Эдуард Бернгард
ВЕНА, ДОМГАССЕ 5...
из цикла «„Музыкальные“ эссе»
Центр австрийской столицы – собор святого Штефана. Сердцевина музыкальной Мекки всего мира... Собор сей более сопричастен музыкальной тематике, нежели кажется на первый взгляд... Но по порядку. Сначала собор: одно из величайших, без гиперболы, творений готики – покоряющий облик, совершенство пропорций, безупречная соотнесённость-«уравновешенность объёмов» (согласно архитектурной терминологии); неохватное взглядом обилие деталей; богатейший декор; стройная, высоченная, нетрадиционной формы позвоночно-изрёберно-рельефная башня, умощённая словно застывшей пеной и ощетинившаяся перьями-иглами-стрелами ("готическая хвоя" – незабвенный мандельштамовский образ), триумфально устремлённая в нежное музыкальное австрийское небо; хоры с крутейшей крышей – щедро расцвеченные, празднично-мозаичные, с двумя внушительными торцовыми - по углам - башнями, создающими гармоничный противовес главной. Контрапункт. Площадь, обступающая Святого Штефана, – небольшая, тесная, что лишь подчёркивает его громадные габариты. И ему ничего не остаётся, как величаво громоздиться над отовсюду обставленной стенами-окнами застенчиво съёжившейся площадью.
Если идти к Св. Штефану со стороны Хофбурга (грандиозного альфа-сооружения в самом просторном и смелом ансамбле Вены, состоящем из чудесных замков, дворцов, скверов и площадей), через дворцовую арку, которую венчает изумительный изумрудный купол с золотыми узорами-рококо, а далее по чрезвычайно нарядным и пышным – до утомления – улицам, впечатляющим на редкость изысканными фасадами с их филигранно-затейливой лепной отделкой (штукк, по-немецки), фрагментами являющей высокие образцы ювелирного искусства... тут же и манящие взор невесомо нависающие над тротуаром округлённые либо гранёные эркеры... то затем, достигнув вздымающийся готический магнит для туристов, блицующих по нему вспышками своих "Никонов" и "Кодаков", проходишь у мощного портала, потом сворачиваешь направо на узенький переулок и сразу оказываешься в тени и как бы в другой среде, потому что, во-первых, идёшь чуть поодаль длинной громады собора, а во-вторых, вдруг исчезает колышащаяся масса туристов, и теперь попадаются лишь разрозненные их кучки, фасады становятся скромнее, вместе с тем уютнее, чаще слышен изящный венский дойч – например, вместо "майн" плавно-элегантно выговаривается "мэйн", вместо "цайт" – "цэйт" эт цетера, пассионарно влечёшься дальше, всё ещё вблизи собора, он немного сзади и справа, ага, теперь снова направо и снова на узкую улочку, закрытую впереди и справа же прижавшимися друг к другу довольно-таки миниатюрными домиками, повернуть можно лишь налево – туда и поворачиваем. Это и есть Домгассе – соборный переулок. Нам нужен номер пять.
Пройдено несколько ветхих (поистине ветхих) зданий, и вот по левую сторону самый, казалось бы, невзрачный четырёхэтажный домишко неопределённого, какого-то вымученно-жёлтого цвета. А под ногами, то бишь под подошвами туфель – древняя кривая мостовая, гулким эхом звенящая от ритмичного цоканья копыт холёной флегматичной лошадки, ненатужно тянущей неподалёку и навстречу мне пёстро разукрашенную карету (аттракционная стилизация) с довольно глупо улыбающимися туристами. К этому цоканью примешивается ещё и другой перестук копыт – тот, что раздавался двести с лишним лет тому назад, и был для них, для тех, подлинным фоном, явью, данностью...
Замираешь у подъезда этого старинного, чахлого (не такого уж чахлого, как оказалось внутри) домика. Читаешь табличку. Да, здесь жил он. Здесь он творил... Что ж, не будем впадать в излишний пафос... Но всё-таки... Некая аура захватывает, магически обволакивает, волнует душу, рождает трепет... Мало того, что он здесь годами присутствовал, так ещё и, например, лунный волшебник Бетховен вот так же, и не раз, подходил к этой двери, нанося ему робкий визит... Поднимаемся. Шаги его, моцартовы шаги, вперемешку с шагами бетховенскими и топотом несметного числа туристов (сумма лет). Вот и мои прибавились... Правда, я себя туристом не считаю. Впрочем, я тут не (ни?) при чём. Хотя... хм... Участвуя в бытии, отражая-воссоздавая эпизод истории, микро-долю мира сего, имею право, пожалуй, привнести в эту картину своё субъективное, потому как сам означенный мир отнюдь не безотносителен... Однако, траектория что-то капризная выходит...
