" Я крови спесь угомонил. Глава вторая. Свершилось! Но...

6 июня 1779 года в доме с самого утра все пребывали в волнениях. И не только потому, что праздник – Вознесение Господне. Молодая барыня рожала, и её глухие стоны слышались во всех уголках дома. В этот день никто так и не осмелился его покинуть, чтобы сходить в церковь. Когда, наконец, хозяйка разрешилась мальчиком, идти куда-либо было уже поздно.

Сергей Львович долго рассматривал новорожденного, морщась от обиды: «Господи! Что за обезьянка! Да еще кудрявая! – из груди вырвался горький вздох. Оленька – миловидная девочка. И он ожидал такого же приятного на вид наследника. – М-да-а!.. Он на прадеда, арапа, похож. Как две капли воды. Но – делать нечего, надо думать, какое имя ему подобрать».

– Надин! – обернулся к ожидающей хоть каких-то слов роженице, настороженно наблюдавшей за ним. – Назовем мальчика в честь деда моего, Александра Петровича… ведь он – основатель рода и семейного благополучия!

Разочарованная сыном не меньше, чем он, Надежда Осиповна неохотно кивнула. Особенно не вникая в родословную мужа и свою, она и не подозревала, что «основатель рода и семейного благополучия» в припадке безумия зарезал жену Авдотью.

Богатый когда-то владелец поместий в Московском, Дмитровском, Коломенском, Рязанском, Зарайском и других уездах, дед его, Александр Петрович Пушкин, после убийства жены, и сам прожил недолго, оставив полными сиротами двух маленьких детей: его отца и тетку Марью.

Сергей Львович отвел виноватый взгляд от жены, невольно вспомнив, что и отец, Лев Александрович, слыл тоже человеком вспыльчивым, ревнивым. Заточил первую жену Марию, что связалась с учителем детей Меркади, в темницу, где продержал долго.

Те же черты неуравновешенности и необузданности он замечал и в себе, иногда впадая в дикую ярость. Теперь испытывал опасения, что и сыну передастся горячность предков. Беглым взглядом окинув комнату, подумал, что, к счастью, Надин ничего этого не знает: «Иначе воспротивилась бы, что сын будет наречен Александром... – Отвернулся от новорожденного и уставился в окно, разжав пальцы и потирая ладони. – К-х-м-м!.. А все же необходимо соблюдать традиции!»
Он их чтил свято и отслеживал все линии жизни предков, храня грамоты, где всё  запечатлено, и постоянно, не уставая, изучал.

Род их насчитывает пятисотлетнее дворянство, начиная ещё от княжения Александра Невского. Их предок, Григорий Пушка, потомок Радши, с XVI века служил новгородскому владыке Геннадию, у которого выросло ни много ни мало – семеро сыновей! От одного из них, Константина, и пошли Пушкины… Сергей Львович гордился, что их роду удалось возвыситься ещё при Иоанне IV. Это при нем предки переселились в Москву, где оказались в почете, хоть и были земскими*.

Огорченно признавал, что иногда случалось, когда везение изменяло – во времена Ивана Грозного они очутились в опале. Но затем вновь поднялись, благодаря Остафию Михайловичу, прямому потомку Григория Пушки. Он, начав службу рындой, сумел впоследствии стать воеводой, а потом был принят и в число думных дворян. Умный и расторопный,  но и ему не повезло на пути к вершине! Не сумев чем-то угодить Борису Годунову, очутился в Сибири, успев все-таки помочь братьям. Один из них, Гаврила, хитрый и изворотливый, пришелся по душе Григорию Отрепьеву и стал его великим сокольничим. Сергей Львович знал все это уже досконально, но шуршание пожелтевших и ветхих бумаг будто успокаивало, поднимало в нем несравнимую ни с чем гордость за принадлежность к древнему боевому роду, заставляя его снова и снова возвращаться к их изучению. Сын Гаврилы, Григорий, достиг самых больших почестей – стал боярином, оружейничим и наместником Нижнего Новгорода. Его значимость, как одного из первых бояр, сохранялась и при Петре I. Этот царь его так любил, что даже брал с собой в походы!

