Лейтенант Бассет

До стоянки через двор, – не двор, конфетка, и парковка готова, да не добраться пока до неё, – а дальше через срань. Новостройки, что... Речка в овраге, мостик из решётки и пары рельс. Глинистые берега цветут вербой-пуховкой, облетающей как одуванчики, как тополя, серёжка размером с кулак. Когда ещё выкорчуют, живучая, ещё тот пырей. Особняк в новом районе крут, но мелочи жизни... Ни тачку, ни байк рядом с воротами не оставишь.
«Ни раньше, ни позже! Как всегда. Ну чего на дороге встали? Спешат, бывает люди по утрам, случается!..»
Дама, не молодая... Новосёл, не обзаведшийся знакомствами, она провожала людей смущённой полуулыбкой. Принято тут здороваться? Не принято?
«Кто купил ей жильё в элитном, дорогом районе?»
Пальто, шляпка с круглыми полями. Здесь не принято ни так одеваться, ни так неспешно гулять. Облачным лаком от холода, если в край лютый мороз, опрыскают голову по утрам и разлетаются фифы из тёплых гнёздышек. Эта – в шляпке...
«Мидл класс или ниже».


Дама с вольт-пауком на поводке, с таким, которых из-за второй пары глаз на здоровенных неутомимых ушах-сенсорах называли «басет-вольт». Возможно это и раздражило лейтенанта. Сокращая фамилию, в школе дразнили – Бассет, в таможенной академии лейтенант Бассет, без шансов.
«Справа, слева... Да как же вас обойти!..»
Паук-вольт был стар. Они забавные, множество хрупких лапок, как шерсть скотч-терьера – от брюха до земли. Хитин вымывается, вольт-пауки теряют их под конец жизни. И у этого одна из задних лап неловко торчала в сторону.
Лейтенант Бассет, не чуждый служебному собаководству отметил про себя: «Отломи! Ну, ведь уродски торчит, всё одно отвалиться. Странные люди».
Глаза вольт-паука подслеповаты, тыркается в каждую вербу, разбрасывает пух. А вторые глаза – нет, они как павлиньи пятна, как бензиновые разводы на сенсорной щетине ушей. Заострённые кончики и повадка мониторить воздух придавала вольт-паукам отчётливое сходство с плывущими скатами. Не уши, плавники. Движение волнистое, плавное... Лапки будто и не при делах.


Вольт-животных люди использовали давно. Как сенсоры, батарейки, ищейки... Выращивали на фермах, браконьерски добывали на планетах-заказниках.
В аутентичной среде, на родных планетах они живут сто раз дольше. Исключительно сообразительные в молодости, при эксплуатации они быстро исчерпывались, со временем всё, кроме привязанности к человеку.
Зоозащитники подняли бучу, на них плевали, потом началась череда уступок. Существенных и нет.
Возник феномен «зелёных юродивых», которые ради питомцев переселялись на их планеты, меняли полярность поводка, так, что «живая батарейка» не давала энергию, а тянула её. Психи, дурка по ним плачет.
Понятно, с каким презрением, – «сорри, сорри...» – лейтенант Бассет пробирался мимо этих, с лапой вбок, с застенчивой улыбкой дамы, к своему аэробайку на той стороне речки. Припарковал бы у ворот, уже бы в спорт зале был.
«На шлейке? Паук ещё и на шлейке у неё?! Фу ты, ну ты, нежности какие!.. Голова у них от ошейников не отваливалась, кажись! Нет, надо быть такой дурой. И ради чего?»


Его тренажёр оказался свободен. Его загар был ровным и физиологично рассчитанным на атмосферу границы. Его ждала новая форма Королевской Таможни! Чёрная, лаковая форма по вчера снятым меркам.
Таможенник, на минутку, не тот, кто копается в чужих сумках. Это разведка и пограничная служба вместе. Куда уж тут без чёрной, лаковой формы! Никуда.
«А если Кэт желает острить, про сравнительную тягу парней и девчонок вырядиться, так Кэт не одна на свете».
Штанга нагрузки не звякала ни при рывке, ни в верхней точке амплитуды, литые мышцы работали плавно. Разговор на соседних скамейках шёл про выбраковку щенков из патрульного вивария. Агрессивных и пассивных. Правильный разговор, научный подход. Вот, тёткам в шляпках продайте бракованных на птичьем рынке, шлейка в подарок.
Кафе.
Лекции.
Спарринги.
Бар. Насыщенный день. Умеренно хмельной вечер.


«Вот ни раньше, ни позже! Проклятие какое-то!..»
Железного коня, – свою ласточку! – оставив на стоянке, за ущербным мостиком в сумраке по глине скользя, Бассет наткнулся опять на вольт-паука с хозяйкой. Поздоровался, куда деваться!.. Вправо, влево...
«Да как же вас обойти!..»
На сапогах спец-шпоры мотоциклетные, к искрящим зверям лучше не подходи.
Уши-крылья, уши плавники вились при слабом ветерке, лапки преступали на месте, фронтальная пара глаз распахнута широко, как у всех стариков вольт-пород.
– Ливень будет, – застенчиво и благодарно успела сказать дама. – Когда он так смотрит в небо, точно.
Она указала взглядом на байк, отсвечивающий фарой, не загнанный под навес. Да ну, тут дождь раз в год. Зато мало не покажется, ураган. Улыбнулся, ушёл.


Не закрыл окно! Студия полным полна вербного пуха! И мониторы, и лаковый плащ немедленно, и незакрыты чипсы, оставленные на вечер.
Молния рухнула и отрубила свет.
«Дери вас дьявол! Громоотвод ставят до заселения, до! Засужу! Найду управляющего и измордую!»
Громоотвод был, он не выдержал.
Ни связи, ни телешоу, ни книжной полки, едва въехал.
Эти грозы приносят жару. Лейтенант Бассет пытался спать.


