Мой любимый самоубийца

Сейчас я уже точно не могу вспомнить, когда это происходило. Наверно, зимой. В самом ее начале. Потому что лежал снег, но его было не много, и можно было не надевать варежки и шапку из-за достаточно теплой погоды.
Я был робким и ранимым ребенком. И любил животных. Видимо, поэтому в один прекрасный день родители решили отвезти меня на «Станцию юннатов». Возможно, я сам попросил. Впрочем, родителям было все равно, они были только рады избавиться от хлопот, которые я им доставлял: не играл с детьми в дворовой песочнице, не вписывался в детсадовский коллектив, не ладил с одноклассниками... Никаких кружков не посещал, соответственно, гордиться какими-либо успехами в области рисования/конструирования/лепки и т.д. не мог. Вследствие чего родители не могли гордиться мной. Вот такая причинно-следственная связь. Я словно был кусочком паззла, которому никак не находилось места. Но я остановился на «Станции юннатов». После долгой поездки на машине было до безобразия приятно встать на ноги и оказаться на твердой земле. Родители спокойно передали меня в руки маленькой толстой женщине (хотя так и хочется сказать «тетке») с некрасивым злым лицом, одетой в какую-то то ли телогрейку, то ли модную в ее понимании блузку необычного цвета и покроя, и укатили по своим, взрослым, делам. Тетка, ни слова не говоря, повела меня ко входу в двухэтажное обшарпанное здание. Цвета оно было совершенно неопределенного, штукатурка облезла и свисала лохмотьями, словно кожа шелушилась. Зайдя внутрь, я увидел лестницу и еще одну дверь слева от нее. Туда мы и направились. За дверью оказался темный мрачноватый класс, заполненный детьми примерно одного возраста со мной. Чувствовали они себя просто замечательно: носились вдоль парт, смеялись, тискали морских свинок, которые сидели на одном из столов. У правой стены располагались аквариумы. По прошествии стольких лет я не могу вспомнить, что за рыбы в них плавали, но то, что плавали, - это точно, так как в моей памяти отложилась картинка с тремя девочками, увлеченно стучащими пальцами по аквариумному стеклу. Юннатки.
  Никто абсолютно не обращал на меня внимания, поэтому я решил понаблюдать за хомячками в клетках у окна, никому не мешая. Едва я приблизился к зверькам, как ко мне тут же подошла девочка, спросила, как меня зовут, представилась сама. Надо заметить, что все дети, которых я встретил в этом классе, запомнились мне безликими тенями, словно они были вылеплены по одному трафарету. Нет, вырезаны. Из серого картона. Все до одного.
  Следующие несколько минут забылись, а дальше произошло вот что. В течение прошедшего времени к нам присоединились еще мальчик с девочкой. Мальчик предложил покормить хомячка. Маленькое, абрикосового цвета пушистое существо. В этот раз любовь к животным все же победила стеснительность, и я смело зажал между пальцами кусочек морковки, собираясь преподнести его хомячку. Мальчик с видом знатока предупредил, что он может укусить, и посоветовал просто протолкнуть лакомство через прутья. Конечно, я усомнился в том, что такое милое и безобидное (я точно знал – у меня когда-то жила парочка) создание может укусить, и храбро сунул руку в клетку. Но все же, будучи с детства легко внушаемым, даже сомневаясь в обоснованности предупреждения, наверное, даже усмехнувшись про себя такой предосторожности, несмотря на весь скептицизм (тогда я, конечно, еще не знал этого слова), почувствовал, как коленки немного дрожат. Разумеется, он меня все-таки укусил. Агрессивно дернулся и впился своими длинными желтыми зубами мне в палец. Все это произошло меньше чем за секунду. Я мгновенно отдернул руку и отскочил от клетки. Зажал пораненный палец в кулак. «Укусил?» – спросил мальчик. Кажется, все, что ему было нужно, - доказательство того, что он оказался прав. Мне было ужасно стыдно и неловко из-за того, что я его не послушался и самоуверенно полез куда не просили. Поэтому я соврал. Сильнее сжал пальцы, покраснел и, ненавидя себя, ответил: «Нет». Больно от укуса не было, а если и было, то я этого не помню. Сказав, что собираюсь посмотреть на рыбок, я отошел