Войны я не видел ...

    Войны я не видел, то есть не видел боёв, не видел отступлений и наступлений, не слышал свиста пуль, разрывов снарядов. Видеть мне её довелось только с чердака двухэтажного загородного дома, где мы тогда жили. Он стоял на возвышенном месте почти на самом берегу Северной Двины. В конце лета грозного 1942 года, когда враг рвался к Сталинграду, в Архангельский порт шли морские караваны союзников с боеприпасами и продовольствием, которое направлялось по железной линии с Экономии в Жаровиху и далее на пароме через реку на левый берег по магистрали Архангельск-Москва. Немецкая авиация набросилась на город и порт. Горели и рушились канатная фабрика, лесотехнический институт, жилые кварталы, пылали транспортные корабли в порту Бакарица. А мы, десятилетние ребята, убежав из бомбоубежищ, где была слишком сонная обстановка, забирались на чердак дома и смотрели оттуда на панораму пожарищ, число которых достигало восьми - десяти.

    В зловещей тишине лунной осенней ночи, -а ночь была обычно очень светлой,- очень отчётливо были слышны отчаянные крики с противоположного берега Двины- там на Бакарице горели корабли. Над городом громыхали разрывы фугасок, летели гирлянды зажигалок. А по светлому, ясному небу шарили наши прожектора. Городская электростанция была взята в неподвижные прожекторные клещи. А под самым ухом у нас неистово и жутко тявкали наши зенитки с рыболовных траулеров с Фактории,- они находились от нас буквально в 300-400 метрах. На следующий день после бомбежки мы находили на земле осколки от бомб и снарядов, - хранили их дома и в карманах.

    Очень отчётливо запомнились эти дни и ночи. Дни – дома, ночи - в убежище, на чердаке или в лесу подальше от посёлка, где,- все считали,- будет безопаснее.

    Сразу же после первого налёта 23-24 августа, когда были разрушены канатная фабрика и АЛТИ, по почтовому тракту на Боброво, на Холмогоры, а может быть и дальше, бесконечной вереницей потянулись беженцы. Двигались на конных подводах, реже на автомашинах (их было очень мало) и чаще пешком - шли, шли, шли - уходили из города. И в этом тревожном потоке осязалась - война.

    Мы тоже временно перешли ближе к лесу и жили некоторое время в маленькой избушке вдали от посёлка, куда мы уходили во время первых бомбёжек. Уходили мы тогда, взяв с собой- мама младших брата и сестру (им было тогда 3,5 и 1,5 года), а у меня на солдатском ремне через плечо были перекинуты сетка-авоська с хлебом и пайковыми продуктами и портфель, где были документы и хлебные карточки. Так нам диктовала война, которая нащупала и наш город. Да,- это была война.

    Война. Война, начавшаяся внезапно. Начало её мне почти не запомнилось. Разве помнится только какая-то резкая перемена во всём, какая-то тревога людей, растерянность,- как-будто где-то близко произошёл большой пожар, и всё сгорело дотла.

    Запомнился экстренный выпуск газеты с обращением Сталина к народу 3 июля. Запомнились первые окна  ТАСС с карикатурами Кукрыниксов, блокады. Уходили один за другим на фронт мужчины, а обратно приходили- похоронные.

    Затем - тысячелюдные очереди с раннего утра или даже с ночи за коммерческим хлебом. Становились целыми семьями- номер 3074. В город приезжали эвакуированные из Мурманска- жили в палаточных домиках, которые были выстроены у трамвайной остановки на Фактории. Сейчас там жилые двухэтажные дома. В Архангельске было ещё спокойно. Хотя по радио штабом ЛепВО города объявлялись воздушные тревоги, которые все считали учебными вплоть до первой бомбёжки. Запомнился день в сентябре 1941 года - нас второклассников повели в бомбоубежище за … 1,5 километра от школы. Так повелевала - война. Повсюду проходили занятия по противовоздушной и противохимической подготовке. Уходила на фронт молодежь – юноши и девушки – вчерашние партнёры по лапте, по чехарде, по «войне»,- они уходили теперь уже на войну настоящую, уходили, чтобы защитить дом и - не вернуться домой. Это была участь целого поколения – 1925-26 года рождения.  Ещё год назад, даже меньше, мы с ними, девяти и десятиклассниками,  вместе играли, они нам показывали «кино» в проекционный аппарат, гоняли «попа». И вот они уходили умирать за Родину, за нас. Так повелевала - война.

    За год до войны, но кажется в тот же год, мы начали «игру» в тимуровцев. Была построена будка-штаб. Был «Тимур», была «Женя», были «Колокольчиковы».  Я был рядовым тимуровцем, а потом даже чуть-чуть не стал квакинцем. Чистили дворы, носили воду. Была своя библиотека, которую мы создали сами – покупали книги на деньги, которые сами же зарабатывали – ловили коз на полях. Это конечно не совсем красивый способ заработка, но … В это же время мы увлекались «кино» и кукольным театром. Сами были актёрами, сами создавали «сценарии», сами делали «кукол» из картона и сами писали и развешивали «красочные» афиши. Кукольный «театр» помещался в дровяном сарае, а когда стало холодно – в красном уголке Опытного поля (Архангельская опытно-мелиоративная станция). В первые месяцы войны сюда собирались многочисленные (человек 15-20) «зрители». Большинство из них были эвакуированные из Мурманска ребятишки лет 5-10. На «театральной сцене» появлялись картонные фигуры Гитлера, Геббельса, Гиммлера. «Сценарии» конечно не писались - они создавались на ходу и кончались неизбежно смертью фашистов. «Театр» имел «огромный» успех. Кроме того было «кино» - через аллоскоп и проекционный самодельный аппарат. Это мы унаследовали от своих старших товарищей – они уже были на фронте, а может быть, их уже не было в живых. Сколько их погибло тогда – мальчишек со школьных парт! Погибать! – так повелевала война. И они погибали. У них была отнята юность, была отнята любовь и – жизнь. Всё это у них отняла – война,- она была беспощадной.

