Алёша Попович - история и мифы 1. История

                                                                                                   1. ИСТОРИЯ

          Едет Алёша Попович по лесу и вдруг
          с дуба его окликает Соловей-разбойник:
          — Стой! Куда прёшь? А ну, плати денежку за проезд!
          — Ещё чего, это ты давай слезай с дерева и плати!
          — Да ты знаешь кто я такой? Да я от самого Змея Горыныча!
          — А я от Ильи Муромца!
          Соловей-разбойник вытаскивает мобильник и звонит:
          — Горыныч! Тут какой-то тип припёрся, говорит – от Ильи Муромца.
          Что? Понял! Щас слезаю.
                                     Анекдот

    Фольклор – это уже не мифы, но ещё не история. Там можно найти и следы языческих преданий, и воспоминания о реальных событиях, да, вдобавок, щедро разбавленные фантазией рассказчиков. И в былинах об Алёше Поповиче всё это постоянно встречается. Персонаж этот неоднозначный: с одной стороны он богатырь и обороняет русскую землю, а с другой – ироническое отношение народа к попам перешло и на Алёшу. Прозвище подвело, вот сказители и наградили богатыря всевозможными пороками, особенно в тех былинах, где роль Алёши второстепенная.
    Вопрос о происхождении имени и прозвища Алёши Поповича достаточно исследован. Жил в XIII веке известный воин Александр Попович. Впрочем, известен он был по большей части в своём родном Ростове. Служил владимирскому князю Всеволоду Большое Гнездо, потом его сыну Константину, отправленному отцом на княжение в Ростов. Прославился Александр Попович не в сражениях с внешними врагами, а участием в княжеских усобицах. Помогал Константину в войне против брата Юрия, от его руки якобы пало множество владимирских ратников, как будто это не свои же русичи. Так что на роль общерусского героя Александр Попович определённо не тянет. Если он и герой, то местный, ростовский. После смерти Константина, если верить летописям (довольно поздним), Александр Попович перешёл на службу к киевскому князю Мстиславу Романовичу и погиб в битве на Калке (“Сведения о Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче по летописям” // “Песни, собранные П.В. Киреевским”, вып. II, с. XVII-XIX, М., 1861; Д.С. Лихачев “Летописные известия об Александре Поповиче” // ТОДРЛ, т. VII, с. 17-51, М.-Л., 1949).
    Ростовчане, конечно, превозносили своего героя. В войне со стольным городом Владимиром они считали себя правыми – Ростов намного древнее, а значит, по мнению ростовчан, и достойнее быть столицей. Погибших владимирцев им не жаль, местные летописцы с упоением вспоминали, сколько ратников князя Юрия так и осталось лежать не погребёнными, сколько костей насыпано по округе, перечисляли имена лучших владимирских витязей, погубленных Александром Поповичем. Его тогда называли не богатырём, а по-старому – “храбр”. Ростовчан можно понять, ведь их город давно не подвергался внешней угрозе, до них не докатывались вражеские нашествия и единственное, что могло возвеличить их Ростов, это борьба с Владимиром за первенство. И вдруг грянуло татарское нашествие, жуткий погром Руси затмил собой все предыдущие войны. Отсидеться было негде, и ростовчан постигла общая участь. Борьба с Ордой стала общерусским делом, а герои удельных битв сразу стали неактуальны. Вот тогда появились новые рассказы про Александра Поповича, в которых он превратился в воеводу князя Владимира и успешно воевал с печенегами:

    “Въ лЪто 6509 (1001). Александръ Поповичь и Янъ Усмошвець, убивый ПеченЪжьскаго багатыря, избиша множество ПеченЪгъ, и князя ихъ Родмана и с трема сыны его въ Киевъ къ Володимеру приведоша. Володимеръ же сътвори празднованiе свЪтло <…>
    Въ лЪто 6512 (1004). Идоша ПеченЪзи на БЪлъградъ; Володимеръ же посла на нихъ Александра Поповича и Яна Усмошвеца со многими силами. ПеченЪзи же слышавшее, побЪгоша въ поле”
                   (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 68, М., 2000)

