя арену адского поединка.
Огромная пасть лязгнула торчащими, длинными зубами в пространстве, секунду назад которую занимала моя ладонь. Хлесткий замах и один из хищников, скуля, поспешил отойти. Еще одного волка постигла та же участь. Более крупный волк схватил за щиколотку и резко встряхивал головой, пытаясь прокусить жесть. Твари не уступали мне в изворотливости — из дюжины моих ударов по цели пришелся только один.
Клац, клац… Эти зубы предназначены, не для того чтобы жевать. Рвать на клочки, не иначе. В этом рыке не только ярость. Еще и отчаяние долгой, голодной ночи.
Отчаянно скуля, отбежали в сторону еще двое. Из носа каждого сочилась кровь. «Ну, как вам на вкус гвозди на восемьдесят, твари?!» — провопил я.
Остался один — тот, что пытался прокусить одну из жестяных банок, которой я завернул ногу и скрепил скобами. Но тут все проще. Один — не десять. Три хлестких удара, как учил отец, и голова хищника размозжена в кровавую кашу. Приходится снять рукавицы, чтобы разжать сомкнувшиеся в мертвой хватке челюсти.
Раненные не решались подойти снова. Рычали, склоняя головы к земле, и не спешили уходить. В какой-то момент зловещий полукруг начал сжиматься вокруг меня.
Пожалуй, это истерика. Смеяться, когда смерть, как расшатанной изгородью отгорожена от тебя несколькими мгновениями — это помешательство. Собственно, также как и размахивать гаснущим факелом перед десятком хищников.
Мелькание теней далеко в стороне явно не предвещало ничего хорошего. Поздравляю, подкрепление прибыло…
Погасший факел как команда для стаи, готовой к прыжку.
Я бросился бежать.
В каждое мгновение я ждал молниеносного броска, готовился к боли от впивающихся в плоть клыков. Волки не спешили набрасываться; то ли наученные горьким опытом, то ли затевая что-то.
Мне хватило смелости обернуться. Стая разрослась, меня преследовал не один десяток хищников.
Стал свидетелем того, как мир покатился к чертям, после того как солнце стало походить на дымящуюся пепельницу…
Отправил на тот свет не один десяток бандитов-людоедов…
… и съеден волками. Боже, разве такую судьбу ты мне уготовил?!
Вдалеке замаячила макушка обгоревшей сосны. Вот я и дома.
— Виолетта, открой две-е-ерь!!! — мой крик разносится по лесу.
В голову пришла удачная мысль. Я дал небольшой круг и пробежал по тонкому стволу березы, мостиком рухнувшей над оврагом. Стая дружно плюхнулась в снежные барханы. Я же юркнул в снежный туннель (он напоминал мне подземку), ведущий к двери Дома.
Виолетта опешила. Не дав ей опомниться, втолкнул ее внутрь и захлопнул дверь, которая тут же сотряслась от гулких ударов. Глупые твари, ведомые инерцией, сбились у дверей. Возможно, инстинкт самосохранения прижал нас спинами к самой дальней стене.
Волки скреблись у порога.
— Славная охота, сопляк, — пробурчал вскочивший на ноги старик. Он прикрывал себя подушкой как щитом, в другой руке держал нож. — Малолетний полудурок! Теперь мы не сможем даже выйти на улицу!
Осознание ужаса произошедшего пришло от пронзительного, терзающего рассудок воя.
Вот так я запер нас в каменном мешке и стер ключ в мелкую пыль.
— Они уйдут… Уйдут, — в своем голосе я не смог изобразить ни утвердительной, ни вопросительной интонации.
— Ага, уйдут, как же, — отозвался Григорьич. Он глубоко дышал и трясся всем телом. Раскашлялся и рухнул бы на пол, если не я. — Они не уйдут.
И старик оказался прав — волки не уходили. Осада растянулась на долгие часы с изматывающей психологической атакой. Волки сменяли друг друга на двух поприщах: одни скреблись под дверью, другие выли, затягивая сонаты и беря такие ноты, что позавидовали бы мэтры Ла-Скалы. Виолетта с Григорьичем переносили все мужественно, я же метался как цыпленок в собачьей конуре.
Успокоиться удалось через сутки. Голод сделал меня бессильным и слабым. Голова болела так, что я боялся шевельнуть ей. Лежал глядя на потолок. Так проходил час за часом. Я обсосал манжеты и пуговицы рубашки, набил желудок глиной. Но все оказалось бесполезным перед жутким чувством, с которым я столкнулся. Страшную силу, которого познал в полной мере.
Голод.
Виолетта еще ходила, иногда прикладывая пальцы к моей шее, дабы пощупать пульс. Она давала мне листья, которые жевала сама, но меня рвало от них. В редкие минуты, когда агония отпускала меня, женщина незаметно для старика пыталась что-то объяснить мне на пальцах.
И я смог понять замысел, только когда в полумраке Дома блеснула лезвие ножа, рукоять которого она сжимала обеими руками.
Мог ли я помешать ей? Если только вяло постанывая и мотая заполненной свинцом головой.
Женщина вознесла нож. Проснувшийся в последний момент старик накрыл свое лицо подушкой.
