- Ну не сиди ты уже как пенёк, давай наливай, чертяка ты культяпый, - весело улыбаясь щетинистым лицом, говорит дядя Семён своему другу Михаилу и выкладывает из глубокого кармана на свежевымытые доски крыльца пупырчатые, только что с огорода огурцы и сочные перья зелёного лука, нащипанного там же.
- Что же ты, гад однокостыльный, заставляешь меня, однорукого, наливать себе одноногому, - не менее весело отвечает ему дядя Миша. И, прикусив зубами язычок от пробки «Московской» и сорвав её, своей единственной левой рукой, булькает по стаканам прозрачную жидкость с кисловатым спиртным запахом.
Так они шутят между собой уже с самого конца войны, с тех пор как оба вернулись в наш колхоз инвалидами. Это у них вместо «здравствуй». Один без правой руки, другой без правой ноги. Они и похлеще ещё называют друг друга, но те слова не для того, чтобы их слышали бабы да ребятишки. А в книгах и газетах их и вовсе не печатают, таких слов. А так как я сижу тут рядом с ними на ступеньке крыльца, то они осторожничают и стараются их не употреблять. Ну хотя бы сейчас, пока они ещё трезвые.
Я уже учусь классе, наверное, во втором или даже в третьем. Год это, наверное, был семьдесят третий. Точно уже не помню! Мать меня прислала к тётке Марии, жене дяди Семёна, за молотой черёмухой для пирога. Но тётка убежала к магазину по своим бабским делам, а дела у магазина у деревенских женщин могут растянуться и на три часа. Пока все новости друг у дружки узнаешь… И поэтому мне велено немного подождать. Дядя Семён вручил мне почти литровую кружку с топлёным молоком, здоровущий тёплый пирожок с капустой, а сам присел со своим другом побеседовать за жизнь. Мужики они ещё в ту пору были не очень старые, а какая беседа за жизнь без бутылки? Правильно, никакой! Так они и беседуют. Выпьют по полстакана, похрустят свежими огурцами, макая их в соль на газетке, выкурят по папиросе и разговор снова течёт неторопливо.
- Вчера приглашали снова в школу, - говорит дядя Семён. О своих геройских подвигах в честь праздника рассказать. Послушать их, так тут только одни наши деревенские всех фашистов в шею и попёрли до самого Берлина. Остальные и не успевали за ними трофеи собирать. И ведь как чешут! Что ни слово, то бриллиант, другое – изумруд в золоте! У которых и трёх классов образования нет, а брешут так, как будто всю жизнь в краевой газете работали! Того же Ветошкина возьми. У него, если оборона, то нет бы просто сказать, а вот обязательно - «героическая»! Если подвиг, то обязательно - «бессмертный»! Если про немцев, то обязательно - «звериный оскал фашизма», что ни полк, то - «Гвардейский, Краснознамённый, ордена Ленина», прямо не тракторист, а академик. Всё как по писаному. А ведь мы с ним в одном полку служили. Что-то я не видел того оскала. Да и немцев только мёртвых видел, так у некоторых, наоборот, улыбка была. Послушать его, так мы с ним на разных войнах воевали. Почему оборона героическая – непонятно? А наступление тогда какое? Трусливое, или как? И ведь говорит так, что сам себе верит! И сам поди не помнит, как на самом деле было. Час трепотни – и ни одного слова просто, по-нашему. Ведь не расскажет, как нас с ним в госпитале от цинги да от фунтрунткулов лечили, после того как мы три месяца, почитай всю весну, вместе с пехотой просидели в окопах, после того как и мой и его танк разулся да в болоте на бок встал. Немытые, небритые, в соплях и в грязи по самые колени. Что-то не был он тогда похож на героя, ни на отважного бойца.
Вот меня тоже попросили рассказать, как я свой орден получил… А как я его получил? Колесо своровал, вот и получил. Да разве же об этом расскажешь? Да и стыдно признаваться. Вот тоже и выкручиваюсь, рассказываю, как мы Днепр форсировали. Ну да, было дело, переплыли, закрепились, держали оборону, так нас же там не одна тыща была! Это уже через неделю, перед самым переформированием, отправить нас должны были за новыми двигателями, вызвал меня капитан Бойко к себе в хату. «Вот что,- говорит, - Сеня! Пришло на представление к ордену, с нашего полка на десять человек. Решил я представить и тебя к награде как единственного бойца, кто с самого начала операции у меня в роте остался. Потому что остальным светлая память, а другие по госпиталям пока. Только такая загвоздка, Семён. Горючки, ты сам знаешь, у нас уже почти неделю ни капли. Представлять к награде будет сам подполковник, в штабе дивизии, а штаб в соседнем сельце. Мы-то поедем на бричке вчетвером. Двое уже там. А другая бричка сломана. Обод колеса развалился. Можно одному и верхом, но тогда и твои раненые товарищи без наград останутся. Так что тебе задание: найди какую нибудь телегу или достань колесо. А то иначе останешься без награды, штабные уж не упустят такой случай, знаю я этих героев».
- Ох, досада! А ведь, правда, что ему стоит, подполковнику? Вручит тем, кто в наличии, и будет считать, что сполна долг выполнил. Пошёл я по селу. А где ты то колесо в это время найдёшь? Полсела спалено, одни заборы да тополя стоят. Знал я, что ещё одна бричка была у майора интенданта на другом конце деревни. Так чтобы её не укатили, они снимали все четыре колеса и, пока не ездили, забрасывали их на крышу сарая или на поленницу. Вроде как она у них не на ходу. На случай если часовой уснёт или отлучится куда. Делать нечего, дождался я, пока часовой к колодцу за водой побежал, залез с задней стороны на сарай да и снял оттуда колесо. Где на себе нёс, а где по земле катил за огородами, а к сроку успел. А это ж только так кажется, что взял, ну и ладно. А это же на самом деле кража полкового имущества! Увидел бы часовой – и стрельнуть мог вдогонку из винтовки, а то поймали бы и в штрафные роты отправить вместо ордена могли. Сурьёзный проступок! Так мы и уехали в штаб с ранеными на ворованном колесе за моей наградой. А если бы не нашёл я то колесо? То, значит, и не был бы героем?
И снова, папиросный дым укутывает крыльцо облачной синевой. Слышно как жужжат пчёлы в небольшом саду. Во дворе ленивый пёс, положил морду на лапы и наблюдает меланхолично за нами своими умнющими чёрными глазами. Да толстые пёстрые куры ходят по двору, изредка приближаясь к нам и склонив голову набок высматривают, не перепадёт ли и им что нибудь с хозяйского стола. Нет, не перепадёт. Ничего кроме огурцов и лука нет. А это не еда, это закуска.
- Наливай, чертяка культяпый! Не спи мне тут! – с натянутой улыбкой покрикивает дядя Семён на своего друга, - ты-то тоже пионерам рассказываешь поди, что полгода подряд отважно закрывал фашистскую амбразуру своей широкой грудью? Или танки подрывал, бросаясь под них с полными карманами гранат в фуфайке? Знаю тебя! Героический ты человек! А мне вот дали орден, толком и не знаю за что. За то, что живой остался. Надо было кому-то дать, вот мне и дали. У нас в полку все орлами были! Любому бы дали – не ошиблись!..
