Алый закатный свет просачивался сквозь прутья решетки, возле которой стоял человек.
Он казался настолько сосредоточенным и ушедшим в себя, что не замечал ничего вокруг. Ни грязной, переполненной людьми камеры, ни июльской жары, которая только сейчас, к вечеру стала немного спадать.
Ни страха в глазах людей, находившихся в помещении. Животного страха и безнадежности. Ими было пропитано здесь все...
Но человек как будто, находился в своем, подвластном только ему мире. Прикрыв глаза, он шептал какие-то слова и, со стороны могло показаться, что он молится. Но через мгновение, он быстрым движением извлек из кармана узкую полоску бумаги и, пристроившись на тюремном подоконнике, стал что-то быстро писать на ней огрызком карандаша. Он был настолько увлечен процессом, что вздрогнул, почувствовав опустившуюся на плечо руку.
- Черт, Жан... - пробормотал человек, складывая листок в карман. - Ты меня напугал.
- А ты все сочиняешь, Анри, - усмехнулся тот, кого назвали Жаном. Он был выше собеседника на пол головы, с узким бледным лицом и рыжеватыми всклокоченными волосами.
- Я? - как-то рассеянно переспросил Анри, кладя в карман и карандаш. Правой рукой он потянулся к шее и слегка ослабил шейный платок. - Какая здесь духота...
- Но это не мешает тебе сочинять, - все также насмешливо продолжал Жан, склонив голову. - Я не могу понять одного... как тебе это удается? А главное, зачем ты это делаешь? Неужели здесь возможно думать о чем-то другом, кроме?...
Он замолчал и сглотнул, глядя перед собой сузившимися глазами.
- Кроме смерти? - закончил за него Анри. - Да, я пишу и о ней. Но и не только о ней, конечно...
- Бог ты мой! - воскликнул Жан, протягивая руки и сжимая решетку. - Я иногда думаю, что ты сумасшедший. Или... или великий поэт.
- Брось, Жан, - усмехнулся Анри. - Я никогда не был поэтом.
Он повернулся в профиль. Закатное солнце осветило его бледное некрасивое лицо, впалые щеки, темные волосы, уже успевшие поседеть на висках.
- Я никогда не был поэтом, - повторил он. - Так, несколько публикаций в печатных изданиях, эссе, переводы, статьи...
- Из-за которых ты и попал сюда, - дополнил Жан.
- Сейчас сюда попадают все, так или иначе, - пожал плечами Анри. - Взгляни, что творится.
Он окинул взглядом камеру тюрьмы Сен-Лазар - довольно большое помещение. Тем не менее, для находившихся там пятидесяти человек - тридцати шести мужчин и четырнадцати женщин, оно стало уже явно тесным. Кроватей в камере не было. Вместо них в углах и вдоль стен были свалены грязные матрацы и пучки соломы, на которых и примостились заключенные. Одна из женщин, красивая светловолосая, с тонкими чертами лица, сидела в углу, обняв худыми руками колени и раскачивалась взад-вперед, как китайский болванчик. Ее покрасневшие глаза глядели перед собой, как будто женщине открылась одна, доступная только ей, картина. Словно она была уже далеко отсюда. Эта женщина, Мишель Гарнье, находилась в Сен-Лазар уже второй месяц. Рассудок ее помутился несколько дней назад, когда она узнала о казни своих близких.
- Взгляни на нее, - тихо сказал Анри Торель, дотронувшись до руки собеседника. - Вот она уже свободна. Но я не хотел бы освобождения такой ценой. Именно поэтому я и пишу.
- Но неужели тебе не мешают мысли о смерти?! - изумленно воскликнул Жан.
Его возглас был настолько громким, что несколько людей обернулись в сторону беседующих. Одна из женщин, сидевших в углу на соломе, и услышавшая слово "смерть", заплакала.
- Тише, господа, - вежливо улыбнулся им стоявший поодаль седовласый господин с аристократическими манерами. - Здесь все-таки дамы. Не будем забывать о соблюдении этикета.
Анри Торель столь же вежливо кивнул и, подхватив собеседника за локоть, увлек его в сторону, в самую дальнюю часть камеры - сырую и темную нишу. Там, в полумраке и относительном уединении, они и продолжили разговор.
