Бесогон

Отрывок из романа


     

            В то запомнившееся Глинскому лето всю страну объял нестерпимый зной. Москва задыхалась от смога, горели леса, торфяники, в пробках чадили машины, умирали от тепловых ударов люди и шли откровенные разговоры о Божьей каре огнём за грехи людские. Но в мае было ещё достаточно прохладно.
            В один из таких дней к Глинскому, работающему над заключительной статьёй цикла об эпохе Александра Невского, пришла консьержка. После того случая, когда он принял от Погодина в дар икону Николая Угодника XVII века, он чувствовал себя обязанным ей, хотя обязанность эта, собственно, не тяготила Александра, поскольку Марья Петровна была ему симпатична.
            – Вы не могли бы мне оказать одну услугу? – слегка конфузясь, прямо у порога перешла к делу гостья.
            – Охотно! – отозвался Александр, находясь в благодушном настроении в связи с успешным завершением долгого и непростого проекта.
            Взгляд Марьи Петровны выдавал неловкость и Глинский подбодрил её улыбкой, но консьержка оставалась серьёзной:
            – Я бы хотела съездить в Тульскую область в село Боголюбово, мне нужно отвести одну нашу прихожанку к отцу Сергию, это очень серьёзно. Впрочем, это если вы не заняты…
            – Как раз свободен! Во сколько прикажете, подать карету?
            Уголки губ Погодиной «повеселели»:
            – Совестно говорить, знаю, что вы «сова», но в шесть часов утра, иначе мы не успеем на соборование.
            – Ничего страшного, лягу сегодня пораньше, – успокоил её Александр.
           
           
            Спать пораньше, как планировал, Глинский не лёг, зато Ирина уснула сном младенца. До этого они до полночи спорили о скифских курганах, потом он хотел было срезать её каким-то убийственным вопросом, и когда последовало затянувшееся молчание, Александр подумал, что супруга ищет ответ, а оказалось, что она просто спит. Ирина уснула в его кабинете на диване, свернувшись калачиком, как спят дети, поджав под себя ноги и подложив ладонь под щёку.
            «Через несколько дней ей ехать на Алтай: грязь, солнце, комары, мухи, тушёнка из банки, байки из склепа у костра. Мы же месяцами не видим друг друга, какая это жизнь? Стоят ли того наши ученые звания? Мне – 40 лет, ей – скоро тридцать, а у нас всё ещё нет детей. Нет, в этой жизни нужно, что-то определенно менять, без детей нет будущего, а без будущего – грош цена всем этим научным открытиям».
            Глинский не стал беспокоить жену, лишь прикрыл её лёгким покрывалом, ибо в кабинете на всю мощность работал кондиционер, и отправился в спальню. Неведомо откуда слетевшая тревога за Ирину долго не давала ему заснуть, но проснулся он вовремя. Когда он покидал квартиру, жена ещё спала…
           
           
            Он уже сидел в машине, когда показалась консьержка с «прихожанкой». Ею оказалась женщина лет сорока пяти, высокая, худая, сутулая, вся состоящая из острых углов: коленки, локти, выпирающие под платьем ключицы, с острым и крайне неприятным взглядом на желтом измождённом лице. «Должно быть, и впрямь очень больна, – подумал Глинский. – По сравнению с ней наша Мария Петровна писаная красавица…»
            Он вышел из машины, чтобы открыть дамам дверь.
            – Александр Львович, знакомьтесь – это Маргарита!
            – Очень приятно! Глинский Александр Львович! – прозвучало церемониальное представление.
            – Можно мы назад сядем? – спросила Погодина, многозначительно глядя на соседа.
            – Конечно! По правилам светского этикета леди не должны сидеть рядом с водителем, которой груб, невоспитан и от него дурно пахнет бензином и кухней, где он трапезничает, – пошутил Глинский.
            Прихожанка Маргарита наградила его таким взглядом, что весь юмор ученого выпал в осадок, расхотелось не только шутить, но и разговаривать.
           
           
            Москва в этот утренний час только раскачивалась, на улицах было немноголюдно, светофоры на второстепенных перекрестках, находясь в ночном режиме, скучно мигали желтым светом – час знаменитых столичных пробок ещё не настал, в основном, сновали микроавтобусы с иногородними номерами, высаживая у станций метро лимитчиков. Столица уже давно свыклась со статусом города-паразита, привыкшего только потреблять и производить на свет несовершенные государственные законы, модные веянья, демонстрируя всему свету барскую надменность и тщеславие. Государство в государстве. Тут было от чего задирать в чрезмерной гордыне морду – 80% всех российских денег сосредоточено именно в столице…
            Они ещё не проехали Варшавское шоссе, как начались «чудеса»: Маргариту стал трясти озноб, она задрожала немощным телом, застучала зубами, тусклые, словно горевшие до этого в четверть накала глаза, вспыхнули зло, как встречные фары:
            – Останови! Я никуда не поеду! – потребовала она каким-то странным, надтреснутым голосом. – Останови, гадина!
            Глинский притормозил и стал перестраиваться в крайний правый ряд.
            – Езжайте, Александр Львович, не слушайте вы её, это не она говорит, а враг рода человеческого. – Погодина была невозмутима. –  Успокойся, Риточка, скоро приедем! Выпей водички, давай я тебя курточкой укрою, – она достала из пакета болоньевую куртку и накинула её Маргарите на плечи.
            – Отстань от меня, сука! Праведница выискалась! Сама и аборты делала, и на партсобраниях выступала, и по бабкам таскалась! Всё своего Славика привораживала! В аду он у меня, и ты там будешь, мразь, никуда не денешься!
            – Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога, и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняй бесы… – начала читать Погодина. Одержимая съежилась и безжизненно уронила ей голову на колени.
            – Как мне плохо, Марьюшка, – проговорила она тихим измученном голосом, – Будто рвёт меня кто изнутри на части, руки, ноги все выворачивает наизнанку, легче помереть!
            – Отец Сергий тебя вылечит…
            – Кто?! Уй-ха-ха-ха! – она захохотала, откинувшись на спинку сиденья. – Он червяк по сравнению со мною! Останови машину, Глинский, сволочь!
            – Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится, речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна; плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя Истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приблитжится…
            – Как я вас ненавижу, – прошептала Маргарита и, словно пытаясь спрятаться от слов молитвы, сползла на пол с сиденья. – О, и здесь нет мне покоя! Скоро, скоро поквитаюсь я с вами, никто от меня не уйдет! Берегись, Глинский!
           
