Казнить нельзя, помиловать!!!

поместившего жертву на месяцы в заключение. Но такое чудовище в обычной жизни не встречается».
Таким образом, как мы видим, тезис о смертной казни как «акте гуманизма» не выдерживает никакой критики, и с физической, и с моральной, и с духовной точки зрения. А словосочетание «гуманная казнь» - примерно то же самое, что и «горячий лед» или «холодный огонь»…
                               
    ГЛАВА 4. СМЕРТНАЯ КАЗНЬ КАК БОЛЕЗНЬ ОБЩЕСТВА
                      4.1. Палач – тоже жертва!
Однако мучения преступников  иногда совершенно не волнуют сторонников казни. «Казнить убийцу нужно таким же способом, каким он убил невинную жертву», - заявляет милая девушка из США. «Ему бы, негодяю, надо голову отрубить, на площади, и не быстро, а по кусочкам, чтоб помучился подольше!», - считает русская женщина средних лет интеллигентного вида. «Я бы сама их всех перестреляла!» - восклицает бабушка из российской глухомани, которой самой впору уже о душе подумать…
Но подобные  разговоры – всего лишь бравада перед журналистской камерой, либо на диване с газеткой в руках, либо перед друзьями за чашкой чая… Но скажи мне честно, дорогой оппонент, способен ли ты, будучи убежденным сторонником смертной казни, «очищать общество от негодяев» СОБСТВЕННОРУЧНО?! Тогда давай, отправляйся в тюрьму, бери пистолет, выпускай в преступника пулю, слушай его последний стон, наблюдай его предсмертные судороги! Затяни петлю на его шее, а потом  слушай ужасный хруст  его костей! Отправь его в газовую камеру и наблюдай, как он задыхается, трепыхаясь, как только что пойманная рыба! Включи рубильник на его электрическом стуле и наблюдай, как   глаза смертника вытекают ему на одежду, и как человек, который 5 минут назад говорил, думал и очень хотел жить, превращается в обезображенный, обожженный кусок мяса – весь в крови и  собственных нечистотах! Или впрысни яд ему в вену, наблюдая, как медленно, по трубочке катетера, в его кровь течет  сама Смерть; при этом смотри ему в глаза и жди, когда он испустит последний вздох, и его тело сотрясет предсмертная судорога! Что ж, если ты готов пройти через все это, желаю удачи! Только не вздумай прятать глаза или отворачиваться, и смотри, чтобы  рука не дрогнула! – ведь ты совершаешь благое дело – очищаешь мир от человеческого мусора! А если ты не способен на это, подумай о людях, которые должны выполнять всю эту работу – о палачах!
Вышеупомянутый Раскольников, убив процентщицу Алену Ивановну, которую никак нельзя было назвать добрым и хорошим человеком,  чуть не свихнулся от пережитого и сказал: «Я себя убил, а не старушонку». Потому что в сознании каждого нормального человека есть табу на уничтожение себе подобного, независимо от того, кто он. Переступая же эту роковую, невидимую грань, индивид убивает себя, потому что уничтожает в себе человеческое. А теперь представьте, что чувствуют люди, вынужденные снова и снова убивать себя только потому, что «работа такая»?! Что творится в их расшатанном сознании и выхолощенных душах?! Известно лишь одному Богу! И им самим…
Упоминаемый ранее бывший начальник расстрельной команды – Олег Алкаев – вспоминает, что он чувствовал, когда в первый раз расстреливал группу отпетых уголовников: «С самого утра я не находил себе места. Кое-как справившись с текущими делами, я вновь пригласил к себе нескольких ветеранов группы и попросил их в мельчайших деталях рассказать мне весь процесс исполнения приговора… Они вновь разъяснили мне несложный механизм казни, но я ничего не соображал... Через подземный переход сотрудники специальной группы стали по одному приводить осужденных… Они тряслись то ли от холода, то ли от страха, а их безумные глаза излучали такой неподдельный ужас, что смотреть на них было невозможно. Мне показалось, что их состояние передалось и мне… Я понимал, что должен что-то сказать, подать какую-то команду, но, ошарашенный всем происходящим, лишь что-то мямлил вполголоса и неопределенно махал рукой конвою». А потом, когда все закончилось, начальник «с каким-то отвратительным осадком на душе» вернулся в подразделение. И после этого отвратительного «дебюта» ему приснился кошмар: «Практически мгновенно, как наяву, я увидел картину расстрела. Фонтан крови висел перед глазами и никак не опускался. Его брызги достигали моего лица и обжигали его, как кипяток. Я открыл глаза, и видение исчезло, но в углу комнаты послышался шорох, и мне показалось, что кто-то стонет. Я включил свет, шорох прекратился, стон тоже. И я понял, что у меня были галлюцинации, а потому больше свет не выключал. Такое состояние длилось три дня».
С казнью сопоставимо лишь такое страшное явление, как война. Как и казнь, война часто романтизируется красивыми лозунгами и громкими словами, а обратная сторона этой медали – кровь, страдания, насилие, агония, смерть, ужас – отходит на второй план. Часто прошедшие через все это взрослые, сильные, морально устойчивые мужчины возвращаются с войны, мягко говоря, психически неуравновешенными. Но, бесспорно, война более оправданна, мотивы ее более возвышенны: защита своей семьи, родины, веры… На более примитивном уровне – здесь действует элементарный инстинкт самосохранения – будь убийцей, иначе убьют тебя самого. На войне, по крайней мере, противостоят друг другу вооруженные, агрессивно настроенные люди, у которых равные шансы на победу или поражение. То же самое можно сказать об уничтожениях силовиками вооруженных особо опасных террористов, тем более, если речь идет о спасении жизни заложников. В таких случаях убийство становится вынужденной, но  необходимой, зачастую единственно возможной мерой.