Сергей Львович недовольно раздул ноздри, дойдя до места, где упоминалось о том, что в XVII веке их род утратил свое значение. «Зато сохранил связи и богатство!», – не удержался он от возгласа и осторожно огляделся. Но, конечно, никто его не услышал: когда запирался в кабинете «поработать», никто  не смел беспокоить. Держа в руках хрупкие листочки, изучаемые им в очередной раз после рождения сына, Сергей Львович поджал твердые губы: со времен Григория его предки больше не занимали сколь-либо заметного служебного положения. Если только Тимофей Семенович Пушкин – одна из ветвей рода? Этот доводился Остафию двоюродным братом. И именно его внук – Петр Петрович при царе Алексее Михайловиче стал стольником в Москве, в Белом городе.

Любимая Божедомка – наследство от него. Только там он был безоблачно счастлив. Полузагородная-полугородская их усадьба, хоть и располагалась далеко от центра города, на севере Москвы, была богатой. Раскинутая привольно у берегов речки Неглинной, где выходила одним концом к переулку, следовавшего к урочищу, на Мещанские слободы, её площадь охватывала не меньше шести гектаров.

За их деревянным одноэтажным домом, окруженным двумя деревянными флигелями, над обрывом был расположен огромный сад, где они с братом Василием в детстве любили играть. В конце сада их отец построил несколько оранжерей с плодовыми деревьями, а внизу его разлился большой пруд, образованный речкой Неглинной, где водилась всякая рыба… Богатое было поместье, а остался от него только большой двор на Рождественке, в приходе церкви Николая Чудотворца Божедомского… «Жаль, что мать продала Божедомку. Я любил её. Но матери никто не указ! Никого не спрашивая, всё сама решает!..»

Оторвался от созерцания потолка и мыслей о матери и вернулся к предкам. Один из братьев стольника, Александр Петрович, и был ему родным дедом. А его брат, Михаил Петрович, родным дедом Надин. Аккуратно складывая старинные бумаги назад, самодовольно осклабился – все это пригодится потомкам, как пригодилось ему.

Приятный с виду, представительный, умеющий вращаться в высших дворянских кругах, Сергей Львович гордился собой. Предпочитая модную одежду, хорошую наружность в человеке, мог ли он не страдать теперь, видя не только уродливого, но и странного наследника, у которого неподвижность оказалась самой главной чертой? Часами его крохотный сын живыми голубыми, такими неожиданными на темном личике, глазками созерцал какую-нибудь точку на потолке. Толстый, неповоротливый, некрасивый, очень тихий, малыш удивлял их с Надин – он никогда не плакал. Привыкнув к капризам дочки и выслушивая ежедневное нытьё по любому поводу, они с женой,случайно очутившись поблизости от колыбели неприхотливого сына, с удивлением переглядывались. И не могли скрыть чрезвычайной радости по поводу такого спокойного поведения младенца.

В одиннадцать месяцев Сашка, как стали они называть сына, начал ходить, смешно и неуклюже переваливаясь с боку на бок, как медвежонок. Но он так не терпел это занятие, так чувствовал отвращение к любому движению, что однажды Надин, устав тормошить ребенка, воззвала к мужу с отчаянием:

– Серж! Посмотри-ка на него! Нет, ты погляди! Боже! Что это за ребенок, не заставишь и пошевельнуться!.. Почему у него нет желания даже улыбнуться нам в ответ? Ты слышишь меня?.. Се-е-е-рж! Ну, посмотри же ты на Са-а-а-шку! Фи-и-и! До чего же он толстый и некрасивый!

Сергей Львович, и так недовольный видом сына, проворчал:
– Если он тебя не беспокоит, оставь его! Пусть лежит себе… – И она оставляла. Привыкнув не замечать ребенка, они часто забывали о его существовании: что он, что – она. Вот почему только бабушку да няню Сашка постоянно видел возле себя. И, узнавая хлопотавших около женщин, улыбался и тянул к ним пухлые ручонки, прося взять его на руки. Особенно оживлялся и радостно дрыгал полными ножками, завидев няню, от которой, он чувствовал, идет особое тепло.