           
            До этого Александр никогда не сталкивался с бесноватыми и все эти истории об экзорцизме считал страшилкой на ночь для детей, но тут ему стало жутко – бесноватая словно меняла маски: больная несчастная женщина, вдруг превращалась в исчадие ада.
            «Её в Кащенко нужно вести, а не к отцу Сергею. Скорее всего, её одержимость – это психическое заболевание, – думал Глинский. – Но тогда почему на неё, как смирительная рубашка, действуют молитвы? Самовнушение? Есть же придурки, которые возомнили себя вампирами и панически боятся солнечного света? И все-таки лучше будет, если она пристегнётся ремнём безопасности – прыгнет сзади на шею и разобьёмся к чёртовой матери. Ну, Погодина, Мичурин ты наш с Лысенко в одном флаконе, удружила!»
            – Марья Петровна, пристегните, пожалуйста, вашу подругу! По новым правилам и на заднем сиденье нужно пристегиваться, если машина оборудована ремнями, – схитрил Глинский.
            Читая молитву, Погодина, подняла бесноватую Маргариту с пола и, усадив на сиденье, щелкнула застежками ремня.
            Проехав Оку, Александр почувствовал усталость, вроде бы и за рулем чуть больше часа, но от напряжения заломило спину – вся эта бесовщина изрядно потрепала нервы. Благо, началась, так называемая «зелёная зона» с заправками, с туалетами, с придорожными кафе. Решили сделать остановку.
            Погодина пошла в туалет, а Маргарита, уличив момент, бросилась бежать в лес. Пришлось догонять. На мужчину, который чуть ли не волоком тащил к машине упирающуюся женщину, обратили внимание проезжавшие мимо ДПСники и попросили предъявить документы. Возникла проблема: как объяснить всю эту чертовщину? Спасла заветная красная книжка, всё-таки обладатель её работал не школьным учителем, а протирал штаны в секретном НИИ.
            Глинский предъявил удостоверение: на фоне логотипного флага России и многочисленных печатей, переливающихся всеми цветами радуги, стояли более чем серьезные буквы: «ФСБ» чуть ниже – «Глинский Александр Львович», звание – «доктор исторических наук», (видимо, эта контора уже заочно приняла у него докторскую диссертацию), должность – «учёный-консультант» и в самом низу книжицы красивая приписка курсивом: «Всем органам государственной власти оказывать поддержку!» Прочитав это, блюстители правопорядка козырнули и изъявили желание помочь, но тут уже объявилась Погодина.
            ДПСники уехали, а Глинский расхохотался. Сюжет вырисовывался прям по Булгакову: вот – Маргарита, он – консультант, а Марья Петровна, верно, та незадачливая Аннушка, с которой и начался весь сыр-бор…
            Под конец пути, Глинский уже сам вместе с Погодиной вслух читал молитвы, коих, как выяснилось, он знал немало. Вопрос о психическом заболевании Маргариты больше не стоял. Демон или бес, вселившийся в душу этой женщины, изо всех сил сопротивлялся. Слова священного писания ему были не по нутру, они раздражали его, одновременно лишая силы. Чувствуя слабость, он начинал терзать изнутри, давшее ему приют, тело. Одержимая, то скрежетала зубами, кусая до крови губы, то, внезапно, начинала задыхаться и захлебываться, словно её погружали под воду. Какая-то неведомая сила, до хруста в костях, выворачивала ей руки, заставляла рвать на себе волосы и раздирать ногтями лицо.
            – Все равно я убью эту суку! Как я вас ненавижу! – истерично кричала эта тварь из потустороннего мира устами Маргариты.
            – Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его… – пытались усмирить его Глинский с Погодиной.
           
           
            К началу службы они опоздали. Маленькая, вероятно, только несколько лет тому назад восстановленная деревенская церковь была полна народа. Едва войдя, Глинский в полутьме споткнулся на лежавшую ничком на проходе женщину. Он хотел было нагнуться, поднять её – как-то ему до той поры ещё не приходилось перешагивать через людей – но Погодина, показала рукой ему запрещающий знак, и он понял: это тоже одержимая.
            Отец Сергий уже читал проповедь. Его голос гудел, как набатный колокол, сотрясая своды храма. Да и сам батюшка больше походил на древнего русского богатыря, нежели скромного