Эхо войны

                                                                                 

      Я сижу сейчас задумчиво в своей уютной ашдодской квартире и верчу в руках стеклянный пузырёк. В нём лежит с виду ничем не приметный почерневший стальной осколок. На глаза наворачиваются слезы. Нет-нет, это не старческие слёзы плаксивого, вечно брюзжащего и всем недовольного человека. Каждая солёная капля - словно призма старого телевизора, многократно увеличивающая изображение. А мои слёзы также ещё могут перенести меня в далёкие и грозные сороковые годы двадцатого века, годы горя, тяжёлых испытаний, непоправимых потерь и долгожданных военных побед...

*     *     *
      Война застала меня в Киеве, где я работал на судостроительной верфи Ленинская Кузница. Несмотря на то, что верфь находилась на Днепре, на ней строили военно-морские суда, которые в мирное время на понтонах переправляли на Чёрное море. Так и эвакуировали на этих кораблях работников верфи вместе с их семьями в начале войны. Суда были довольно мощными и  вместительными и на них удалось вывезти и спасти много людей. На них мы доплыли до Днепропетровска. Немецкие войска подошли очень близко. В связи с этим было решено корабли затопить, чтобы они не достались врагу. Их затопили на очень глубоком участке Днепра. Нам тогда разъясняли, что после окончания войны их поднимут. Какова была дальнейшая судьба этих стальных гигантов, мне узнать не довелось. А нас в товарных вагонах доставили под Казань, в город Зеленодольск Татарской Автономной области. Там я работал на местной судостроительной верфи.
      Когда я решил идти на фронт, меня направили в Казань, а оттуда в Горьковскую область, в Арзамасское Пулеметно-Минометное училище. Проучился я там несколько месяцев, а потом в звании сержанта был направлен на фронт. Так я стал воевать в составе 62-ой Гвардейской Стрелковой дивизии, участвовал во всех операциях, пока не был ранен после форсирования реки Северский Донец в харьковском направлении. Это было в июле 1943 года. Нам был дан приказ занять село Заводы (Заводское) под городом Изюмом с тем, чтобы можно было продвинуться вперёд по линии фронта. Мы только поднялись в атаку, когда рядом разорвался вражеский снаряд. Вот его осколком я был ранен в левое предплечье. Осколок прошел глубоко в грудь и находился в ней долгие сорок два года.
      Лишь в 1985 году это стальное эхо войны вдруг снова стало напоминать о себе сильными болями и нагноениями. Не убив меня на поле боя, осколок тихо, по-предательски, типично по-фашистски стал двигаться к сердцу. Меня прооперировали. Хирург рассказывал, что когда осколок только вытащили, он был ослепительно серебряного цвета...
      А тогда, в суровом сорок третьем, меня всего залило кровью, а младшему лейтенанту, командиру нашего взвода, осколок разорвал горло. Я ещё успел, как мог, перевязать ему рану. До вечера я продержался в бою с наспех приклееной на рану наклейкой. Несмотря на ранение, я вместе со своим взводом атаковал село Заводы и освободил его от немцев, и лишь после этого командир моего батальона майор Сентюрин приказал отправить меня в 67-й военно-полевой госпиталь нашей дивизии.
      Я был очень молод и, хотя я потерял много крови, я стал поправляться, и рана у меня затянулась довольно быстро. С этим госпиталем меня с другими воинами отправили на формирование под городом Саратовом. Уже в октябре 1943 года наша 62-ая Гвардейская Стрелковая дивизия в полном составе после формирования  была направлена на форсирование реки Днепр в районе Мишурин Рога. Я тоже  участвовал в этих боях. Они проходили очень тяжело и с большими потерями. Я с несколькими нашими солдатами чудом остался жив, когда собранный нами плот опрокинулся от попавшего рядом снаряда. Сильный туман скрыл реку в этом участке, что оказалось нашим на руку, и в 4 часа утра  Днепр был форсирован. Сначала мы укрепились, а затем снова двинулись вперед. Фашисты не могли устоять против напора наших войск и быстро отступали, а мы занимали село за селом и город за городом.
       
*    *    *
      Мне иногда снится один и тот же сон: я снова на поле боя... Нестерпимо жжёт в левом плече и в груди. Как-будто адский огонь хочет  испепелить меня изнутри. Все вокруг начинает расплываться. Глаза застилает тяжёлый туман. Что со мной происходит? Неужели это конец? Нет, это только начало. Теперь я как разгорающийся факел. Мой огонь должен сжечь дотла коричневую чуму. Зачем фашисты пришли на нашу землю? Кто дал им право убивать?
      Мне ведь только двадцать. Я ещё ничего хорошего толком не увидел и не познал. За несколько мгновений после того как разорвался снаряд, перед моим мысленным взором пронеслась вся моя довоенная жизнь. Это и родной городок Дашев на Винничине, где я ещё босоногим мальчишкой знал каждый уголок. Это и наша большая семья: мама, папа и восемь детей. Это и постоянное чувство голода и ничем неистребимая детская любознательность.
      Если бы не война, нам дали бы корову и жить стало бы значительно легче. Если бы не война, то мои родители и шесть младших братьев и сестер остались  живы, а не лежали бы сейчас зверски расстрелянные в братской могиле. Если бы не война...

*   *   *
      Меня часто просили рассказать о чём-то героическом на встречах ветеранов со школьниками в тех областях Украины, которые мы освобождали. Я начинал вспоминать и не мог найти в  памяти чего-то выдающегося. Тогда для других воинов и для меня война была будничным делом. Кровь, страдания и смерть окружали нас повсюду. Жизнь протекала как бы в фантастически-неестественном параллельном пространстве. А потери были чудовищно реальными...
      Я сейчас вновь с волнением вспоминаю военные будни и думаю, что самым героическим в той обстановке было остаться порядочным человеком, не предать друга, не бросить его умирать на поле боя, не предать Родину. Пусть это звучит слишком пафосно, но это так.
      А ещё было очень важно выжить, вернуться к мирной жизни после войны, спрятать глубоко в сердце непроходящую боль утраты близких и жить, просто жить...