Юнга

     Черноглазого китайчонка Тао Чуна подобрал в порту корабельный кок – Рамон. Он грубо швырнул мальчишку под ноги капитану, но в голосе звучала несвойственная толстяку забота о грязном оборванце. «Сеньор,  – пробасил кок, глядя в лицо капитану, –  я бы взял его помощником. Вы бы видели, как оборвыш подрезал кошельки на базаре. Такой ловкач на камбузе очень пригодится».
  Капитан Гарвасио Матис, высокий, широкоплечий, невозмутимый, пронзил мальчишку взглядом, усмехнулся, и все, кто стоял на палубе, поняли, что на шхуне появился новый член экипажа.
   
    Расторопный Тао Чун вскоре полюбился всей команде, даже угрюмому боцману англичанину Джону. И капитан уже не окидывал его хмурым взглядом из-под густых чёрных бровей, когда паренёк попадал под ноги в неурочный час. А через некоторое время подростка повысили – он стал юнгой. Как заалели смуглые щёки, когда добродушный рыжий Миро выдал ему матросский, но почему-то английский костюм с шапочкой. Хотя вся команда была одета, кто во что горазд. А чаще всего в полотняные просоленные рубахи с открытыми воротами да короткие, до колен штаны.
   
      На разбойничьем корабле почти ничего не говорило о занятии экипажа. На флагштоке развивался португальский  флаг. Только шрамы, небольшие увечья у некоторых матросов да усиленное вооружение давало богатую почву для мальчишеских фантазий. 
     Море было спокойно, хоть в это время года здесь можно было ожидать штормы. Вскоре остроглазый Чун стал выделять капитана из всей команды. Не по тому, что тот – главный. Мальчишеское сердце тянулось к нему неумолимо. Мальчишка готов был сдувать пыль с капитанских сапог, часами прятаться за шлюпкой, за свитыми канатами и, не отрываясь, смотреть в суровое, обветренное лицо предводителя пиратов на капитанском мостике. Правда, удалось это редко. Мальчишке всегда находилась работа.

       Тао Чун не всегда был рыночным воришкой. Родившись в большом испанском портовом городе, в семье китайского торговца, он чувствовал себя счастливым. У него была очень нежная мать, честный заботливый отец, маленькая сестрёнка. Но однажды мальчик потерял всё. Он не знал, кому помешала китайская лавка в портовой части города, торгующая дешёвыми тканями, скромными изделиями китайских ремесленников. Но испуганного Чуна среди ночи мама едва силой вытолкала из окна второго этажа горящего жилища. Вся семья погибла в огне.
       Тао Чун не любил вспоминать, как горевал, плакал, голодал, жил вместе с бродягами и нищими, как его учили воровать. То чистое, доброе, что было заложено семьёй, словно скрылось под толстой грязной коркой, и вот на судне среди, на первый взгляд, страшных людей, чьи ножи, сабли и короткие мечи не раз обагряла человеческая кровь, эта корка стала отваливаться маленькими, едва заметными кусочками.
 
        Стройный длинноволосый красавец – марсовый подарил ему губную гармошку, кок подкладывал кусочки пожирней, даже вечно угрюмый боцман, не выпускающий изо рта почерневшую трубку, иногда шлёпал его, спешащего по чьёму-то поручению, по спине, придавая хорошее ускорение, но мальчик понимал, что так ему оказывают внимание: он – не пустое место на корабле. Здоровенный рыжий Юзев взялся обучать мальчишку работе со снастями. Тао Чун снова удивил пиратов своей понятливостью и послушанием.
       И вот его допустили в святая святых – в каюту капитана. Вместе с худым, длинноногим, долгоносым, похожим на серого журавля, англичанином Майклом, ему позволили прибраться в каюте.
         Как же всё было тут необычно и красиво! Большой стол и стулья с резными ножками и спинками, богатая кровать под балдахином синего тончайшего шёлка. Большой ковер с причудливым восточным узором на полу. Малахитовые, нефритовые и неведомых камней шкатулки, набор для письма. …Изумительный китайский фарфор. Небольшая миниатюра в изящной рамке на столе, на которой была изображена необыкновенной красоты девушка с пышной причёской иссиня – чёрных волос. Как же Тао Чуну захотелось узнать, кто она, и почему капитан за всё путешествие ни разу не улыбнулся ни единой шутке балагура  Диего.