- Этот старый Сен-При совсем свихнулся, - буркнул Жан. - Этикет и дамы... да эти же дамы почти каждый день видят, как отсюда уводят людей. А затем на их место прибывают новые. И... не на увеселительную прогулку же они отправляются.
- И, тем не менее, Сен-При прав, - Анри Торель смерил сокамерника взглядом и прислонился спиной к стене. - Иногда сохранение собственного достоинства - единственное, что остается у человека, иначе...
- Иначе?
- Иначе мы перестанем быть людьми. Здесь и так добрая половина уже - словно бараны, дрожащие перед отправлением на бойню. И я сам... когда чувствую, что превращаюсь в такое же тупое безвольное животное, я достаю бумагу и пишу.
Это - как спасение. Как вино. Как лекарство.
- Только лекарство это все равно не поможет, - жестоко усмехнулся Жан. - Все мы здесь обречены. И эти красавицы, - он кивнул на сидевших у стены женщин, пожилых и молодых, - И граф Сен-При, так пекущийся о соблюдении этикета. И я. И ты, Анри Торель.
- Я знаю, - Торель улыбнулся ему в ответ. - От смерти не убежать. Но ведь мы обречены на смерть сразу же после рождении. Мы становимся смертны, как только появляемся в этом мире и делаем первый вздох. Все мы - ее заложники. И дело лишь в сроках. Мы просто покинем этот паршивый мир раньше, вот и все. Но и те, кто казнят нас - они тоже умрут.
- Раз так, я предпочел бы не знать дату своего ухода, - парировал Жан.
***
Эмили Вьенн стала очередной заключенной, оказавшейся в парижской тюрьме Сен-Лазар. Ее родителей, зажиточных представителей третьего сословия, арестовали по доносу и отправили в тюрьму Ла Форс. Эмили же была направлена в Сен-Лазар. Подобное разделение родственников при аресте - было еще одной из форм соблюдения "революционного правосудия".
На следующий день Анри и Жан, вновь ведущие беседу у зарешеченного окна, увидели, как в камеру грубо втолкнули миловидную хрупкую девушку, совсем юную на вид.
- Скоро они станут казнить детей, - хмыкнул Жан, окинув взглядом новую заключенную. - Бьюсь об заклад, что ей нет и восемнадцати.
Эмили кусала губы и прижимала к груди небольшой сверток с наспех собранными при аресте вещами. Одна из пожилых женщин уступила ей место у стены рядом с собой, и девушка, присев, стала разворачивать свои пожитки. Она извлекла небольшое зеркальце в серебряной оправе, смену белья, костяной гребень, небольшую Библию и еще одну маленькую книжечку в зеленой, тисненой золотом, оправе.
- Милочка, да у вас целая библиотека с собой, - усмехнулась сидевшая рядом на матраце пожилая маркиза. - Что же это за книга? Я не о Библии, конечно.
- О, это Гете, - потухшие глаза Эмили слегка оживились, и она прижала книгу к груди. - Я очень люблю его стихи.
- У Гете прекрасные баллады, - одобрила ее выбор собеседница.
Эмили вздохнула и окинула взглядом мрачное помещение со спертым воздухом, переполненное обреченными людьми. Один из этих людей привлек ее внимание. Он стоял у окна и, опираясь локтем на подоконник, что-то быстро записывал на узком и совсем маленьком листке бумаги. Таком маленьком, что поначалу девушке показалось, что он пишет прямо на окне. Но нет, дописав что-то, этот человек быстро сложил бумажку и засунул ее в карман.
- Что он пишет? - шепотом спросила Эмили у пожилой маркизы. - Ведь... насколько я знаю, держать карандаш или перо здесь запрещено.
- О... - добродушно улыбнулась маркиза. - Это Анри Торель, публицист... а здесь, насколько мне известно, он пишет стихи.
- Стихи? - темные красивые брови Эмили взметнулись вверх, а глаза широко раскрылись. - Но как... как же это возможно? Здесь?
Маркиза улыбнулась, пожимая плечами и покачала головой.
- Не знаю, дорогая моя, не знаю... Мне известно лишь то, что его иногда навещает брат. И ему Анри передает свои записи.
