Время умирать

     Гюнтер очнулся и попытался вдохнуть, но вместо воздуха втянул в себя обгоревшую землю. Он закашлялся и перевернулся на спину. Наверно, зацепило осколком. Так и есть. Слегка, по руке, по касательной. Царапина. А вот голова… Гюнтер провёл ладонью по лбу. Кровь. Ну, это ничего. Живой.
     Обер-лейтенант рывком приподнялся и огляделся. В нескольких метрах справа ещё дымилась воронка. Офицер поднял серую фуражку, стряхнул с неё землю и надел.
     Русская артиллерия била интенсивно. Наверно, их танки и пехота уже в городе. В Берлине. Гюнтер улыбнулся.
     Здесь, в Нойкёльне, пригороде столицы, осталось мало целых зданий. Артиллерия и авиация накрыли этот район вчера. Рядом с парком теперь были одни развалины. Гюнтер не помнил, как именно он сюда попал…
     Снаряд, взрывом которого контузило обер-лейтенанта интендантской службы Берлинского гарнизона Гюнтера Баха, очевидно, был шальной. Офицер огляделся. Голова кружилась, но надо было подняться и идти. А куда?.. Канонада взрывов слышалась издалека, со стороны города. Значит, туда и надо.
     Гюнтер шёл по аллее парка. Некоторые деревья были повалены, но если не обращать на них внимания, то могло показаться, что всё по-прежнему. Даже птицы пели, прячась в свежей весенней листве. Гюнтер шёл. Почему-то вспомнилось лицо матери. Почему вдруг? Матери нет уже десять лет. Она бы жила ещё, если бы доктор Ланген – светило хирургии – сделал ей нужную операцию. Но тогда, в тридцать пятом, этот доктор, убеждённый национал-социалист, член «Союза немецких врачей», сказал ему, Гюнтеру: «Молодой человек, я не прикоснусь к вашей матери, так как считаю ниже своего достоинства как арийца оперировать метисов». «Метисами» доктор называл немцев «нечистокровных». Дедушка Гюнтера был французом…
     После смерти матери Гюнтер поступил на военную службу. Чтобы быть как все. Служить как все. С приходом Гитлера мало кто в Германии «работал» – каждый почитал за честь не «работать», но «служить». Неся службу в гарнизоне Берлина, Бах мог быть незаметным. И иметь шанс помогать тем, кто хоть как-то боролся с нацистами, сделавшими из Германии «Великий Рейх». Имея доступ к военному снаряжению, Гюнтер иногда передавал униформу и амуницию некому молодому лейтенанту, который представился Максом. Бах не знал, для чего именно этому человеку нужно было армейское обмундирование. Макс говорил, что дело его «нужное, правое». И Гюнтер доставал для этого человека всё, что было в его силах…
     Солнце пробивалось через листву. «Говорят, перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь», – подумал вдруг Бах. Так и отец сказал незадолго до своей смерти.
     Гюнтер был привязан к отцу, потомственному рабочему. В детстве он самозабвенно слушал его рассказы о демонстрациях рабочих, революции 1918 года, выступлениях Эрнста Тельмана на митингах и стачках. Этого коммуниста, лидера рабочих отец практически боготворил. Но когда в начале 1933-го пришедшие к власти нацисты стали арестовывать, пытать и убивать всех неугодных, отец запретил Гюнтеру кому бы то ни было рассказывать о Тельмане. «Я должен забыть всё, что ты мне говорил?» – спросил тогда Гюнтер. «Нет, – качнул головой отец. – Ты должен молчать, но помнить»…
     Вскоре офицер вышел из парка. Несколько обгорелых домов вдоль небольшой мощёной улочки зияли мёртвыми окнами. «Вот так приходит освобождение, вот так…» – с горечью подумал обер-лейтенант. Но если ради очищения от проклятых нацистов русские сровняют весь Берлин с землёй, Гюнтер не осудит их за это.
     Почему-то Бах вспомнил только сейчас, что его дома больше нет. Но это его не огорчало. Мать, отец и сестра были бы расстроены. Но матери нет, отец умер ещё в тридцать третьем, а сестра… Да, это было больнее всего.
     Обер-лейтенант достал пистолет и стал заглядывать в окна зданий. Он сам не знал, что ищет.