Я смог выдавить из себя лишь жалкое подобие крика, скатившееся до мычания. Вцепился в брючину и тут же получил болезненный пинок в переносицу. Нож резко опустился вниз и как в масло вошел в шею старика. В горле заклокотала кровь. Еще один удар. Бедолага дернулся несколько раз и все закончилось. Я закрыл лицо руками, тут же расплакался.
Проклятая сука! Что же ты творишь!
Верно, ты сошла с ума!
Боже, боже!..
Женщина подкинула хвороста в печь. Мой правый бок тут же обдало жаром.
Я медленно уходил в пустоту, лишался чувств, за что возблагодарил небеса. Последнее, что увидел — разделочную доску и блеск наточенного топора.
Ужасный запах жареной человеческой плоти, этот остервенелый вой тварей, почувствовавших запах крови и омерзительно чавкающая женщина. Если земля не поглотит Дом, то с ума сойду я.
Что? Что я вижу сквозь пелену?
Эта женщина предлагает мне поесть?
«Да пошла ты, тварь! Убийца! Людоед! Убийца!!!» — то ли кричу, то ли просто такая мысль кипит в моей голове.
Нет, нет, нет!
Не для этого мы с братом и отцом выжили в жуткой резне, развернувшейся на двух главных проспектах Елабуги, сумели сбежать из контейнеров-коптилен и перенес столько мытарств. Пройти такой путь, чтобы так нелепо растерять последние осколки человечности. Не этому нас учил отец. Да если хотели, мы бы уже стали нелюдями, тогда, три года назад, просто встав по ту сторону баррикады, где соседских детей насаживали на вилы и арматуры, как поросят.
Боже, боже…
Я слышу голоса. Несколько мужчин. Тут же хлопки выстрелов.
— Не просто так они тут околачивались! — раздался хриплый голос.
— Конечно. Вон, смотри, похоже на дверь. Нам сегодня везет, — кто-то гораздо моложе ехидно рассмеялся. В дверь постучали.
— Тук-тук-тук, козлятушки. Ваша мама пришла, молочка принесла!
Еще несколько сильных стуков. Должно быть прикладом прошлись по петлям, проверяя их на прочность. Виолетта схватила топор и затаилась у двери. Собрав последние силы, я встал с другой стороны. В моей руке нож, с высохшей кровью старика.
Монотонно и неспешно, делая перерывы и пошло шутя, принялись выбивать дверь. Я различил треск костра. Представил себе разделанные туши волков, томящиеся над раскаленными углями.
Также с ножами мы стояли у дверей квартиры, когда началась суматоха и анархия укрепилась в силе не меньше, чем тьма. После того как солнце накрыло невесть откуда взявшееся гигантское облако газа, порядок и спокойствие продержались трое суток. Солнце превратилось в тлеющую угольную глыбу. Редких вспышек хватало, чтобы снег не шел круглогодично. Возможно, солнце еще оживет. По крайней мере, за последние месяцы вспышки стали частыми, и стало светлее. Но если светило станет прежним, то люди уже никогда.
Нет сомнений, солнце оживет. На смену нынешним людям придут другие поколения, с кристально чистым разумом. И счастье плотным одеялом накроет бренную, многострадальную планету. Надеюсь, для этого не понадобятся миллионы лет.
С потолка посыпался песок. Дверь поддавалась. Удары стали частыми.
Два выстрела и все стихло. Я слышал, как под чьими-то ногами скрипел снег.
Стук дверь. Еще один. И еще один. После недолгой паузы еще. Да это же… Да, условный стук!
Монти вернулся!
Я рухнул как мешок с картошкой. Силы окончательно покинули меня. Пришедшая в чувство Виолетта открыла дверь. Я видел, как расстилаясь по полу, в Дом ворвался его величество Холод. Видел, как на пороге появился он. Брат!..
Этот запах, этот чудесный запах. Он, верно, раздобыл мясо. Монти всегда любил натереть мясо приправами и пряностями. Даже изнывая от голода, он мог заниматься этим методично и тщательно.
— Очнулся… Ну-ка, выпей, — брат приподнял мне голову и поднес к губам мятую алюминиевую кружку.
Чай! Пусть и без сахара, так ли это важно. Зато очень крепкий.
— Старик, Монти, тот старик… — проговорил я, заикаясь визгливым, нервным фальцетом.
— Тсс, я все знаю. Все нормально, не переживай. Ты большой молодец, ты не сдался, все как учил отец. Пей чай. Скоро приготовиться мясо, я нашел перец и несколько разных приправ.
— Где ты был так долго?
— Я снова попался к тем бандитам, которые держали нас тогда в гараже.
— Снова? Но как?
— Попал в капкан. Видел бы ты тех людей. Сто, двести, может больше. Нас всех держали в портовых контейнерах. Когда эти сволочи хотели есть, жгли покрышки от колес, и краном подвешивали контейнер сверху. По одному в три дня, — брат глотнул чая и отложил кружку. На пламя аккуратно легли два сырых полена — Монти не хотел, чтобы на почти готовое мясо села зола.
— Как тебе удалось убежать?
— В моем контейнере из двенадцати человек остался в живых только я. Они не стали проверять, просто вывалили всех. Я свалил по-тихому, пока они пытались сжечь эту кучу.
— Здорово, что у тебя получилось, — я был готов расплакаться.
— Смотри, что у меня есть для тебя, — Монти расстегнул нагрудный карман и достал