Также брат приносит ему и чистую бумагу. А карандаш у него уже давно с собой.
- Боже мой, - прошептала Эмили. - А вы не знаете, о чем он пишет? Он не читал своих стихов?
- Нет, - маркиза опять покачала головой. - Он не читал их ни одному человеку здесь.
Возможно, они слишком мрачны и печальны...
А может быть, господин Торель просто не хочет делиться чем-то личным и сокровенным.
Эмили слушала, кусая от волнения нижнюю губу. Неожиданно девушка поднялась, стряхивая с пышного подола платья прилипшие соринки и солому.
- Я хотела бы познакомиться с ним, - тихо сказала она. - У меня никогда еще не было ни одного знакомого поэта. И, может быть здесь... перед смертью...
Анри Торель с удивлением посмотрел на приблизившуюся к нему миловидную девушку, державшую в руках какую-то небольшую книгу. В ней он сразу же узнал юную заключенную, которую поместили в их камеру сегодня утром.
- Простите за мою дерзость, - робко начала она, предварительно поклонившись. - Меня зовут Эмили Вьенн. И мне сказали, что вы - поэт.
Торель усмехнулся.
- Слухами мир полнится, - ответил он. - Да, я пишу слова в рифму. И делать это стал не так давно, лишь попав сюда. Скука, знаете ли...
- А сколько вы уже здесь? - смутившись, пробормотала Эмили. - И простите. Если вам неприятен этот разговор, я уйду.
- Нет, что вы, - спокойно ответил Анри. - Мне очень приятно разговаривать с такой юной и прелестной особой. В Сен-Лазар я уже пятый месяц, наверное дольше всех, здесь находящихся. Во многом, меня еще не казнили, благодаря моему брату. Будучи республиканцем он хлопочет и пытается добиться для меня освобождения или, хотя бы, смягчения приговора. Хотя, я уже совсем не надеюсь на это.
- Так нельзя... - проговорила Эмили. - Человек должен надеяться. Иначе... иначе зачем жить?
Торель посмотрел в ее глубокие синие глаза, и увидел блеснувшие в них слезы.
- Сколько вам лет? - спросил он, вспомнив утренний разговор с Жаном.
- Месяц назад исполнилось восемнадцать.
"Он оказался прав, - подумал Анри. - Совсем юная."
- А сколько вам? - сделала ответный ход Эмили.
- Тридцать два, - ответил Торель. - Почти что возраст Иисуса Христа. - он улыбнулся.
- Он ведь тоже был поэтом, - улыбнулась Эмили в ответ.
- А вы... вы женаты? - спросила она после небольшой паузы и, сделав неловкое движение, выронила из рук томик Гете.
Торель нагнулся и подал ей книгу.
- Гете, - проговорил он, взглянув на обложку, - У вас хороший вкус, Эмили.
Их руки на мгновение соприкоснулись, и Анри вдруг почувствовал, как сердце кольнула какая-то острая мучительная игла...
- Нет, я не женат, - ответил он. - И даже рад этому сейчас. В теперешних обстоятельствах.
- Простите, что задаю такие вопросы, - улыбнулась в ответ девушка. - Мама говорит, что я часто бываю слишком дерзкой и веду себя, как любопытный ребенок.
Анри улыбнулся в ответ.
- Пустяки, Эмили, - ответил он. - Я очень рад нашему знакомству.
- Я тоже, - воскликнула Эмили. - Хотя и глупо радоваться тому, что я попала в тюрьму. Это ужасно... Но я рада, что мы познакомились.
- А где ваши родители? - спросил Торель.
- Их отправили в Ла Форс, - тяжело вздохнула девушка. Ее лицо, светлое до этого, помрачнело, а между бровей пролегла скорбная морщинка.
***
Прошло три недели, за время которых Андре и Эмили подружились. Это была стремительно крепнущая дружба, сблизившая двух людей, находившихся на пороге смерти. А, возможно, и нечто большее, чем просто дружба. За это время Эмили не раз видела, как к Анри приходил старший брат - хмурый немногословный человек, и Анри передавал ему написанные стихи.
Писал он много, но за все это время не прочитал ей ни одной строчки. Хотя, Эмили, будучи от природы довольно любопытной, страстно