     …Младшая сестра Гюнтера Лиза дружила с одним офицером из СС. Брат был против, но Лиза говорила, что этот её Артур – потомок дворян, «воспитанный и просто хороший». Однажды она прибежала домой в слезах. Лиза плакала несколько часов, прежде чем рассказала матери и Гюнтеру, что благородный дворянин изнасиловал её. Девушка так и не смогла справиться с этим. Спустя год она просто открыла окно и…
     Гюнтер остановился и прислушался. Из двухэтажного дома с рухнувшей крышей слышался мужской голос. Кто-то говорил чётко, как будто отдавая приказ. Знакомая манера говорить, привычная. Бах заглянул в разбитое окно. Посреди комнаты стояли двенадцать подростков в форме «Гитлерюгенда», а перед ними – эсэсовец.
     - …Русские пришли убивать нас, немцев! Вы уже не дети. Отныне вы все – солдаты фюрера. Вы обязаны нанести как можно больший урон врагу…
     Гюнтер разглядел петлицы эсэсовца и отметил, что тот формально младше его по званию. Это надо было использовать. В СС вырабатывали привычку подчиняться старшим по званию не размышляя, не думая – на уровне рефлекса.
     Бах обогнул здание и вошёл внутрь. Увидев его, эсэсовец достал пистолет.
     - Спокойно! – поднял руку Гюнтер. – Свои. Обер-лейтенант Бах, Берлинский гарнизон. Доложите обстановку.
     Эсэсовец спрятал пистолет и быстро подошёл к офицеру.
     - Обстановка нам неизвестна, господин обер-лейтенант, – ответил он. – У меня здесь двенадцать курсантов. Планирую рассредоточение с целью нанесения максимального урона русским.
     Тут Бах узнал этого эсэсовца. Это был Густав Кольб. Он с семьёй жил через дом от Гюнтера. Видимо, Густав не узнал его, Баха. У Кольба была жена Аннетт, маленькая тихая женщина, и двое детей.
     - Унтерштурмфюрер, идёмте со мной, – скомандовал Бах.
     Эсэсовец кивнул и отдал приказ детям:
     - Оставаться здесь. «Кровь и честь»!
     - «Кровь и честь»! – почти хором прокричали оборванные мальчишки девиз «гитлеровской молодёжи».
     Два офицера вышли из дома и направились на противоположную сторону улицы.
     - Ты узнал меня, Густав? – спросил Гюнтер, остановившись у большого дуба. Отсюда он видел дом, где остались мальчики.
     - Никак нет.
     - Мы соседи. Меня зовут Гюнтер Бах. Живу в семнадцатом доме. Жил.
     - Кажется, да. Вспомнил, – уголком рта улыбнулся эсэсовец. – Я видел, как ваш дом… сгорел, господин обер-лейтенант.
     - Да, – Бах опустил глаза. – Авиационная бомба… Ну а где твоя семья?
     - Не знаю, – бесцветным голосом ответил Густав. – Пять дней я здесь. Не знаю.
     Гюнтер внимательно посмотрел на молодого эсэсовца:
     - Что ты здесь делаешь, Густав?
     Кольб непонимающе прищурился:
     - Я сражаюсь.
     Обер-лейтенант не знал, успеет ли он достать пистолет из кармана галифе. Гюнтер всё же надеялся, что этого не потребуется. Он решил пойти ва-банк.
     - Густав, долг каждого – защитить своих детей. А не посылать на смерть чужих.
     Эсэсовец слегка склонил голову в сторону и спросил:
     - Что вы предлагаете, господин обер-лейтенант?
     - Война закончилась, Густав. Надо отвести детей к русским. Там они будут в безопасности. И нам пора прекратить сопротивляться.
     Кольб кивнул и посмотрел куда-то в сторону.
     - Господин Бах, – медленно произнёс эсэсовец. – Думаю, что действительно не стоит сопротивляться… вам.
     Нацист резко выхватил пистолет. Гюнтер не успел отреагировать и оказался на мушке.
     - Помолись, предатель, – оскалился Кольб.
     - Густав, послушай, – спокойно произнёс обер-лейтенант. – Мы давали клятву фюреру, это правда. Но у нас есть долг более важный. Мы должны уберечь детей. Ради будущего Германии.
     - Они не дети, – ухмыльнулся Кольб. – Они солдаты. И если потребуется, они тоже отдадут свои жизни за фюрера и рейх.
