объединений, разъединений... – Снова помолчал, ожидая ответа, но не дождавшись, продолжил: - Правда, далеко не везде так было.
Стоял напротив, полуприсев на соседний стол, и говорил сбивчиво, с паузами, словно только-только осмысливая.
- Да, крестьянство уничтожили... интеллигенцию тоже, а «гегемона-пролетариата» все утверждали, утверждали, но, в конечном счете, и его обманули.
Слушала, помалкивала, а на языке висело: «Ну почему ж тогда ходите по кабинетам и поздравляете!?» Но не спросила. Потому не спросила, что не хотелось снова услышать враньё.
... Сегодня «Эстафету» Сомина делаю я. Идем с ним по коридору к монтажной и я приостанавливаюсь:
- Лев Ильич, Вы сами будете ее вести?
- Да, сам. – И смотрит на меня как-то легко, весело: - Я сказал им: если запретите выходить в эфир, то издавайте приказ.
- Ну и правильно, - взглянула, улыбнулась: - Так бы с самого начала и надо было...
- Нет, не издают приказа, - тоже улыбнулся: - Ну, раз не издают... – уже входим в монтажную: - буду сам вести. Нахально.
Молодец! И радуюсь за него.
... Накануне «нашего светлого праздника Октября» давали нам продукты и вино, а я как раз была в командировке, и когда вернулась, сказали: ваши продукты и вино взяла себе Сергеева, член профкома. Ну, что? Попробовать вернуть? Да еще и интересно: что ответит моя протеже, ведь когда-то предложила ей, машинистке, перейти к нам в ассистенты. Звоню ей: Ирина, так, мол и так, хотя бы вино мне… а она как понесла!.. Ну, я и повесила трубку, - противно. Но минут через десять звонит: приходите, мол. Нет, не пойду. Как это вино и пить-то после такого?
На следующий день должны были давать конфеты, но всем этим заправляла уже не Сергеева, а журналистка Редькина. Не пойду и за конфетами, потому что знаю: эта Редькина еще яростнее Ирины и моя робкая ассистентка сегодня пожаловалась:
- Захожу в их кабинет, а они сидят и едят шпроты. Говорю им: «Хотя бы нам по баночке к празднику дали», а Редькина как закричала: «Это мы к банкету достали!» Отвечаю: «Но сами-то вы сейчас едите!» «Ну и что, - опять кричит: - ведь мы же все это выколачивали у начальников!»
Попробовала утешить свою помощницу:
- Не огорчайтесь, Наташа, пусть едят. Думаю, что торжество таких скоро закончится. Во всяком случае, будем надеяться.
... Седьмое ноября. Годовщина революции. Пасмурно, повсюду чуть тронутые ледком лужи, порхает реденький снежок... Раньше-то в это время уже много людей на улице было, а вот сегодня... Поеживаясь, без транспарантов, пробежала в сторону центра стайка студенток техникума и всё. Встал и мой сын, собирается на демонстрацию, - он же староста группы, ему приказали, - а мы будем смотреть трансляцию парада с Красной площади.
В Москве тоже пасмурно, крыши домов заснежены. Вчера-то, на торжественном собрании «в честь…», делал доклад Лукьянов, и коротко делал, минут пятнадцать: «Изменила революция нашу жизнь...», «Влияние на другие страны оказала...» Да уж!.. Говорили и другие, но о чем угодно, только не о достижениях, да и Горбачев - тоже коротко, без «достижений». Потом - парад. После него Михаил Сергеевич, Ельцин, демократический мэр Москвы Попов сошли с трибун, направились к историческому музею, подошли к «колоннам трудящихся», пошли во главе, о чем-то переговариваются... Вчера-то, в самом конце торжественного собрания, выступал рабочий и говорил: «Желаю, чтобы Горбачев и Ельцин нашли общий язык, а то в последнее время что-то потеряли контакт» (Смех в зале), и вот сейчас идут они «в контакте», - ну, прямо друзья-товарищи. Подошли к мавзолею Ленина, вошли в него с цветами, вышли – «без», поднялись на трибуны, машут демонстрантам... Идут, идут люди. И такие веселые!.. Ну и пусть «демонстрируют», если так хочется, - видать, нужны людям праздники.
