Сказ от Ерёмы.

Ох, Русь-матушка! Раз взялся за перо, так уж напишу. Как говорят в народе: взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Есть у тебя качество такое, что и грехом не назовешь вроде, а сродни греху, прости уж, родимая: больно ты большая. Не привыкла ты жить в тесноте, Рассеюшка. И уж такая ты разная, при величине своей несоразмерной! Где красавица писаная, где уродлива до безобразия, где богата, где бедна совсем, где поешь, где плачешь. Пойди, пойми тебя, да и всяк-то по-своему видит. И как тут о тебе напишешь?
Вот и я думал, на досуге своем затылок почесывая. Пиши так, как видишь. А видишь ты окрест себя в первую очередь. Село свое, да уезд свой, на крайний случай еще губернию. Вот про них и пиши, коль втемяшилось в голову глупое что…
А что? Места наши не самые у тебя плохие, Рассея, сказал бы я, что хорошие наши места.
Озера да леса, вот что богатство главное наше. А село? А что ж, село как село. Синие Липяги называется село наше, так повелось. Сказывают, были тут когда-то болота, и росли на них липы, как и посейчас растут, вот те и Липяги. Почему синие? Так кто ж его знает? Вот я так думаю: посинеешь от ужаса, как под липами теми с лешим, болотным повстречаешься, аль с водяным. Водяной, он на мельне у мельника нашего сидит, в омуте; раз сам видел, как он игрался. Да вот и русалки тоже ведь. Русалки любят выбраться на высокий берег и, сидя там в лунном свете, расчёсывать свои волосы. Лучшая треба русалкам — гребень для волос. Как начнут шалить, плескаться по ночам, прогонят рыбу от сетей, рвут рыболовные снасти. Чтобы их успокоить, им дарят гребень: неженатый парень кладет гребень в нишу под корягой. Но делать это надо очень быстро, чтобы русалка не успела ухватить за руку!
Шучу я, шучу, раз все равно не веришь мне, читатель.
Может, синими они, липы, на излете весны, сквозь небо синее-синее увиделись кому. Или синим вечером тоже синими стояли…
А село наше, оно вроде из разных небольших деревень состоит. Пришли к нам люди из Терехова, поселились тут, стала Тереховка. А в Дубовщине, тут народ из Дубовки. Конец-то? Это и вовсе понятно, коль не дурак ты, шутить не станешь по дурацкому случаю. Конец это болота нашего последнего, тут оно заканчивалось когда-то, да и назвали место Концом, что тут такого? Проулок — тропа, по которой к болоту идти. Лягушевка, опять же понятно, тут лягушки по вечерам соберутся да поют, как умеют. Девки наши лучше, конечно, поют, и тоже вечерами, и каждая из них, как посмотришь, царевна, да не лягушка же! И жаб у нас много, как состарилась баба, так она и жаба. А Грязной, это место самое грязное в селе. Как была тут свалка, так свалка и осталась; ну, стало быть, не везде красоте обретаться, где-то и отхожее место случается…
Окромя лесов, озер и болот, спросишь ты у меня, да девок красных, чего у вас есть еще, чего нет на Руси остальной? Этого-то и у нас хватает!
А чего у нас нет, мил-человек, чего только нет; чего у нас нет, того на Руси уж и не встречается!
Вот на губернской ярмарке, в Воронеже-то, оно все видно; коль интересно тебе, я расскажу. Почитай, пол-России, милок, нашим рогожным полотном свои товары оборачивает, а оно из липового луба, из «мочала» делается. Вот из наших синих лип. Мешки да кули, да полотна для решет; а деревнях наших им и двери повсюду обивают, чтоб теплее было. Из конского волоса тоже полотно на сито делают у нас, а муку сеют крупчатку[1], конопляное семя, пшено да гречку сквозь него. То-то, что пустяки, да дело-то нужное, вот и сказываю. Лубовые решета да волосяные сита ситники и решетники у нас делают, почет им и уважение, люди они редкие, народ мастеровой. Цедилки для молока нужны? А леска? Рыбу ловить, силки сочинять; веревку, чтоб удавиться, ту тож еще свить надо. Опять же, вожжи нужны, из конского волоса и плетем.