         Шхуна шла две недели к незнакомым для Чуна берегам загадочного материка Африки, о котором он слышал много чудес: о длинношеих жирафах, слонах, чернокожих племенах… 
         Иногда заходили в маленькие гавани пополнить запас воды и провианта. Однажды задул очень сильный ветер. Как же мальчику было и плохо, и страшно! Но пираты не волновались. Они умудрялись развлекаться в кубриках, играть в кости, вспоминать забавные случаи. И если мальчик до этого неплохо переносил плавание, и морская болезнь его не тревожила, то в тот раз ему было не очень хорошо. Вот тогда и зашёл капитан в кубрик, который юнга делил ещё с тремя матросами.
– Плохо тебе, Тао Чун. Ничего. Полегчает. 
–  Спасибо, сеньор.
–  Тао – ты  сирота. Только это и знаю. Но доверяю Рамону. На всех, кого он приводил, можно положиться. У него нюх на нужных людей. Но ты – не из того теста, малыш. Мне кажется, из тебя не получится настоящего пирата. 
–  Нет. Нет, господин! – мальчик упал на колени. – Не прогоняйте. Я буду служить ещё лучше, я сделаю все, что прикажете.
–  И убьешь, и зарежешь? –  усмехнулся капитан. Чун застыл на секунду, потом закрыл лицо руками.
–  Не бойся. Если тебе лучше, пошли ко мне. Поговорим.
  Качаясь, хватаясь за всё, что попадало под руку, бледный, осунувшийся за время беспрестанной трёхдневной качки, юнга шёл за хозяином. 

