Пыльная трасса

  Старый автобус подскакивал на каждой колдобине. Сухая дорога шелестела гравием и палыми листьями. И гравий, и листья от палящего солнца были грязно-белого цвета. Стояло лето 1979 года. Оно было жарким даже для Крыма.

  Я задремала. Это нетрудно сделать, когда тебе 10 лет, ты устала глазеть по сторонам на чужие красоты, солнце припекает тебе голову, а рядом есть мама, к которой можно прислониться. Внезапно автобус резко притормозил и экскурсовод, сиплым от пыли голосом, объявила:

  - Старый Крым. Желающих  посетить дом-музей и могилу Александра Грина, просим выйти из автобуса.

  Меловой пыли на трассе Симферополь-Керчь было много. Желающих посетить места памяти - еще больше.
  Сон слетел с меня и растворился в синем воздухе. Кладбище находилось прямо возле трассы. Пройдя несколько шагов, мы оказались перед могилой Грина.

  Она оказалась под стать всему кладбищу – старому, белому, сухому. Ни дикого винограда, ни лазоревых кипарисов, которыми живописно были обсажены дороги между маленькими крымскими городами, здесь не было. Только пыль, чахлые ветки и растрескавшиеся от солнца камни. В их расщелины иногда выглядывали любопытные ящерки.

  Одна из таких серых ящерок грелась на могильном камне Грина. Точно такие же на мгновение показались на могилах его жены и тещи и тотчас скрылись.

  На этих могилах еще не было трогательного памятника Бегущей по волнам. Он будет поставлен в следующем, 1980 году скульптором Т.Гагариной. Бюст Грина ее же работы будет стоять при входе в дом-музей писателя. Но это будет потом. Сейчас это были 3 плиты с порыжевшими от солнца фотографиями.

  Экскурсовод торопила нас. Остановка была краткая. Надо было еще посетить дом-музей – белое саманное строение в две небольшие комнатки.
  Правда, что жилище отражает характер своего хозяина. Ничто так не подходило под облик пронзительного романтика с помятым лицом босяка, как эти две комнатки. Пустые, с белеными стенами и несколькими фотографиями на них, круглым столиком и белой вязаной скатертью, они обе, казалось, были устремлены к окнам, выходившим в сад. У одного из окон стояла узкая железная кровать. На ней светлым июльским утром, не дожив полутора месяцев до своего 52-летия, тихо ушел из жизни Александр Грин.

  Он прожил в этом доме чуть больше месяца, но именно этот дом стал единственным собственным жильем писателя. Когда Грин безнадежно заболел, единственным его желанием было иметь дом, где было бы «много света и простора». Тогда его жена, Нина Николаевна, та, которой были посвящены «Алые паруса», продала свадебный подарок мужа – золотые часики и купила у двух монахинь этот дом с маленьким зеленым садом.

  «В Старом Крыму мы были в домике Грина. Он белел в густом саду, заросшем травой с пушистыми венчиками. Маленький дом был прибран и безмолвен. Мы не разговаривали, несмотря на множество мыслей, и с величайшим волнением осматривали суровый приют человека, обладавшего даром могучего и чистого воображения».

  Так писал о пристанище Грина Константин Паустовский. Я этих слов тогда не знала. Как  не знала и того, что Паустовский в свое время многое сделал для спасения последнего приюта Грина, когда того уже давно не было в живых, а вдова его мыкалась по лагерям. Ни о чем этом я тогда не знала. Пушистые венчики неведомых цветов, кланяясь, заглядывали в открытые окна. Белые горы отражались в их стеклах. Над одной из них - горой Агармыш – поднимались летучие облака. Они были зыбкие, акварельные и солнце играло с ними, словно стеклами в калейдоскопе. Вдруг ветер вздул белые занавески, облака дрогнули, распались и вновь сложились. И на мгновение мне представилось: из них, как из границы между иными мирами возник образ Грина – суровый, хмурый и бесконечно притягательный.

  Александр Степанович Грин (Гриневский) родился 23 августа 1880 года в Вятке в семье бухгалтера Степана (Стефана) Гриневского. Отец будущего писателя, был выходцем из польской шляхты, человеком образованным, но тяжелым по характеру. Грин был первенцем в семье. Рос он впечатлительным, способным, но отчаянным и дерзким  ребенком. В  12 лет был исключен из училища за эпиграммы на учителей. Ходатайства отца не помогли, и Александр, окончив другое 4-классное училище, решил стать моряком. Дома 16-летнего юношу мало что держало. Мать, к тому времени, умерла, отец женился вторично и отношения с мачехой не сложились.

  Матроса из Грина не вышло, он чувствовал отвращение к прозаическому матросскому труду. Разругавшись с капитаном корабля, он вернулся в Вятку к отцу, а оттуда вновь уехал на поиски счастья. На этот раз в Баку. Кем он только здесь не был: поденщиком на бирже, рыбаком, чернорабочим на нефтяных промыслах, ночевал под перевернутыми лодками, работал в железнодорожных мастерских. Бакинский период жизни Грина лучше всего отражен в его «Автобиографической повести». Как признавался сам писатель «в Баку я имел вид настоящего босяка, но…платили неплохо: рубль двадцать копеек в день».

  Сказать, что Грин просто перепробовал множество профессий (был даже шпагоглотателем!) – это не сказать ничего. Это были самые настоящие скитания, поиски зачарованного мира, своей «Гринландии», как потом назовут вымышленную страну Грина исследователи его творчества.