к аквариуму и долго невидяще пялился на колыхающиеся водоросли (или на что-то еще в этой прозрачной коробке с водой). Капли крови просачивались сквозь пальцы и падали на пол. Я ужасно боялся, что кто-нибудь это заметит, и меня поднимут на смех. Со страхом обернувшись, я понял, что на меня никто не смотрит (все уже давно разбрелись по классу, весело переговариваясь), и шмыгнул за дверь. Оказавшись в подъезде, подошел к окну с единственным цветком на подоконнике, стал шарить неиспачканной рукой в карманах. Носового платка я почему-то не нашел. Так всегда – если тебе что-то нужно, ты ни за что это не найдешь, зато как только надобность в этом предмете отпадает, он начинает мозолить тебе глаза, обнаруживаясь на каждой полке, в каждом углу, везде, куда бы ты ни пошел. Такой вот закон. Отчаявшись, я стал искать какую-нибудь тряпку или хоть что-то, чем можно было вытереть кровь и зажать ранку. Никаких тряпок поблизости не наблюдалось. Я подумал о том, что где-то здесь должен быть туалет, а в туалете – умывальник, которым можно воспользоваться. Но никаких дверей, кроме классной, я не увидел, а подниматься на второй этаж или, что еще хуже, спрашивать у тетки не решился. В итоге, я застегнул легкую дубленку, что была на мне, и вышел на улицу.
  Рядом со «Станцией юннатов» располагалась старенькая детская площадка. На ней и было-то всего – покосившийся турник да покореженная лесенка. На земле лежал грязный, утрамбованный погодой снег. Я опустился на колени, ногтями отскреб кусок крупинчатой, как соль, серой массы и стал оттирать подсохшую кровь (до сих пор удивляюсь, как не занес никакой инфекции). Ничего не получалось. Снег был сухим и почему-то никак не хотел таять, хотя руки у меня были теплыми. Промучившись минут десять, я наконец более-менее отчистил ладонь и пальцы. Кровь запеклась под ногтями и продолжала сочиться из двух маленьких дырочек на среднем пальце, но уже не так сильно, постепенно останавливаясь. Возвращаться в класс не хотелось, поэтому я решил погулять на улице. Неподалеку стоял киоск, у меня было  немного денег, и я купил пакет кукурузных палочек. Были такие раньше – разноцветные пористые колбаски почти без вкуса. Стоили сущие копейки. Я любил их в детстве.
  Я вернулся на площадку, уселся на лесенку и стал уплетать сначала розовые (они мне почему-то больше нравились), а затем желтые батончики. Ел до тех пор, пока пакет не опустел. Было приятно, несмотря ни на что, сидеть в одиночестве на свежем воздухе и наслаждаться любимым лакомством. Наконец я начал немного замерзать и решил вернуться в класс.
  В подъезде вместо детского гомона и смеха был слышен только монотонный голос, очевидно, рассказывающий что-то. Голос принадлежал тетке. Едва я вошел в комнату, как она тут же прервала свою речь и принялась громко меня отчитывать перед целой группой моих сверстников. А я стоял и не знал, что делать, что сказать, и мямлил какую-то ерунду о том, что просто гулял. До сих пор помню эту пробирающую до костей строгость, в моем случае воспринимающуюся как жестокость, мне всегда становилось очень больно от направленного в мой адрес раздражения: «Где вы были, молодой человек?! Занятия уже начались, а вы шляетесь неизвестно где!». Она даже не пыталась выбирать слова или хоть чуть снизить децибелы. Просто орала, никого и ничего не стесняясь. Орала на меня, хотя я понятия не имел ни о каких занятиях и просто сидел во дворе, так что меня можно было без труда отыскать. От обиды у меня задрожали руки и защипало в носу. Глаза горели, но я мысленно приказал себе не плакать. Не плакать, не плакать... Занимаясь самовнушением, я не услышал всего, что она мне сказала. До меня дошел только смысл последней фразы: я должен был подняться на второй этаж. Желая оказаться как можно дальше от злобного голоса, которым мне делали выговор, от позора, от взглядов этих детей, я выскочил за дверь. Лицо горело, но я чувствовал, что очень бледен. Меня мелко трясло. В голове было совершенно пусто. В ушах звенело. Отдышавшись, я стал подниматься по лестнице. Толкнув первую попавшуюся дверь, очутился в большом солнечном помещении.