Она подхватывала его из колыбельки, приговаривая:
– А кто это у нас уже просну-у-у-лся и улыба-а-а-ется?.. А кто уже ку-у-у-шать захо-те-е-е-л?.. И кто это пальчик сосет?.. А это наш м-а-а-аленький барчонок! А это наш у-у-у-м-н-е-е-нь-кий мальчонок!.. А это наш Сашу-у-у-т-кa-медвежонок... Вот я сейчас тебя, маленького, обихожу… Вот я тебя обмою…Сщас, сщас, мой миленький… потерпи-и-и…Ага… Теперь мы попробуем ка-а-а-шку. Пок-у-у-у-шаем, медвежо-о-о-нок? А-а-м-м-м…Ах, как-а-ая она вку-у-ус-ная… давай еще ложечку… – так Арина не уставала пестовать его.

Ребенок подчинялся ей без единого звука. Сунув сладкий пряник в протянутую темную ручку, няня любовалась барчуком, который сразу же тянул лакомство в алый ротик, и уже скоро сладко причмокивал, пока хлопотунья напевала песенку обо всем, что видит. Она с умилением следила, как  милый арапчонок засыпал под ее мурлыканье. Посапывая, спал потом неподвижно, в любимой позе: на боку. Правую руку он всегда подкладывал под смуглую щёчку.

Привыкнув к тихому воркованию бабушки и певучему голосу няни, Сашка пугался громкого голоса матери, которая все время требовала то встать, то лечь, то повернуться, то уйти – «прочь с её глаз!». И так – всё время! Он подчинялся ей неохотно.

Подрастал. Но грубость maman в отношении него не смягчалась. Наоборот. Иногда, нервно выхватив из кармашка куртки носовой платок, она пребольно начинала вытирать его носик. Он с удивлением смотрел на неё, тараща голубые глаза и обиженно выпятив нижнюю полную губку. Его терпеливое молчание еще больше заводило мать, и она не сдерживала эмоции:
– Что смотришь?.. Встань!.. Кому я сказала? Нечего сидеть! Давай-вставай!.. Са-а-а-шка!.. Кому я говорю? Ты и так толстый и неповоротливый… – не добившись своего, сердито оборачиваясь к няне, недовольно бросала: – Ари-и-и-на, ты его закармливаешь!.. Избаловала совсем!..

Разочарование своим некрасивым ребенком у Надежды Осиповны перехлёстывало через край, тогда как Сергей Львович давно смирился с видом сына и старался не замечать его, как и всё неприятное на своем жизненном пути. И смотрел с неодобрением, как при виде Сашки жена раздражалась, срывала на мальчике злобу, ворчала и даже пыталась побить его, если в это самое время ей не подворачивались ни в чем не повинные дворовые девки.

Глава семьи страшился гнева жены не меньше и пытался сдержать надвигающуюся бурю, примирительно упрашивая:
– Надин, а ты поручай его Оленьке… Пусть она с Сашкой играет!.. Кажется, он её любит… Бери их на прогулки. Води за ручки… Ну-у, ты сама знаешь!.. Сашка ведь должен как-то приучаться двигаться!

– Так он не хочет даже вставать. Смотри, как упирается! Нет, ты погляди!.. Сашка! Вставай! Живее!.. Пойдем туда, во двор! – указывала желтым пальцем на резвящихся дворовых детей. – Видишь, там ребятки прыгают через палочки? Са-а-аш-ка! Ты меня слышишь? – в ее голосе возникали и начинали набирать силу истерические нотки.
Тогда маленький арапчонок, как бы понимая необходимость подчинения, пыхтя от усилий, вставал, заваливаясь на бок. После, быстро схватив его руку, мать рывком тащила его во двор. Он подчинялся, но неохотно. И, оказавшись во дворе, сразу же освобождался от ее рук и начинал искать на земле любую палочку, а найдя, не расставался до окончания прогулки, размахивая ею так, как будто хотел побить кого-нибудь.

Оленька, лепеча по-французски – в доме все, за исключением слуг, говорили только на этом языке, – пыталась взять его за