Бесталанная

Уходила из жизни близкая моя знакомая.

Уходила тяжело, жизнь ее не баловала, смерть решила тоже не отступать от этого курса.

Она была пышечкой, но за несколько месяцев истаяла как свечка.

Муж называл ее  в шутку "Роза мутабиле"- роза изменчивая. Глаза у нее были  неопределенного цвета. Вечером они казались почти черными, когда она смотрела на листву - совершенно зелеными, а когда на небо - в них вспыхивали голубые искры.

Потом муж сам оказался "мутабиле", но она по прежнему была розой.
В первое время она сокрушалась, что у нее нет детей, а потом была даже рада, что их нет.

Жила она одна в маленьком доме, куда надо было подниматься по шаткой железной лестнице.

Зимой эта лестница становилась скользким орудием убийства.

Но она сбегала по ней, дробно звеня каблучками, впечатывая в них свою боль и обиду. И надеялась на улыбку судьбы.

Судьба улыбнулась, и заставила однажды лестницу потанцевать под ее ногами.
Перелом перерос в костоеду, так раньше называли онкологию кости.


... Она лежала маленькая, измученная с темными подглазьями на обтянувшемся лице.

Я погладила ее по голове, в руке остался отвеянный пух волос.

Дальняя родственница, ухаживавшая за нею, принесла ей шиповниковый отвар, а мне стакан чаю.

- Видишь, какая я стала? - с трудом проговорила она.

- Поправишься - не моргнув глазом, соврала я. - Приходит болезнь, придет и исцеление.

- Спасибо. - прошелестела она. Я настроилась на бодрый тон и уставившись на розовую в цветочках наволочку, твердо решила рассказать ей что-нибудь веселое.

- Не надо,- еле заметно усмехнулась она. - Пожалуйста, почитай мне. Там заложено.

Она повела глазами на маленькую книжку на стуле около кровати. Я взяла ее. Это был томик стихов Симонова.  253 страница была заложена и затерта. Ее, видно, читали часто.

- Прочитай, - прошептала она.

Я начала негромко:

Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с елки
Детские игрушки.

И, состарясь, дети
До смерти без толку
Все на белом свете
Ищут эту елку.

Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.

Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.

Желтые иголки
На пол опадают...
Всё я жду, что с ёлки
Мне тебя подарят.

- Ну, все? Дать тебе шиповник? - спросила я.

Она не плакала. Только взяла меня за руку. Рука ее была маленькая и темная, как обезьянья лапка. Невесомая.

- Не хочу. Возьми ее себе, - она указала пальцем на книгу.

-Зачем? Сама будешь читать.

- Возьми. Нет, дай сюда! И ручку.

Ручка лежала тут же на стуле.

Очень тонко, не записывая, а чуть-чуть  царапая первую страницу, она написала: "Софе от бесталанной" и протянула книгу мне.

- Что это? Не возьму. И потом, что ты надписала не свою книгу? Симонов в гробу перевернется.- Я пыталась шутить, но губы у меня побелели. - И почему ты бесталанная? Вон сколько цветов развела, а вяжешь как красиво, а готовишь.., - я судорожно перечисляла ее таланты.

- Бесталанная, значит, неудачливая, судьбы, талана нет. Так бабушка моя говорила.Она много слов старинных знала, я не все запомнила. Да и не для кого было помнить.

Ей было трудно говорить. Она закашлялась. Я дала ей отвар, но она кашляла все сильнее. Прибежала из кухни родственница с заранее набранным шприцом.
- Она сейчас будет спать, - сказала она, сделав моей знакомой укол.

- Да я пойду, - заторопилась я. - Два подглазья уставились на меня и молча указали на книгу. Я пихнула ее в сумку.

- Ну, пока, родная, отдыхай. Я на днях зайду.

Она кивнула веками. Гостя нельзя разочаровывать.

Я спустилась по лестнице-убийце, печатая в нее свою тоску и ужас.
Дома я поставила книжку Симонова на полку. Маленькую книжку в мягком переплете и желтыми страницами. 253-я загнута и потерта.

Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.

Той же ночью моей бесталанной не стало.

Она была единственной, кто называл меня Софой, и от кого мне было приятно это слышать.