Предрассветная, послегрозовая угольная темень.
Телефон звонил, мониторы ожили, аварийка была оперативна. Он не знал этого, не заметил.
Он лежал в капсуле-гамаке, в пухе, набившемся и туда, в пенопласте разодранной подушки, в липких, лаковых клочьях плаща, комкая обрывки таможенного паспорта, мокрый, в поту, в мокрые ресницы втирая колючий пух, кусая кулаки, ошмётки плаща разрывая зубами.
А командир у них был хороший в интернате... Отец родной...
«Какая ветеринария, айболитыч? Какие надгуманоидные существования? Наполеоновы же у тебя планы! Что это будет такое: существование без мозгов? Кому оно надо? Нахрен они нужны? Бессмертие в принципе недостижимо, родной, оно противоречит фундаментальным законам. Иди в таможню, законы блюсти! Толку-то больше будет».
– Будьте вы прокляты, я знаю! Всё знаю! Но я не хочу! Я не хочу! Плевать, зачем, ни зачем! Плевать, какие, любые! Какие есть! Бессмысленные, бесполезные, пусть живут, пусть будут обратно молодыми, обое: тётка и хрень на шлейке! Снова, снова, снова путь проживают свою бессмысленную жизнь!.. Снова, снова, снова!.. Душно, не могу... Я не могу! И вы не можете! Суки, гады! Умные гады, расчётливые, тупорылые, тупые гады! И вы не можете, и вы куски такого же бесполезного мяса, суки! И вы так же бессмысленны, как они, только вы ещё и суки! Я морды ваши видеть не могу, цепляетесь, вцепились в свои погоны, а ничего не стоит! Ничего не даёт! Что вам дадут они? Что вас зароют под барабан?! Ха-ха-ха, я подохну от смеха. Вы друг у друга поперёк глотки! А они хоть сами по себе: тётка и хрень! Хоть это, а и то лучше! Пусть летит на своих ушах, как вольт-щенок, как волчонок! И она, и оно, вместе! Раз уж они вместе со старой дурой! Пусть летят, как Шагал, как чёртов, дебильный Шагал! Над вербой летят, над трясиной, надо мхом всяким, чёртовыми глазами болотными, чёрными-чёрными, чистыми... Над первоцветами, ландышами, ядовитыми как сама смерть... Нет грязи... Нет меня... Старости... Разлуки... Нет лапы вбок... Искры кончающейся... Батареек севших... Минералов, вымытых из хитина... Убогих речек... Глины, грязи, духоты, меня... Меня и грязи... Пусть вместе так и летят! Она – в шляпе, оно – на шлейке, над вербными болотами... Как сраный Шагал! Ведь он где-то летит?! Он летит где-то?..
«Какая живопись, родной? Живопись прошлый век. Послушай старика, рембрандт наполеонович, иди в таможню».
Телефонный звонок пробился через браслет.
– Хай, Кэт. Отменно.
– Что отменно?
– Ты спросила, как моя форма?
– Нет. Я сказала, мне показалось, что тебе плохо. Моя Сьюзи всю ночь так махала сенсорами, плюх-плюх, даже во сне, я думала, буря от её ушей началась! Унюхала, чего-то грядёт. Ты как там, в новостройках?
Молчание.
«Поцелуй её искрой в нос, Сьюзи, и дай на счастье лапу мне. Защищай её, басет-вольт-Сьюзи».
– Кэт, мы расстаёмся.
– Окей, – сказала Кэт и бросила трубку.


P. S.
Зацепером на барже, а с неё аэробайк рывок на планету выдюжит, но не обратно... Помёт из вивария шуршал в седельной сумке.
«Ох, ты ж... Красивая, оказывается, болотная планета. Курорты, вот, фигня пред ней. Как в зеркалах голубых... Ну и топкая. Не погуляешь без проводника. А вот и хозяева... Или нас разорвут сейчас, или мы дома».
Стая подплывших вольт-пауков, замерла. Крупные же они на воле!.. Волки. Скаты. Прайд. Сенсоры гнали ветер, и внимательно вдыхали его, насыщенный запахом про чужаков. А вербы пахли, похитившим клейкую майскую нотку, вечным мартом.
«Знание зоопсихологии пригодиться тебе всегда, а с приматами окружающими – особенно!..»
Повезло с командиром, отец родной.


Вожак, несомненно вожак, дал по исходу решающих дней лейтенанту Бассету место бэта особью рядом с собой, альфой – во главе родственного, им привезённого, прайда.
«Будь я проклят, сколько снисходительного понимания в паучьих глазах! Отлично, полусобак научу я, а они научат волков строить вольт-заграждение. Охотнички и браконьерчики, мы вас ждём!..»
Весело наблюдать корабли, потерявшие автопилот, машущие крылышками, как пьяные шатаются на наручном управлении!..
«Расслабились, тонус потеряли, лохи городские, автоматика сплошная. Бегите-бегите, мы не кровожадные, и не возвращайтесь сюда».
Стая успешно предавала навыки молодняку. Бассет успел понаблюдать это в трёх выводках.
Первый оставался резвыми щеночками, когда он, - монумент обветренной роже над плащ-палаткой, - стал задубевшей скалой в неполные пятьдесят.
«Адаптируйте, волчата мои, усовершенствуйте сеть. Пробьют, конечно, браконьеры вашу защиту рано или поздно... А вы их побьёте, это жизнь. А я, чего... Ну, по крайней мере, я пал в бою, – гав-гав, инволюция, хе-хе... – вербных болот пограничник».