Теперь смотри, голубок. Пряжу прядем, полотняную да шерстяную. Опосля красим. У меня кушак сохранился, прабабкин еще, в полоску цветную. Могу представить да показать: рассыпается, на нитки делится. Устала ткань-то; людей тех давно нет, кто красил. А цвет живой! Никогда не полиняет, вот на солнце клади, не полиняет. Можно и так сказать, вечный цвет. А потому, родимый, что красили отроду у себя дома. Не заморскими индиго всякими, нет. Вот знаешь ты, что трава змеевик красит в черный, красный и желтый цвета? Конопля да крушина красят в зеленый. А малиновый цвет получается из коры дикой яблони. У нас на улицах в белом-то никого не увидишь. Ты выйди-ка в лето, глянь, по улице нашей как ходят? А вот так и ходят: парни в рубахах да портах, а рубахи красные, малиновые, зеленые, а порты синие! А девки в сарафанах; тебе какие нравятся? Мне-то черные, обрядами цветов украшенные. Как посмотришь, глаз не оторвать. А у каждого мастера печатка-то своя, и не одна, чтоб ткань набить, и уж такое-то узорочье! по-ученому, говорил мне мастеровой из города, «орнамент» называется, ты поищи-ка, попробуй, куда там! Белая холстина, она и скатеркой не пойдет у нас, не по чину нам, родимый!
И опять, есть такое и в остальной России. Наверно, есть. Чего такого, чего нету, дай подумать.
Камень режем. Павловский розовый гранит, слыхал? А про Грановитую палату в Москве? Что же, что не из наших Липяг и камень, и мастеровые. Тоже свои резали, отсель не тыща верст, земляки мы.
Дерево режем. Игрушки, солонки, донца, поставцы и божницы, полицы хлебные. Это каждый для себя умеет. А кто больше умеет, тот и блюда распишет, ковшы; вырежет тебе и калитку, и птицу сочинит. А как же, петушка на крышу. Что за дом без петушка? Иной еще такой умелец, что петушок у него на ветродуе во все стороны вертится. Да расписан как, не хуже сарафана, что на девке. И зеленое на хвосте, и синее, гребень красный. Не петушок, загляденье!
Вяжем, ткем, вышиваем…
А! вот, погоди, расскажу, чего на Руси не водится, а у нас есть.
Про Бонопарта еще помнят в наших местах. Но то до войны было, тогда про него мужик не слыхал. Всё в городе говорили, у помещиков наших тоже. А мужику, оно как всегда, пока гром не грянет, он и не перекрестится, дело известное. Как грянул, так и перекрестились наши. И того Бонопарта перекрестили тоже. Но не про то рассказ веду.
А вот как еще не было войны, а генералы его, Наполеона то есть, к нам заезжали…
Ну, ладно, по правде сказать, один только был, Коленкур по прозванию. Да и не к нам приезжал генерал. А вовсе в село Семидесятное, к помещице тамошней, Елисеевой[2]. Вера Андреевна, она, матушка, хоть и дворянского роду, а мастерица! Ой-ой!
Пять лет она в руках шаль кашмирскую держала да распутывала ее ниточку за ниточкой. Белыми ручками своими. Глаза все просмотрела. Спину не жалела свою, гнула.
Разгадала, разгадала упрямица, рассекретила матушка все тамошние секреты!
Коленкур к ней приезжал за шалью. Дочка австрийского императора, слышь, запросила шаль, какую Елисеева в мастерской своей выткала. Такую, чтоб пропустить ее сквозь колечко, она и проскочит, словно нитка в иголку. И чтоб цветами играла, и чтоб, значит, с бахромой по краям. Вот для супруги император и генерала к нам загнал!
Только не досталась ему шаль. Одна и была готовая, а Вера Андреевна тверда как кремень: заказала ту шаль русская княгиня, что в Петербурге самом живет. Ей она и достанется! Так и было, уехал генерал ни с чем. А так ему, генералу! Что ж за Аника-воин такой, что гоняют его за платочком женским по России? То-то войну Бонопарт Наполеон проиграл, коли Коленкуры-генералы по таким делам им использовались.
Оно, конечно, Нижнедевицкого мы уезду, а семидесятинцы Хохольского. Только опять же, говорю, не тыщу верст. Земляки мы, Воронежской губернии, соседи добрые.
Приезжала к нам Вера Андреевна по прошлой осени, видели ее. Про то отдельный сказ, не враз и расскажется.


[1] Крупчатка — сорт пшеничной муки, отличающийся значительной зернистостью. Обыкновенно мука отсортировывается через шелковые сита с № XI до № XVI, К. же отсортировывается через более редкие сита с № VII до № X. Такая мука готовится только в России, преимущественно из твердых сортов пшениц. Когда она хорошо отсортирована, то не пыльна и раздельна; она менее гигроскопична, более способна к сохранению и дает более припека. Иностранные пекари не умеют обращаться с К., чем объясняется неуспех вывоза ее за границу; между тем этот сорт муки, сравнительно с более мелкими ее сортами, особенно с очень мелкой, перетертой мукой, имеет за собою немалые преимущества, и приготовление хорошей К. обходится нередко дороже, чем более мелкой муки.


[2] В.А. Елисеева — реальное историческое лицо, богатая помещица, владевшая селом Семидесятное и окружающими его хуторами. История о кашемировой шали и о мастерских, а позднее и фабрике по производству шалей, о подарках царствующей чете не выдумана.