мной, только со мной... Мне не трудно снова создать мирок, где вместе кормим райских птичек или в котором летаем на Пегасе, но..."
Пока она говорила, я с дрожью ужаса замечал перемену: ее изумительный ослепляющий блеск стал медленно слабеть, а тело становилось призрачным, чуть заметно, но неумолимо, я слушал, предчувствуя недоброе, судорожно обняв ее так осторожно-сильно, как мог, перебивая: "Не говори мне этих слов, я не могу потерять тебя во второй раз!!! Взгляни на меня, Ксэрри, я живу тобой, от меня почти отказался отец, у меня никого нет, только ты... Вспомни, как весело мы наказывали твоего убийцу в игре, как смеялись под радужным снегом во сне, гладя веселых моржей, как танцевали по лунным зеркалам, только ты и я... Я хочу это повторить, слышишь, хочу, чтобы так было всегда! В сути, ты мое первое желанное слово, первый рисунок - я твой хозяин, ты смеешь меня ослушаться?!..".
Я не понимал, что говорил и творил, в какой-то безумной попытке забрать ее, в себя, не отдавать никому, ни холодному ветру, ни дождю, капли которого она любила превращать в сценки, где я играю с ребятами, а я мог повернуть сюжет, как захочу, я бросился целовать ее - в подбородок, обведенный обручем небольшой короны, соединенной с большими серьгами-кругляшками, в шею (словно желая убежать, она встала, но я не отпускал, продолжая ласкать чуть выше пояса, докуда доставал, смачивая слезами (в щелку двери папа и санитары наблюдали, как я судорожно целую подушку у окна).
Ксэрри старалась даже сделать над собой усилие, чтобы отвечать мне и не таять, но мистически лунный свет набирал сияние, забирая ее собственное, ее мягкий голос, все так же эхо, слабел, она упала мне на руки, борясь с собой, чтобы не потерять сознание, а я гадал, как ее спасти, чем может быть вызван полет вихря незримой вечности, что вот-вот унесет ее? Вот бешено закрутились будто часы, посылая его, я бросил их с силой на пол (в запертую комнату обеспокоенно-усиленно-сурово застучали); хлопало окно, ветер грозился унести рисунок с ней (я бешено закрутил наглухо ручку окна; но моя "принцесса" становилась все слабее. Она дотянулась рукой до какой-то тени в полумраке.
Хоть бы это был нож: без нее я покончу с собой! - запальчиво-навязчиво резанула меня идея и я с надеждой пригнулся ухватить поднятое ею (отец закричал открыть дверь санитарам: "Они могут тебя спасти, не ползи на раму!").
А я не полз - я положил туда бережно едва дыщащую девушку, все умоляя судьбу, по-детски наивно, горячо, как тогда, не забирать ее у меня, едва доносился ее голос эха: "Помнишь, ты забросил эту игрушечную собачку с тех самых пор, как познакомился со мной через мультик, а когда-то играл только с ней?.. А вот твоя так и не съеденная конфетка, как, то гуляя после школы со мной, ты забросил ее, ею угостили ребята, ты пошел от них, ко мне... А эту книжку, что задали в институте, ты забросил на пыльный шкаф, хотя тебе нужен и нравился тот предмет... Еще не поздно себя спасти и сделать эти простые вещи... Открой глаза - у тебя есть только я, но больше ничего... Ты отказываешься от жизни ради меня... Не надо, прошу, не надо! Я, должно быть, так тебе надоела..."
Неправда! - хотел было крикнуть мысленно я ни, но... Не мог - часами, ради компьютерной новой игры или диска модного диждея я мог забывать о Ксэрри, а когда мне это надоедало и она появлялась, бродя с ней по жемчужному мосту нового чуда, придуманного ею для меня, я скучающе украдкой зевал и думал, а может, ну его, пойти поговорить ни о чем с товарищами... Хотя мне это так все надоело... Меня взял стыд, не помня себя, я упал на колени перед угасающей девушкой и стал умолять: "прости меня, ты дала мне друзей, сказку, любовь, счастье, ты - моя жизнь... Забери меня, мне страшно, за мной идут... Не умирай, не умирай!!!"
И я крепко прижал ее к себе, надеясь хоть навсегда запомнить ее тонкое тепло... Наткнулся на что-то холодное и потное, грязно-красное (я сжимал кулаки в объятиях до крови; вокруг никого, даже Ксэрри, осознав это я плакал горько-горько, гладя забытую игрушку (а ведь сколько раз, совсем малышом, я обещал собачке, что буду только с ней); книжку (то был любимый предмет в институте), конфетку (крохотный миг детства); я вспомнил, что мог б еще пожить, как и сколько смогу, у меня есть папа, что так меня любит и беспокоится, могли бы быть друзья, любимая девушка, они б научили меня любить природу, общество, искусство, мир, хоть он порою так прост и привычен...
Прислушавшись к себе я понял, что это только слабое утешение самоиллюзии, или разочарование, или еще чего - все это было... И не было... Все это… исчезло для меня… с прекрасной принцессой с белоснежными волосами и тихим голосом эха; я засыпаю в надежде поймать хоть на миг ее эхо или тень на горизонте, перед тем, как меня объявят унесенным бесконечным невидимым вихрем...
... Тогда из ночного окна лился мягкий, бодрящий белый свет, а я снова один и немножко в в радости – вижу ее на горизонте: она уходила, казалось, все еще ожидая меня, спокойно и скромно двигаясь вперед (я следил за каждым ее шагом): высокая, выше даже самого взрослого из героев, с переливающимися белыми волосами, бровями и ресницами, в довольно простеньком и открытом фантастическом платье… добрая, тихая и хрупкая, как дымка луны…