    В сентябре 1941 года я пошёл во 2-й класс. Помню тихие, узкие коридоры двухэтажной школы на 2-ом лесозаводе. В одном из старших классов шёл урок пения.

    «…Смелого пуля боится.
    Смелого штык не берёт.»

    И как это взяло за сердце, за живое. Хотелось не по-детски плакать и быть гордым. К горлу подступал комок. Пели те, которые может быть через год – через два ушли на фронт и сложили свои головы – смелые, честные головы. Так повелевала война.

    А напротив школы видимо был пересылочный пункт, - отсюда уходили на фронт, на войну. Прямо на мостовой бойцы плясали под гармошку. Плясали лихо, задористо, но … очень невесело, а, пожалуй, грустно, обречённо. Запомнился один боец – видимо офицер – молодой с бородкой Щорса. Он особенно плясал лихо, бойко, горячо, в этой пляске чувствовалась война. Война, которая уводила их на гибель.

    Зима. Голод. Смерть. Страшная зима – начало 1942 года. Скуднейший паёк –он тогда дошёл до 200 граммов хлеба. Люди не выдерживали. На кладбище увозили на лошадях и просто на санках. Умирали не в постелях – на ходу, под окнами. Это было страшно. Это была – война.

    Но пришло лето. Ожила природа. По канавам загустилась молодая крапива, поднималась лебеда. Щавель считался большим дефицитом, лакомством. Крапиву заготовляли столовые. Её было трудно найти. Это были очень вкусные щи. Ели рыбные отходы, тюленье мясо, бакланов, жмыхи; конина была в большом почёте, как первосортное блюдо в современном первоклассном ресторане. Поганые грибы кипятили в нескольких водах и – ели. Ели всё, что было можно и нельзя,- лишь бы поесть. Так заставляла – война. И люди – ели.

    В школе нам выдавали по маленькой, 50-граммовой булочке или шанёжке. Они были очень мизерными, и чтобы булочки стали «больше», мы их прессовали крышками парт, отчего они становились тонкими и «большими». Это сейчас кажется смешным. Но ведь – это ужасно. Это – война.

    Мы, ученики, сами, как перовская «Тройка», запрягались в сани и везли в школу с завода дрова – горбыли, из которых сочилась вода,  эти дрова «горели» и «грели». Было «тепло». Зачастую сидели в пальто.

    Писали на газетах, и до слёз были рады чистому листку бумаги, в которую мы сейчас завёртываем продукты в магазине. Так мы учились чистописанию. Учебники покупали на «туче» (так звался рынок). Кого только ни было на этой «туче» - и назойливые гадалки, и морские свинки, предсказывающие судьбы, и безногие инвалиды с орденами на груди, и хитрые тряпошницы, и слепые с гармошками – «туча» гудела как пчелиный улей. И вот здесь-то мы покупали учебники,- не в книжном магазине, а именно здесь. Так требовала война. Книги стоили втридорога, да и не всегда их можно было купить. На один учебник в школе приходилось 3-5 человек. А как любили и берегли эти книги!

    На трамвайных путях стояли промёрзшие до костей трамваи, у которых вместо стёкол были вставлены – доски. Из снежных сугробов трамваи не были видны – линии не чистились. Ходил один трамвай от Урицкого до 2-го лесозавода. Сесть на него было почти невозможно. Люди прыгали в толкучке на ходу и – попадали под колёса, даже группами. По трамвайным путям ходили железнодорожные товарные вагоны, гружёные кукурузой. Мы заползали в них – и на уроках лакомились кукурузными шишками. Покупали у живших на заводе узбеков сухую брынзу, кусочек которой диаметром 2 сантиметра стоил 10 рублей.
 
    С осени 1942 года я следил за продвижением фронта, отмечая на карте его линию красными флажками. Карту мне удалось купить с большим трудом – она была старая – в границах до 1939 года, а потом приходилось срисовывать схемы из газет. Сталинград, Дон, Курск, Харьков, Ленинград, Украина, Белоруссия, Прибалтика, Румыния, Польша и, наконец, Берлин. И наконец – победа. 8 мая ночью меня разбудила мама и сказала, что кончилась война. В эту ночь мне исполнилось 13 лет. И вот прошло 20 лет с того дня, памятного для всех на земле – кончилась война.

    Я не видел войны, то есть не видел боёв, не видел отступлений и наступлений, не слышал свиста пуль, разрывов снарядов.

    Но разве то, что мне вместе со своими сверстниками довелось видеть и пережить – не война?!