Володька

С этим чудаком я познакомился случайно. Было это давненько, в пору моего отрочества, когда деревья были большими, а мечты сбыточными, хотя и глупыми.
Ходил я пастушком в родном Разливе. Июль в ту пору выдался жаркий и выгнав бурёнок в поле, я прятался от солнцепёка в шалаш стоявший на пригорке, отчего все мои пеструшки были как на ладони. Человек вышел из леса и оглядевшись направился в мою сторону. Шёл неуверенно, коряво, по городскому - поминутно спотыкаясь и проваливаясь, но курс держал верно и спустя четверть часа вышел на мою полянку в двояком образе: нижний парад был насквозь промочен, верх - сплошь усеян чертополохом. Поправив сьехавшую на бок кепку и пересиливая отдышку он выпалил на выдохе:
-Землю кьестьянам!
Я не имел ничего против данного утверждения (пожелания?) и пожал плечами. Кортавый с прищуром, оценивающе поглядел на мой альков и протянул руку:
-Ну, будем знакомы. Володя.
-Василий. - Ответил я несколько смутившись, судя по внешности Володя мне в отцы годился.
Дальнейшее знакомство проистекало параллельно с трапезой, время было обеденное и я предложил гостю отпотчевать, чем Бог послал. Бог, в лице матушки, послал запечённого рябчика, пару луковиц и ломоть ржаного хлеба. Гость глянув на рябчика ухмыльнулся в усы и напевая обидную песенку про рябчиков, буржуев и ананасы, проворно вынул из кармана пиджака свёрток с варёнными яйцами.
Яйца были невероятно мелкие.
-Перепелиные, что ль? - сьязвил я от обиды.
-Петъогъадские! - парировал Володька и начал расстилать на траве свёрток, оказавшийся газетой "Патриархальная Россия". На секунду он задержал взгляд на одной из статей и спросил,как бы между прочим:
-Небось гъамота до села ещё не дошла? - подмигнул. -Лаптем щи хлебаем?
-Отчего же? Три класса церковно-приходской закончил. Не гляди что в подпасках, энто летний приработок, на серпень в город подамся работать.
-Это хорошо. Рабочий класс он сознательный. -одобрительно кивнул, -А знаешь ли ты что стъана стоит на поъоге ъеволюции, Василий? Вот. Читай. - и сунул мне статью, в которой речь шла о неудавшемся перевороте в Петрограде и репрессиях против лидеров большевиков.
Читал я медленно, да ещё не понимал значения многих слов, так что закончив обнаружил что рябчика Володька ничтоже сумняшеся сьел, оставив на траве сиротливое потомство петроградских перепёлок. "Сам буржуй." - подумал я, но вслух промолчал. Володька начал смущённо озираться -"Наверное, ананас ищет.".
В целом же новый мой приятель оказался человеком хорошим и чертовски умным. Заключив "пакт о неразглашении" он прописался у меня в шалаше, а по заутренней когда я пригонял стадо, встречал меня каким-нибудь лозунгом: "Даёшь повышенные удои!" или "Каждой бабе по сенокосилке!" и наконец  "Гъабь нагъабленное!" - улыбался в усы и уже тише добавлял - "Пока есть, что гъабить". В предрассветной мгле от этих "ободряющих лозунгов"кровь стыла в жилах  и пришлось попросить оратора не орать по утрам, не то чего доброго, подумают в лесу леший завёлся, да и придёт деревня с иконами и вилами. От бездействия титан мысли метался как тигр в клетке и тогда, не имея широкой аудитории, он устремлял весь поток своего красноречия на убогого пастушка, рисовал картины идеального мира, рассуждал о проектах фантастических реформ и клеймил роковые ошибки правительства. Надо сказать, что за время просветительной работы я неплохо политически подковался и иногда даже позволял себе поддакивать: "Да. Троцкий это сила. Голова! А Чемберлен телёнок. Молокосос."
-Эх, Васятка! Мне б только в Петъогъад попасть, в пъавительство! Уж я бы показал этим паъламентским пъоституткам и политическим импотентам!
-Да на кой ляд тебе столица? Там своих прохвостов хватает.
-Аполитично ъассуждаете, товаъищ Василий! Под лежачий камень вода не течёт. Из искъы ъазгоъится пламя - пожаъ миъовой ъеволюции! – при этом он схватил горящую ветку из костра и начал имитировать пожар мировой революции, да так яро, что искры посыпались в разные стороны. Вскочив на ноги я кинулся тушить занявшийся шалаш:
-Так весь дом спалить можно, Володенька, побойся Бога!
-Бога нет, Васисуалий! Ъелигия опиум для наъода! - во тьме подсвеченный пламенем он выглядел поистине демонически. Закончив пожаротушение я произвёл внешний осмотр и обнаружил на штанах дырку размером с пятак. Ковыряя в ней пальцем я уже понял, что утром от мамки влетит. - "Дался им этот пожар революции. Ведь без штанов оставят безбожники."
В августе пошли дожди, заметно похолодало. Володька пропал, а через некоторе время грянула революция. Народ в начале воспринявший её с ажиотацией начал терять свой революционный пыл и сознательность, большевиков стали бить. Социализм повернулся к деревне задом, начался отьём скота, раскулачивание, красный террор. Глядя на это вспоминал володькину фразу: "Бога нет." и соглашался, вокруг царило полнейшее безбожие. Я к тому времени возмужал и со дня на день как и многих меня могли забрать "на войну". Призадумался. К белым идти было невмочь, сознательность мешала. К красным не пускал прах отца, павшего жертвой репрессий. Альтернативный вариант прикатил меня на паровозе в малороссию, разрываемую на части белыми, красными и махновцами.
Мелитопольский вокзал встретил меня пьяными, весёлыми, неопрятными анархистами, дивизия гуляла. Смотреть на них было тошно. Приглядевшись заметил под каждой раскрасневшейся хмельной физиономией мелькали железные, латунные, медные, серебрянные кресты. В раздумьях я всё ещё не решался сойти на перрон. На одной чаше весов лежал атеизм и террор, на другой пьянство и разбой. Немного поколебавшись весы замерли в равновесии. Ситуация разрешилась сама собой. Из нерешительности меня вывел свисток отходящего поезда. Руки опустились в карманы, обнаружив пыльную уютную пустоту. На обратный путь денег не было.
•
Разгромленные, униженные, жалкие остатки Повстанческой Армии догнивали и спивались в Румынии. Январским утром Букарештский телеграф взорвался новостью о смерти Ленина, что привело лагерь повстанцев в неописуемое ликование. Количество выпивки сразу увеличилось кратно, произносились пламенные речи, кто-то уже предрекал скорейший крах большевиков, это было их последнее утешение.
Я нисколько не желал смерти этому человеку, не злорадствовал и оставив своих товарищей вышел на улицу закурив папиросу. Звон колоколов разогнал вороньё с маковок привокзальной церквушки. Я улыбнулся и посмотрел на небо:
-Вот, Володька то удивится.