  Прекрасно зная матросскую среду, он выступал с пламенными революционными речами, писал  листовки, после которых один из товарищей ему заметил: «Из тебя, Гриневский, вышел бы писатель». Эти слова были толчком к началу литературной работы, о которой Грин задумывался и сам.
  За 26 лет творчества Грин опубликовал более 350 произведений, среди которых «Жизнь Гнора», «Дьявол оранжевых вод», «Блистающий мир», «Бегущая по волнам», и, конечно, самое трогательное, самое поэтичное и самое светлое свое произведение – феерию «Алые паруса» (опубликована в 1923 году и посвящена жене Нине – другу и музе).

  «Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде, в зимних сумерках сурового 1920 года и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать» - вспоминал Вс.Рождественский. В числе первых этот шедевр оценил Горький, часто читавший гостям эпизод появления перед Ассоль сказочного корабля.

  Грин прожил сложную противоречивую жизнь. От бешеного успеха и приличных гонораров до обвинения критики в подражательстве, до пьяных кутежей, карточных игр, скитаний, арестов, побегов и мнимых чужих паспортов, голода и безденежья, от резкого порицания и борьбы с царизмом до такого  же резкого неприятия и разочарования в революции.

  После октября 1917 года в печати появляются заметки Грина, осуждающие бесчинства и жестокость. «В моей голове никак не укладывается, что насилие можно уничтожить насилием», - говорил он. Он не принял советскую жизнь «еще яростнее, чем дореволюционную, он не выступал на собраниях, не подписывал коллективных писем, даже рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю,… этот фантазер и выдумщик жил не по лжи», - заметил как-то филолог А.Варламов. Он, действительно жил не по лжи, не хотел жить во лжи, а в действительности ему, наверно, не было места. Жить ему хотелось в Гринландии – выдуманной стране, где были в чести «высокие, необычайно чудесные ценности».

  В последние годы Грин с грустью отмечал: «Эпоха мчится мимо. Я не нужен ей, такой, какой я есть. А другим я быть не могу. И не хочу. Пусть за все мое писательство обо мне ничего не говорили, как о человеке, не лизавшем пятки современности, никакой и никогда, но я сам себе цену знаю».

  С 1930 года переиздавать Грина цензура запретила и ввела ограничение – по одной книге в год. Пришлось оставить квартиру в Феодосии (сейчас в ней тоже музей) и переехать в старый Крым, где жизнь была дешевле. Последний роман «Недотрога» так и не был закончен. Ни одно издательство не проявило интерес к роману. На просьбу о пенсии Союз писателей не откликнулся. Более того на заседании правления писательница Л.Сейфуллина заявила: «Грин – наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям. Ни одной копейки принципиально. Правда, в мае 1932 пришел перевод на 250 рублей от Союза писателей, посланный на имя «вдовы писателя Грин», хотя сам Грин был еще жив.

  После смерти писателя было решено издать сборник его произведений. К решению присоединилась и Сейфуллина. Сборник был издан в 1934 году.

  Вдова Грина (теперь уже и вправду вдова) продолжала жить в Старом Крыму, в саманном домике. Во время войны была угнана на трудовые работы в Германию. Вернувшись в 1945 году, получила 10 лет лагерей за «Измену Родине» с конфискацией имущества. Большую поддержку, в том числе вещами и продуктами ей оказывала первая жена Грина. Нина отбыла весь срок, вышла по амнистии в 1955 году, а с 1956 усилиями Паустовского, Олеши и других писателей, Грин был возвращен в литературу. Получив гонорар за «Избранное» мужа, Нина приехала в Старый Крым, с трудом отыскала могилу Грина и выяснила, что последнее пристанище писателя отдано местным исполкомом под курятник. В 1960 году после нескольких лет борьбы музей Грина в Старом Крыму был открыт на общественных началах, а в 1971-м  получил статус официального музея.

  Романтика блистающих миров и скитаний продолжалась не только в жизни Грина, и после его смерти, но и после смерти его близких. Наверно, такова своеобразная плата за талант, за дар. Умерла вдова Грина в сентябре 1970 года, завещав похоронить себя рядом с мужем. Местное начальство, раздраженное утратой курятника наложило запрет, и Нину похоронили в другом конце кладбища.  А 23 октября того же года в день рождения Нины шестеро ее знакомых ночью тайком перезахоронили гроб в предназначенное ему место.

  … Экскурсовод торопила нас, но голос ее стал глуше. «Если бы жив был Грин, - промолвила она, - скорее всего, он посвятил бы этому тайному погребению целый рассказ. Это было в его духе. А, может, и нет, - добавила она, помолчав. – У него просто разорвалось бы сердце писать о мучениях  Нины Николаевны».

  Шофер давно сигналил нам из автобуса. По пути я еще раз кинула взгляд на могилы Грина и его жены и вдруг заметила, что сухое деревце возле них увешано крохотными алыми лоскутками. «Это местная традиция, - улыбнулась экскурсовод.- Люди завязывают красные лоскутки в память о гриновских алых парусах. На любовь, на счастье. Это уже вроде как святилище».

  Мы, наконец-то расселись, и автобус, недовольно чихая и скрипя, двинулся к Керчи. Облака пыли поднялись за ним. Они скрыли домик Грина и кладбище. Лишь гора Агармыш сурово глядела нам вслед из-за этих пыльных туч. Та самая Агармыш, на вершине которой каждый год, 23 августа, поднимают алые паруса. В память о Грине.