    Нет смысла посылать во главе войска двух воевод, голова должна быть одна. Скорее всего, первоначально тут рассказывалось о подвигах Яна Усмошвеца, а имя Александра Поповича к нему присоединили искусственно. Грандиозное бедствие стало причиной перевоплощения местных героев в общерусских, при этом от исторических прототипов в них осталось немного:

    “Из славнова Ростова, красна города,
    Как два ясныя соколы вылетывали,
    Выезжали два могучия богатыри:
    Что по имени Алешинька Попович млад
    А со молодом Екимом Ивановичем”
                   (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, №20, с. 98, М., 1977)

    Имя былинного персонажа слегка видоизменилось, но происхождение осталось прежним, ростовским. Сопровождает Алёшу какой-то Еким (побратим или слуга), а в летописи упомянут “Александро Поповичъ съ своим слугою с Торопом” (Никаноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца XV в., ПСРЛ, т. XXVII, с. 234, М., 1962). Тороп неизменно находится рядом с Александром Поповичем, и они вместе гибнут в битве на Калке (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. X, с. 92, С.-Петербург, 1885). Для слуги к нему слишком пристальное внимание, он на равных с прочими витязями участвует в сражениях, его указывают в списке лучших “храбров”, его знают и ценят. Такого, как Тороп, насильно на службе не удержишь. Для Александра он, скорее, близкий друг, а может и наставник, хоть и незнатного происхождения. Правда, летописное имя не совпадает с былинным, но ведь оно мирское, обыденное, а тогда людям полагалось ещё и христианское имя. Может Торопа при крещении действительно назвали Екимом, а может и как-то иначе, в былинах имена второстепенных персонажей порой произвольно менялись. Приехав в Киев, Алёша, как и положено, представляется князю Владимиру:

    “Меня, асударь, зовут Алешою Поповичем,
    Из города Ростова старова попа соборнова”
                   (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №20, с. 102, М., 1977)

    Но вот, что странно. Выехав из Ростова, на распутье богатыри увидели камень с надписью и тогда:

    “Взговорит Алеша Попович млад:
    А и ты, братец Еким Иванович,
    В грамоте поученной человек!
    Посмотри на каменю подписи,
    Что на каменю подписано”
                  (Там же, с. 98)

    Где ж это видано, чтобы сын попа, да не знал грамоты? Кстати, Илья Муромец и Добрыня Никитич грамоту знали и читали надписи без чужой помощи. На Руси грамотность даже среди простого народа не была удивительна. И ещё одно наблюдение – в Киеве Алёша не встречает ни Илью, ни Добрыню, ни других богатырей, так что, кроме самого Алёши Поповича, Киев и оборонить-то некому. Остаётся предположить, что содержание былины относится к более раннему времени, когда Киевская Русь не успела сложиться, когда грамота распространялась слабо, и воин не был обязан её знать. Имя Александра Поповича оказалось связано с сюжетом, никакого отношения к нему не имеющим. Почему?
   В былине Алёша дважды бьётся с Тугарином и дважды его убивает. Оба раза описание, как самого боя, так и облика Тугарина не просто сильно отличаются, это вообще два самостоятельных персонажа и два отдельных сюжета, соединённых произвольно.
    Сначала на пути в Киев: “Пришел тут к ним калика перехожей”. Получив известие, что Тугарин задумал его убить, Алёша меняется одеждой с каликой, потом неузнанным подходит к Тугарину и лихо с ним расправляется. Еким в этом не участвует, оставаясь статистом (там же, с. 99-101). Ясно, что в первоначальном варианте герой был один, появление второго не предусматривалось. Тот же сюжет и в былине “Илья Муромец и Идолище”, основное его содержание – переодевание, чтобы остаться неузнанным, а потом расправа с противником. Связь между былинами можно объяснить только сходством имён главных героев (Алёша, Илья), должно быть, оба они обнаружили что-то общее с каким-то давним именем, забытым сейчас, но некогда знаменитым. На пиру в Киеве Алёша снова встретил Тугарина и сразу же принялся его задирать:

    “У моево сударя-батюшка,
    Федора попа ростовского,
    Была коровишша старая,
    Насилу по двору таскалася,
    Забилася на поварню к поварам,
    Выпила чан браги пресныя,
    От того она лопнула, –
    Взял за хвост, под гору махнул,
    От меня Тугарину то же будет!”
                   (Там же, с. 103)

    В кабардинской сказке женщина по имени Лашин таким же образом бросает через плетень корову:

    “… одна корова не даёт себя доить. Рассердилась Лашин, схватила её одной рукой под брюхо и перебросила через плетень”
                   (Кабардинские народные сказки, с. 10, М., 1969)

    Сходство между именами (Алёша, Лашин) и общий эпизод с метанием коровы наводят на размышления. Общий сюжет сказки практически точно совпадает с летописным рассказом о поединке киевского кожемяки с печенежским богатырём, очевидно, что у них должен быть общий источник. Только побеждает вражеского богатыря женщина. Так вот, женщины несли военную службу у жителей салтово-маяцкой культуры (С.А. Плетнева “На славяно-хазарском пограничье. Дмитриевский археологический комплекс”, с. 278-280, М., 1989; С.А. Плетнёва “Очерки хазарской археологии”, с. 39, 42, М., 1999), которая располагалась в приазовских степях и активно взаимодействовала как с народами Кавказа, так и со славянами. Население там было по преимуществу болгаро-аланским. Болгары и аланы селились в землях полян и наоборот, славяне проникали в степные земли. А значит, неизбежны контакты – экономические и культурные. Вот откуда в русских былинах удалые поляницы, на которых любили жениться богатыри. Образ женщины-воительницы восходит к сарматским временам, а аланы как раз потомки сармат. Похожий эпизод использован в поэме Низами “Искендер-наме”: когда войска Искендера начинают терпеть поражение, к ним на помощь приходит неизвестная воительница:

    “………………….. и вот без шелома
    Оказался носитель небесного грома:
    И явилась весна; как цветка лепесток
    Был отраден румянец пленительных щек”
                  (“Искендер-наме” // Низами “Пять поэм”, БВЛ, т. 25, с. 675, М., 1968)

    И опять всё повторяется в былине “Про Василья Буслаева”. Когда дружина Василия в отсутствие своего предводителя начинает уступать новгородцам, вмешивается неизвестная “девушка-чернавушка” (случайно ли совпадение – у Низами рабыня, в былине чернавка?):

    “И тут девушка-чернавушка
    Бросала она ведро кленовоя,
    Брала коромысла кипарисова,
    Коромыслом тем стала она помахивати
    По тем мужикам новгородскием,
    Прибила уж много до смерте”
                   (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №10, с. 51-52, М., 1977)

    Повторяемость сюжета свидетельствует об устойчивой культурной традиции, и поиск источника приводит к аланам. От них и кабардинская Лашин, и былинная “чернавушка”. Пускай Низами изобразил алан врагами, но свою воительницу он тоже заимствовал у них же. Сближению Руси и жителей салтово-маяцкой культуры помогало и то, что у них был общий враг – Хазария. Претендовали хазары не только на земли степной полосы, добрались они и до лесных краёв:

    “… наидоша я КозарЪ сЪдящая на горахъ сихъ в лЪсЪхъ и рЪша Козари: “платите намъ дань”
                    (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 16, Рязань, 2001)

    Противоборство Руси с Хазарией происходило в VIII-X веках. Борьба оказалась тяжела, как-то после неудачной войны русским