А вечером, в программе «Время», рассказали об альтернативных демонстрациях в других городах: в Минске не обошлось без драчки с милиционерами, когда демократы хотели возле Ленина установить антиреволюционные транспаранты: в Москве какой-то псих стрелял в воздух из обреза, - успели заснять, как хватали его. Но в основном всё прошло тихо-мирно, - спустили «праздник» на тормозах. Может, в последний раз «демонстрировали» ?..
А на наших окнах в двадцать один сорок пять горели свечи в память жертв этого «праздника».
... Карачев. После обеда легла немного вздремнуть, а проснулась от дыма, - плавает по хате синим облаком. Встала, открыла дверь в коридор.
- Это сухарь подгорел, - топчет мама навстречу: - Здесь-то, на кухне, и дыма нет, а вот в зал понашел...
- Зачем ты их сушишь? - спрашиваю.
- Да это для кур...
Но знаю, что не для кур, а запасается. Виктор как-то рассказывал, посмеиваясь:
- Маманя совсем меня замучила! Всё сухари сушит и сушит. Как только привезу лишнюю буханку хлеба из Брянска, порежет ее сразу и - на печку.
Вот и сейчас стоит, перекладывает с места на место сухарики, переворачивает их, - не подгорели б опять:
- Заведем летом кур побольше, и буду без горя.
Нет, не уговариваю её не делать этого. Пусть сушит. Только горько мне: всю-то жизнь прожила она под страхом голода! Поэтому и ходит за мной, когда приезжаю: «Ну, съешь кашки, супчику. Всё-ё думаю, что ты голодная... И уедешь уже, а мне все кажется, что поехала голодная, вот и страдаю вослед».
- Да не за себя я боюся, а за внуков, - стоит возле железной печки, опираясь на палку: - Тогда-то, в тридцатых годах, когда голод был, безработица... Сколько ж голодных скиталося! Помню, выхожу утром на улицу, а соседи окружили крыльцо напротив, и что-то рассматривають. Подхожу, а там паренёк ляжить мертвый... ка-ак раз, как наш Глебушка, ну вылитый Глеб… - Замолкает, и губы её начинают подергиваться. Но справляется с собой: - Вот и думаю теперича: да ладно, насушу сухариков, пока хоть в Брянске хлебца достать можно. И если сохранить нас Господь, не пошлёть голода, то куры поклюють.
Мама не получала пенсию от государства и как-то я написала письмо в райком Карачева с вопросом: почему, мол… И пришла чиновница к маме, сказала ей, чтобы она предоставила справки о трудовой деятельности.
- А у кого ж я возьму эти справки? – удивилась мама: - Тех, у кого я работала, разорили, раскулачили…
И чиновница ответила:
- Ну, значит, и пенсии Вам не будут.
Но в 1990-году вышел закон*, по которому наше перестраивающееся государство «изыскало средства» для выплат пенсии и по старости. Конечно, прожить на такую минимальную пенсию было невозможно, но я никогда не слышала от мамы, что вот, мол, мало платят, - наверное, для нее было важнее другое: государство и ее признало своим равноправным членом - и, поверив ему, все деньги, что скопила «про черный день», положила она на сберкнижку.
... И снова кипят страсти на сессии Верховного Совета. Сегодня голосовали за проведение всенародного референдума по введению поста Президента России и по сохранению Союза. Казанник, юрист из Омска, который в свое время уступил место Ельцину, чтобы тот попал в наш первый и всенародно избранный орган власти, разъяснял на «Маяке»: этот грядущий референдум - лукавство Горбачева, который знает наперед, что партократия проведет его так, как и раньше: если, мол, не проголосуете за того, кто нужен, не дадим ни сенокосов, ни тракторов. Вот люди и проголосуют «за» Союз.
