Письмо.
«Мама, я мобильник потерял. Но связь здесь всё равно не работает, и заплатить некуда и нечем. Поэтому, пишу письмом. Может, с водилой в тыл передам, он где-то в ящик кинет. Или кого-то из наших ранят, тогда ему дам, если не сильно ранят, он из госпиталя отправит. Ты извини, что на туалетной бумаге пишу, не достал другой. Ручку еле достал. Я не могу писать, где нахожусь, нельзя. Колькиной Бойко матери скажи или не говори, если не хочешь. Они втроём в село пошли, не знаю зачем. Там их заградители поймали. Короче, нет его уже. Про Вовку Ротаря сказали, что его миной убило, сам не видел. Я пошёл посмотреть, где их сложили. Там у некоторых головы вообще не было. Среди целых я его не увидел. Но и среди живых тоже не вижу. Так что, всё может быть. Ты извини, что бумага рвётся, она же не для того. И ручка ещё замерзает. У меня всё нормально. Ленке и Косте приветы передавай. А Рекс как поживает? У меня нормально всё. Обнимаю всех».
Адреса не было. Никто не узнает. Ополченец засунул клочок туалетной бумаги назад, в карман убитому. Ополченец его и убил. Пацану было лет 18, не больше. У ополченца был сын того же возраста. Ополченец ничего не чувствовал, кроме пустоты в груди. Он давно уже ничего не чувствовал, кроме пустоты в груди. Уже целых 7 месяцев, как 70 лет, вылетели как пустые гильзы из патронника автомата. Куда улетели пули? Зачем? Чтобы унести чьи-то жизни, как клочки туалетной бумаги, - без адреса, без цели, без смысла.
- Ты чё, заснул?! – Крикнул ротный. – Забирай отчётность, и валим отсюда, они сейчас из миномётов накроют!
Ополченцу хотелось проснуться. Но, он не мог. Его тело вздрогнуло и побежало, как все, чужое, с чужим паспортом в кармане, такое же пустое и холодное, - как то, что осталось лежать за его спиной.
