НАСТОЯЩИЙ ВРАГ

Мато Сапа был изумлён и взбешен.

А ещё — ранен в левое плечо.

И десять воинов его отряда тоже были ранены, а трое — убиты выстрелами из проклятого дома, которые всё не умолкали, хотя Ви, солнце, уже однажды опустилось и вновь поднялось над холмами с тех пор, как лакота кольцом окружили одинокий дом васичу в излучине ручья. И вот теперь многие из них были помечены пулями васичу, а трое — завёрнуты в лошадиные попоны в ожидании погребения.

Тахча, младший брат Мато Сапы, получил пулю в бедро и едва сумел унять хлынувшую кровь. Теперь он лежал на одеялах, расстеленных возле безмятежно журчавшего ручья, а рядом у разведённого костра хлопотал Пежута Викаса, старый знахарь, увязавшийся за отрядом. Очень вовремя увязавшийся, как оказалось — не иначе, добрые духи священной четвёрки Вакан Уасака надоумили его сделать это, — мрачно размышлял Мато Сапа, потирая перевязанное плечо и стискивая зубы от боли и досады.

Подумать только, военный отряд лакота на собственной земле второй день подряд не может справиться с какими-то васичу! В их конюшне, до которой воинам удалось добраться, было всего три лошади. Сколько людей находилось в доме, оставалось загадкой, но их просто не могло быть много.

Конечно, дом был расположен очень выгодно для осаждённых и невыгодно для штурмующих — на пригорке. Подкрасться к нему незамеченным было совершенно невозможно. Воинам даже ночью не удалось этого сделать. Они могли только яростно палить по окнам, где иногда мелькала тень или поблёскивало ружейное дуло.

Когда выстрелы ненадолго стихали, Мато Сапа горячо надеялся, что те одержимые, что засели в доме, наконец-то убиты или тяжело ранены… но нет — стрельба немедля возобновлялась, едва кто-то из воинов начинал подбираться к дому.

Даже в темноте!

Воистину эти васичу был одержимы духом войны — Уохитикой!

— Уйдём отсюда, вождь, — полувопросительно, полуумоляюще вымолвил знахарь, поддерживая одной рукой голову Тахчи, а другой — поднося к его спёкшимся в лихорадке губам плошку с целебным питьём. — Уйдём, пока здесь не появились солдаты, услыхавшие такую пальбу!

Мато Сапа отрицательно качнул головой, тревожно вглядываясь в посеревшее от боли лицо брата.

— Эти васичу — не железные же они.

— Упрямый гордец, — укоризненно проворчал старик, тяжело вздохнув.

— Может быть, мы уже подстрелили кого-то из них, — с надеждой предположил Мато Сапа, вновь подымая своё ружьё и разворачиваясь в сторону дома.

— Смотри, чтоб они не подстрелили ещё кого-нибудь из нас! — пробормотал знахарь с горечью.

Мато Сапа только свирепо отмахнулся. Пежута Викаса стал слишком болтлив, но он был прав в том, что пора было либо уходить отсюда прочь, либо брать дом штурмом, едва стемнеет. Пока и вправду не появились кавалеристы в синих мундирах.

Тем более, что выстрелы из дома стали раздаваться гораздо реже. Видимо, у оборонявшихся иссякал запас патронов.

Поняв это, Мато Сапа враз приободрился.

С наступлением сумерек отряд лакота разделился — большая часть воинов принялась яростно обстреливать дом, вызвав на себя ответный огонь. А пятеро во главе с Мато Сапой притаились в захваченной конюшне, откуда уже были выведены все лошади, и дождались, пока военные кличи лакота не вынудили оборонявшихся вести стрельбу из тех окон, что не были обращены к конюшне.

Замысел Мато Сапы — проникнуть в дом через чердак — удался так легко, что это казалось невероятным после почти двух дней безуспешных атак и большого числа убитых и раненых.

Достаточно было всего лишь одному воину оказаться на крыше с помощью сыромятных лассо, и вскоре уже все пятеро лакота проникли на чердак через крохотное окошко, куда не пролезла бы и змея, как, должно быть, считали самонадеянные васичу. Мато Сапа не мог позволить себе самонадеянности, поэтому он безо всяких торжествующих боевых кличей первым вышиб крышку чердачного люка и рысью кинулся вниз, в полутёмную комнату, заполненную сизым пороховым дымом.

Он собирался первым же выстрелом скосить ненавистного васичу, погубившего стольких лакота, но револьвер вдруг окаменел в его руке.

Потому что от окна, в которое едва просачивался неверный свет заходящего солнца, к нему — тоже с револьвером в руке — порывисто обернулась женщина.

Девчонка!

Оглушённому Мато Сапе показалось, что он видит её так чётко, словно стоит на залитой солнцем поляне в шаге от неё — видит каждую веснушку на бледном остроскулом лице, перемазанном копотью, расширившиеся зрачки прозрачно-зелёных глаз, растрёпанные пряди светло-рыжих волос, свалявшихся, словно войлок…

Её рука с судорожно зажатым в пальцах револьвером — тонкая гибкая рука — взметнулась, и Мато Сапа ещё успел подумать о том, что его смерть пришла к нему не в облике свирепо оскалившегося Небесного Пса — Шунки Скана, — а в облике медноволосой бледнолицей женщины, когда та бестрепетно ткнула револьверным дулом себе под подбородок.

— Стой! — выкрикнул вождь, бросаясь вперёд, но было уже поздно.

Грохнул выстрел.

Мато Сапа подхватил под локти бессильно оседавшее хрупкое тело, и на руки ему брызнула тёплая кровь. Прозрачные, как озёрная вода, глаза ещё мгновение смотрели прямо ему в лицо — без злобы, без вызова, с каким-то детским удивлением, — а потом померкли и закрылись.

Продолжая держать женщину на руках, Мато Сапа обернулся.

Три трупа лежали чуть поодаль. Мальчик, юноша и старик — все они были рыжеволосыми. Отец и братья женщины? Наверное. На тонком лице юноши застыл не смертный оскал, а почти задумчивая улыбка.

— Они уже остыли! — воскликнул кто-то из воинов, наклонившись над телами.

— Ты заслужил орлиное перо — «куп», коснувшись её, пока она была жива, — тихо произнёс за спиной вождя невесть как оказавшийся здесь Пежута Викаса. — Эта виньян-васичу билась храбро и была настоящим врагом.

— Одна? — всё ещё не веря, пробормотал Мато Сапа, осторожно опуская тело женщины на затоптанный пол и напряжённо всматриваясь в изуродованное смертью лицо. Потом так же осторожно, будто боясь причинить боль, вынул револьвер из её похолодевших пальцев.

Сухо, впустую щёлкнул курок, когда Мато Сапа провернул барабан.

Но он и без того был уверен, что в барабане револьвера уже не осталось патронов.

Мато Сапа ещё пару мгновений смотрел в лицо распростёртой на полу женщины, чья пробитая пулей рыжеволосая голова склонилась к плечу, обнажая нежную, гибкую, залитую кровью шею.

Потом перевёл непроницаемый взгляд на своих воинов, неуверенно толпившихся посреди комнаты, пропахшей порохом, кровью и смертью.

— Сожгите тут всё, — хрипло вымолвил Мато Сапа, рывком опрокинув на пол одну из керосиновых ламп, стоявших на столе, и вышел за порог, не оглядываясь.