Смертная казнь – это не самооборона и не спасение чьей-то жизни. Это – циничное, хладнокровное  убийство беззащитного, безоружного, жалкого, испуганного человека, который уже не опасен. Ну и что, что он сам – убийца? Он и так вне закона, а убивать убийцу во имя правосудия – такой же абсурд, как насиловать проститутку во имя целомудрия, друзья мои! Физически уничтожая душегуба, палач становится с ним на один уровень, оба они переходят черту, когда человеческая жизнь ничего не стоит. Кроме того, палач становится еще более гнусным, чем обычный убийца. У убийцы есть, по крайней мере, определенный мотив: месть, ревность, страсть, ненависть, неприязнь, ограбление, корысть, ярость, аффект, самозащита и т .д., и т. п. У палача же подобного мотива нет совсем, что еще более страшно. «Исполнение приговора - это страшный груз, который ложится на тех, кто это делает. Убить человека, который лично тебе ничего плохого не сделал, убить без злобы, без накала страстей, - это очень сложно. Это убийство, а убийство никогда безнаказанно не проходит… Это явление, которое сравнить – то не с чем», - говорит Алкаев. «Приходил домой сам не свой… порой, по неделе в себя прийти не мог», - признается другой исполнитель казней – Халид Юнусов.  
Таким образом, палач – это тот же киллер, только на службе у государства, но по количеству жертв опытный экзекутор догоняет, а порой, далеко  превосходит самого кровавого серийного убийцу-маньяка. В среднем, на счету экзекутора 30-60 жертв. Но иногда счет может идти на сотни. Джеймс Бэрри – 200 человек, Альберт Пирпойнт – 608 человек, Джон Вудд – 347 человек. Палач Шарль Анри Сансон, «работавший» в эпоху Великой Французской Революции, лишил жизни 2.918 осужденных. Палач – это убийца без мотива, киллер в законе и маньяк поневоле. Кажется, сложно представить  себе более страшное существо! И подобные люди живут не в тюрьме, а  в обществе. Своей рукой, которая по локоть, а то и по плечо, в крови, палач пожимает руку своему другу, этой же  рукой он обнимает жену и детей… Вдумайтесь в это! Это, действительно, очень страшно!
Но следует признать, что далеко не все палачи становятся циниками и «отморозками» - некоторые из них, как ни странно, продолжают оставаться людьми, что еще более мучительно. И некоторые не выдерживают.  Некий экзекутор по фамилии Гилберт убежал с «рабочего места» и застрелился. По свидетельству Алкаева, многие из его подчиненных умерли от инфарктов в сравнительно молодом возрасте.
«Знаете, мне кажется, у многих складывается абсолютно неверное представление о людях, которые здесь работают. Это очень профессиональные люди. И очень чуткие люди. С ними мы говорим, плачем, смеемся, делаем все, что им необходимо. Потому что напряжение, горе здесь общие. Я знаю очень многих… которые плакали из-за того, что им пришлось пройти.», - говорит тюремный священник Джим Брэззил.
Часто палачам до тошноты претит их кровавый «хлеб». Некоторые из них становятся убежденными противниками смертной казни. Послушаем их собственные признания:
Альберт Пирпойнт (1905-1992), Англия: "В течение моей 25-летней службы в качестве палача я считал себя орудием закона и без возражений принимал решения его мудрости... Каждую казнь я проводил с большой тщательностью и чистой совестью… Сейчас я искренне надеюсь, что в моей стране больше не будет палачей. Я пришел к убеждению, что смертная казнь ничего не решает, а представляет собой лишь пережиток древней и примитивной жажды мести».
Джеймс Бэрри (1852-1913), Англия – стал ярым противником смертной казни и, уйдя  в отставку, активно читал лекции на эту тему. «Закон смертной казни падает со страшной силой на плечи палача, и следование такому закону совершенно несправедливо», - говорил он.
Джим Уиллет (наши дни), США: «Если бы можно было повернуть время вспять, я бы занялся любой другой работой, но не этой… Ведь убийство, даже узаконенное, ни на минуту не перестает таковым быть...»
Советский палач (наши дни): «А вы знаете, я не сторонник смертной казни. Серьезно. Лучше бы ее не было. Пусть для негодяев - пожизненное заключение, пусть вкалывают на самых тяжелых работах. И мне бы не пришлось... Я не знаю, как это происходит на войне. Но, поверьте, психологически исполнение смертного приговора очень тяжело. Особенно в первый раз. Но и потом, не знаю, как у других, а у меня ничего не притупляется. Да и вряд ли возможно это...»
Бывший американский палач, Джерри Гивенс, казнивший 62 преступника, ранее занимал по отношению к высшей мере наказания довольно простую  позицию - относясь к смертникам гуманно (он даже молился вместе с ними), он считал себя орудием правосудия. Однако когда на его глазах осужденного признали невиновным за несколько дней до предстоящей казни, Гивенс кардинально изменил свое мировоззрение, уволился из тюрьмы, перешел работать на стройку. «Здесь я делаю что-то для жизни, а там я лишал жизни», - рассуждает он. Более того, Гивенс стал ярым активистом против смертной казни.
Так какие еще нужны аргументы «против»?! Кому же нужны убийства преступников, если даже палачи уже устали?! Какое право имеет общество принуждать людей к убийству себе подобных?! Какое мы имеем право вынуждать палачей все время совершать насилие над своей человеческой сущностью?! Смертная казнь негуманна не только по отношению к преступнику, но и к исполнителю. «Мы не задумываемся о том, что калечим души тех, кому вменяем в обязанность (или разрешаем) быть палачами. Приговорами к высшей мере наказания мы воспитываем в сознании людей возможность убийства по своему или чужому решению, мы плодим