Подъезд выводит в крохотный внутренний двор дома. Он как колодец. Квадратный проём, соединяющийся над верхним этажом с вольным воздухом. Небо квадратное, бездонное, заходящее в этот колодец воздушным столбом.
Проскрипим на второй этаж. Музей-квартира Вольфганга Амадея Моцарта. Нажать чуть стонущую шарнирами дверь, войти в прихожую. Купить талончик. Нет, купить право на посещение. А за это дают талончик, на память. С изображённым на нём лицом обитавшего здесь некогда лица.
Вот под стеклом на стене висит оригинал, подлинник его нот. Его рукой. Не копия. Настоящее.
И на столах, тоже под стеклом, лежат ноты, но уже ксерокопии с тех, что его рукой писаны. Наушники. Цепляешь, слушаешь знакомые тебе полнозвучные созвучия... Неизменно ошеломляющие виртуозной глубиной... Обстановка квартиры? Да её как таковой и нет. Комнат несколько, площадь вроде не такая маленькая, но мебель «практически» отсутствует (и чувствуется, что и тогда не поражала квартира роскошью). Уставший обшарпанный паркет. Скучающий клавесин (клавикорд?) с опущенной крышкой-«панелью»... Спальня, правда, слегка украшена «местами» неброской мозаикой и лепными – довольно унылыми – изображениями амуров и купидонов. Но зачем нам его спальня? Да он и сам был как купидон. Почти бестелесный. Ангел. Моцарт.
Вот здесь он... ходил. Перемещался в этом стеснённом пространстве. Или парил. Или витал... НАХОДИЛСЯ. ПРИСУТСТВОВАЛ ЗДЕСЬ. Можно проникнуться этим. Проникнуться без неуместной экзальтации, без напыщенной патетики, без надрывной высокопарности, без аханья и театрального всплеска руками... Просто он здесь был. Да дело даже не в том, что здесь был, а в том, что БЫЛ. А следовательно – ЕСТЬ. Потому что состоялся. И значит – остался.
Застыть на несколько долгих мгновений и слушать. Слушать мысли созвучий, чувства мелодий, читать слова нотных знаков – язык всечеловечный, вечный, не разделённый на латинский шрифт и кириллицу, доступный в равной степени китайцу, мыслящему иероглифами, и арабу, думающему справа налево, замысловатой вязью из петель и точек...
Моцарт. Фонтан и фейерверк. Снежный заоблачный Эверест и прозрачных вод бездонность. Сплетение дивно-мелодических линей-нитей: многоголосица тропического леса, облечённая в классическую форму, упорядоченная европейским изяществом.
Симфоний всплеск гармоний блеск аккордов связь фантазий вязь космоса витает дух витальный творя созвучия как мирозданье...
Пройдясь по комнатам, поглядев из окна на кусочек томной нежной Вены, неизменный с той поры, отражавшийся в его глазах, я вернулся к специально оборудованному столу и ещё раз, напоследок, нацепил наушники. И такой вот непридуманный ход сюжета по части совпадений (впрочем, так и должно было быть): в наушниках выколдовывалось кульминационное, завершающее и неизбывно завораживающее создание Моцарта – "Реквием"; его как раз "транслировала" служба музейной фонотеки... Перед уходом из квартиры кудесника – подобающий апофеоз... И ощутилось, что звучит эта музыка не из музейной фонотеки, а оттуда, из мудрой вечности, хранящей великие творения духа, из той вечности, что даст и всем нам приют в награду за тех немногих человеков, что были и есть среди нас. Среди нас – таких порочных и несовершенных людей.
1999 г.
Незначительные изменения – 2014 г.
* * *
Post scriptum. Возможно, memory сыграла со мной в данном случае занятную шутку, смешав некоторые детали разных событий или впечатлений – например, что касается внешнего вида зданий...
Впрочем, интернет предоставляет нам возможность найти нужные снимки и, что называется, удостовериться... В моём эссе венский дом Моцарта – неказистый и жёлтый, тогда как на обнаруженных в интернете фотографиях – довольно внушительный, светло-серого цвета (а рядом – невзрачный жёлтый домишко, sic!). Конечно, могли и перекрасить... Но могла перекрасить и память.