... Третий день на улице дождь со снегом. Холодно, слякотно. Очень хочется в парилку, чтобы отогреться, пропахнуть березовым веничком.
В предбаннике почти пусто, только на соседних лавочках неторопливо одеваются несколько женщин и одна из них вздыхает, негромко и протяжно охает: вот, мол, цены снова подпрыгнули, а купить все равно нечего.
- Это нам таким-то нечего, - отвечает та, что моложе, - а некоторые...
Слышу и еще голоса: да, покупают некоторые!.. и не только покупают, но и накупают.
- Где? Да на базах, - слышу голос: - Вон, соседка рассказывала. Одна ее знакомая сняла с книжки восемь тысяч, поехала на базу и целую машину продуктов импортных привезла, банками всю квартиру забила!
И другой голос:
- В газете-то писали... Директор стальзавода награбил себе и машину, и квартиры родственникам, и дачу вон какую отгрохал! За границу ездил, оттуда машину «Рафик» привез вроде как для завода, а сам на нём отходы из заводской столовой возит и там, на даче, свиней откармливает, продает.
Сидят усталые, износившиеся в работе женщины, вспоминают, делятся слухами...
А за окном сечет и сечет мелкий дождик со снегом. А в предбаннике тихо, чисто, влажно-тепло, по цементному полу чуть слышно плещется вода. И уже моё тихое после банное блаженство смешивается с тревогой подслушанной беседы, с этим мокрым снегом за окном, с неторопливостью утра...
Прихожу домой, ложусь на диван. Напротив, на стене - плакатный портрет итальянского актера Микеле Плачидо... то бишь, капитана Коррадо Каттани. Несколько лет назад мы смотрели этот итальянский сериал по телевизору и сейчас… Вот он, умный, красивый, сильный!.. а не победил же свою мафию! Помню, как в последней серии «Спрута» сидел он у стены, прошитый автоматными очередями, и остывающими глазами смотрел на меня. Ах, Каттани, Каттани, а что ж нам делать... со своей?
... Из писем друга семьи Володи Володина - Платону:
«Ты заметил? Главное - вольнее дышать стало, некоторое освежение чувств наблюдается. Но все же подлинного духовного обновления еще нет. Даже в самых смелых откровениях ощущается повторность, топтание на месте. Кажется, в тупик некий уперлись и, как высоко ни вскидывай колени и руками ни махай, все это - бег на месте или шараханье из стороны в сторону перед каким-то непреодолимым барьером. Как не клеймят извращения и искажения, но апеллируют все к тому же Ленину, и никто пока не хочет признать, что само учение его и есть извращение естественного человеческого бытия. Абсурд, подтасовка, элементарное незнание индивидуальной и общественной природы человека кричат с каждой страницы его работ! И этого никто не видит. Даже умнейшие и честнейшие. Так в первом номере журнала «Дружба народов»* Лисичкин разделывается с Роговиным, - по сути дела громит ленинский социализм массового контроля и учета: «Распределение и перераспределение созданных трудящимися благ - это и есть самая благодарная среда для ее, бюрократии, процветания», - и тут же ссылается на Ленина: «Ленин предостерегал... Ленин нас учит...» Слишком долгая инерция творения кумира ничего хорошего нам не принесла, и всё это - ни что иное, как продолжение застоя».
«Через месяц шагнем в следующий год нашей «перестраивающейся» жизни... А у нас в Вязьме она спокойная, как в тихой заводи, - никаких митингов, никаких демонстраций протеста. Всех развлечений в сонном бытии, когда в очереди за водкой кого-нибудь раздавят да голову кому-нибудь топором отрубят. И когда б не это - со скуки помереть.
Рассказы мои со всех журналов выперли, недавно и «Лит. Россия» назад прислала, - редколлегию не прошли. Остались лишь в «Сельской молодежи», но и оттуда, я думаю,