     Гюнтер понимал, что должен атаковать, но подходящего момента всё не было…
     - А как же твои дети? Пауль и Клара? Так их зовут? Густав, что будет с ними? Ты обязан быть рядом с семьёй.
     - Я обязан защищать родину и фюрера! – прокричал Кольб. – А если в мой дом придут русские, то лучше моей семье умереть.
     Раздался протяжный свист снаряда. На миг Кольб растерялся. Гюнтер бросился на эсэсовца и повалил его на землю. После пары тяжёлых хуков нацист выпустил из руки пистолет, но продолжал сопротивляться, нанося Баху удары в бок. Артиллерийский снаряд разорвался в полусотне метров от дома, где сидели дети.
     «Следующий в дом прилетит! Почему они не убегают?!» – в отчаянии подумал Гюнтер, пытаясь прижать соперника к земле.
     - Прекрати! Довольно! Обстрел начался! – прокричал Бах. – Надо увести детей!
     - Нет, мы умрём все, – прохрипел эсэсовец. – И они никуда не уйдут. Я приказал им оставаться на месте. И они останутся. Это приказ…
     Лицо эсэсовца исказила безумная ухмылка.
     - Ааа! – закричал в ярости Гюнтер и схватил нациста за шею.
     Ударил второй взрыв, гораздо ближе. Баха осыпало ветками и листвой с покачнувшегося дерева. Эсэсовец брыкался, но Гюнтер сжимал его шею всё сильнее. Теперь он не видел искажённого лица Густава, он видел только буквы «SS» на воротнике нациста… Раздался третий взрыв.
     Кольб обмяк. Тяжело дыша, Гюнтер поднялся и побежал к дому, где остались мальчишки. Двадцать метров, десять… Звук выстрела позади. Резкая боль пронзила спину. Обер-лейтенант на ходу повалился на бок. Взглянув назад, раненый Гюнтер увидел, что Кольб был ещё жив и сжимал в руке пистолет. Он выстрелил ещё дважды, но промахнулся.
     «Не убил… Надо идти… надо», – превозмогая боль, Бах с трудом поднялся и пошёл к дому. Добравшись до разбитого окна, обер-лейтенант крикнул:
     - Слушать приказ! Снять кители и кепи, оставить тут. Всем ступать домой, к матерям. Быстро! Исполнять! Бегом!
     Дети стали снимать униформу «Гитлерюгенда». Бах облокотился о стену дома и медленно сел. Перед глазами всё поплыло.
     Снова визг снаряда и взрыв, полыхнуло жаром, что-то больно царапнуло по щеке. Гюнтер тряхнул головой, боясь потерять сознание, и посмотрел в сторону выхода из здания. Оттуда выбегали мальчишки… Испуганные, такие маленькие, жалкие… но живые.
     Выстрелы… Кто-то стрелял с другой стороны улицы. Это был Кольб. Шатаясь, эсэсовец целился в убегающих детей.
     Забыв о боли, Гюнтер вскочил на ноги, сделал два шага вперёд, достал пистолет и выстрелил. Эсэсовец вскрикнул и упал.
     Следующий снаряд угодил в дом позади Баха. Обжигающая волна отбросила обер-лейтенанта на мостовую.
     Дышать было почти невозможно от боли в груди. Гюнтер окинул глазами пустой горящий дом и облегчённо уронил голову.

     По мостовой мимо чёрных деревьев и обугленных стен домов цепью шли солдаты в советской форме, обходя дымящиеся воронки.
     - Всем быть внимательней! – скомандовал молодой лейтенант Бекаев. – Могут быть засады и мины.
     - Товарищ лейтенант! – крикнул один из солдат, долговязый и сутулый паренёк.
     - Что там у тебя, Петренко?
     - Тут двое.
     Подойдя ближе, Бекаев увидел лежащего на мостовой немецкого офицера. В руке его был пистолет. Глаза открыты. На груди, ниже нашивки с орлом и свастикой расплывалось бурое пятно.
     - А его пристрелил кто-то, не осколком убило, – удивился солдат. – Мы тут вроде первые идём…
     - Наверно, этот его укокошил! – крикнул другой красноармеец, стоящий метрах в двадцати у трупа ещё одного немца. – Тоже пулю схлопотал. Этот СС.
     - Во дела! – усмехнулся долговязый и поправил пилотку.