         И какого же было удивление мальчика, когда сеньор Гарвасио Матис пригласив юнгу сесть за стол, подвинул серебряную тарелку с изюмом и орехами. Потом неторопливо поменял сырую одежду. Удобно расположившись за столом, подвинул к себе маленький портрет красавицы. Как изменилось лицо сурового капитана! Разгладились морщины, исчез холод из зеленовато-серых глаз, и Тао Чун впервые увидел, что хозяин – совсем не старый суровый капитан, каким казался. Ему можно было дать не больше тридцати лет. Мальчик заметил даже появившийся румянец на щеках, пробившийся сквозь загар.
 – Слушай, Тао Чун! Ты – хороший малый. Я не хочу, чтобы ты повторил мою судьбу. Я не всегда был пиратом, – он с  грустью взглянул на портрет и отставил в сторону. –  Мы жили в небольшом доме на окраине  городка М. Это в Испании. Моя матушка была из знатного, но обедневшего рода. Отец после военного ранения болел. Мы жили скромно, но достойно. Нашу семью уважали. Мама была мастерицей на все руки, к ней приходили очень знатные сеньоры, чтоб пошить новые наряды. Благодаря её умению мы сводили концы с концами.
    Мальчишка жадно слушал капитана, боясь глубже вздохнуть, а мужчина продолжал говорить, не глядя в глаза юнге. Его взгляд был устремлён вдаль, словно не было тут никаких перегородок…
–  Я увидел Рамину, когда она выходила из маминой комнаты с готовым платьем в свёртке. Сразу поняли, что Бог создал нас друг для друга. И даже её батюшка дон Мигель Руис Санчес ничего не мог предпринять, чтоб расстроить наши отношения. Но, меня вызвали на службу. Благо, наш полк располагался в соседнем городе, а господа офицеры так любили хорошее вино, что мне не составляло труда, задобрив их хорошей выпивкой, съездить в М., чтоб повидать невесту. Последнее наше свидание было в сентябре. Не знал, что оно станет последним. Я и не предполагал, что приданое милой Рамины к тому времени выросло во много раз, и она стала очень завидной невестой. Оказывается, её отец с подсказки одного негодяя, сумел снарядить два судна в Африку. Сначала никто не знал об истинных планах дона Санчеса. А корабли сумели доплыть  до устья  великой реки, подняться вверх по течению. Моряки под руководством бесчестных мерзавцев сумели выменять на европейский хлам у доверчивых чернокожих ювелирные изделия из золота и редких камней, удивительные ткани, доски из ценнейших пород деревьев, а потом захватить и привести из королевства Конго триста чернокожих пленников и выгодно продать колонистам Нового Света. Большую долю от вырученного получил отец Рамины. 
       После нашего свидания дон Санчес отдал дочь в жены предприимчивому негодяю. Я даже имя его произносить здесь не хочу!
       Тогда Рамина не смогла послать мне даже весточку, чтоб предупредить. Когда же старая нянька нашла меня, моя голубка была уже в чужой золотой клетке. Я сбежал из полка с верным другом доном Армандо. Но как ни старались, мы не смогли пробраться в поместье. Стены были высоки, кругом охрана. От горя едва не потерял рассудок. Не помню, как товарищ вёз меня обратно. Полковник, узнав о моей беде, наказал нас не строго, посадил на трое суток на хлеб и воду. Я хотел закончить жизнь самоубийством, мой маленький Тао Чун. Как хорошо, что ты не знаешь, что это такое – терять  без надежды возвратить.
– Знаю! – срывающийся голос юнги заставил мужчину оторвать глаза от портрета. 
–  Знаешь?
–  Моя семья заживо сгорела в доме. Я спасся один.
– Очень жалко. Я сразу понял, что ты – другой. Не простой оборвыш с улицы. Твоя семья была состоятельной?
– Наши родственники в Китае часто голодают. В нашем доме всегда была еда, одежда. Отец учил грамоте. Мама учила рисованию. Мама хорошо пела. У нас бывали гости. «Торговля шла хорошо», – говорил отец. Он хотел открыть новую лавку в другом конце города. Хотел нанять помощников.
– Значит, я не ошибся. Хочешь, я буду заниматься с тобой? Расскажу о других странах, если ты пожелаешь. О разных морях, островах, городах, о чудесах. О живописи, о музыке.
– Вы оказываете мне большую честь, сэр. Я не достоин этого. Простите. А … донна…  Она…
–  Она умерла. Выпила яд. Не смогла жить с негодяем, который позарился на богатое приданое. Не смогла простить отца.
–  Она не смогла жить без вас, – прошептал паренёк.
– Я тоже думал, что не смогу. Но я положу свою жизнь на то, что мешать жить таким негодяям, как дон Санчес и его помощники. Мы уже потопили два их судна, а чернокожих привёз обратно в те места, откуда они родом.
– Позвольте сказать. Вы сделали святое дело, сеньор Матис ! Да я …для вас!
– Сколько благородства в тебе, маленький китаец.
– А вы, господин! Позвольте мне, ничтожному, сказать. Я же сразу понял, что вы – особый, вы так высоко стоите над всеми. Словно мудрый дракон, который всё знает и ведает.
– Я просто человек, Тао Чун. Не надо меня обожествлять. Мною движет не христианское чувство – месть. Знаю, для всех в моем роду – месть это святое. Но я не вижу в этом святости. Сомнения одолевают меня. И команда это чувствует. Команда не всегда понимает меня, хотя набрана не из кого попало. Всё равно некоторые готовы были продать чернокожих и сорвать куш. По их разумению, я делал не так, как диктовала им жажда наживы. Я освободил невольников и вернул домой. Но как все были довольны, когда вожди племён, которым мы возвратили бывших пленников, богато одарили нас. И в мозгах у многих что-то повернулось, когда увидели, как обезумевшие от радости матери рыдали, обнимая ноги сыновей…  Знай, Тао Чун. Сейчас мы идём следом за тремя судами кампании, возглавляемой бывшим мужем Рамоны. Мы настигнем их, выберем удачный момент и вступим в бой. Может быть, погибнем. Или