  Преломляющиеся сквозь стекла лучи освещали каждый уголок большого помещения и застывали на партах четырехугольниками цвета сливочного масла. Сердце защемило от необыкновенного спокойствия, умиротворения и уюта, царивших здесь. Мне даже на какой-то миг показалось, что я стою у дверей в храм. И стало неловко за  то, что я, словно чужак, будто варвар, ворвался сюда без приглашения. С тем, что на душе, в эту чистоту. Мыслей не было, только эти смешанные чувства: восторг и вина за то, что я этого недостоин. Откуда это, в одиннадцать-то лет? Я открывал и закрывал рот, не зная, что сказать, тогда сидевшая у окна женщина улыбнулась и спросила, что мне нужно. Ласково так. Со мной и мама-то так очень редко говорила. Неожиданно, на какую-то долю секунды, мне даже захотелось остаться здесь. Навсегда. Но я отчаянно вдохнул воздух и... понял, что не знаю, зачем пришел.
- А что вы здесь делаете? – само собой вырвалось. Два маленьких мальчика (примерно лет семи) стояли рядом с женщиной, держа в руках что-то цветное. За партой сидела девочка того же возраста. Перед ней лежала цветная бумага.
- Оригами, - последовал ответ.
Я, словно зачарованный, подошел к ним и долго рассматривал темно-синего журавлика, которого сделал мальчик. Я запомнил и это необычное слово «оригами», и ее, маленькую бумажную игрушку, созданную детскими руками. И уже потом, через много дней, я загадаю желание и буду складывать их каждый день, по десятку, по два... А тогда я был случайным гостем в этом необыкновенном маленьком мире на втором этаже обшарпанного здания, где собирались юные натуралисты.
- Наверно, ты за стулом пришел? – вывел меня из состояния прострации ласковый голос.
- А... да... за стулом, - пробормотал я, совершенно не понимая, что  говорю. Я взял стул и направился к двери. Последний раз оглянулся и вышел. Спускаясь по лестнице, я чувствовал внутри некую пустоту. Она была такой маленькой, что жить ей оставалось пару каких-то мгновений. Но я ее чувствовал. Это важно.
  Спустившись в класс, я сел за последнюю парту и слушал рассказ о птицах. Хотя слушал – громко сказано. Меня словно поглотила какая-то чернота, в которой я блуждал и никак не мог найти себя. Я вроде был и вроде не был. А может, мы с моей тенью поменялись местами, и я узнал, каково это – быть тем же по сути человеком, но одновременно – его частью и им же другим. Проекцией, не имеющей достаточно сил для того, чтобы сохранять свою форму в любых условиях и при любых обстоятельствах. Я смотрел на этих детей, послушно называющих птиц, нарисованных на картинках, что показывала тетка, и вдруг ясно осознал, что вышел из жизни. Она поездом понеслась дальше, а я спрыгнул с подножки на свой собственный перрон. И мне стало легко. Легче, чем было когда-либо. В тот момент началось мое перерождение.  

  Занятия закончились в три часа. Устав от более чем часового сидения, я вышел из класса. Не было ничего, кроме усталости, и еще где-то в глубине себя я чувствовал толику унижения. Я смотрел