Даже дверь не скрипит по обыкновению. Всё в эту ночь прислушивается к чему-то неведомому, грядущему с тайной силой и властью многое изменить в нашей жизни. Казалось бы, незначимое сочетание стрелок на башенном циферблате. Такое бывает во весь год неисчислимое количество раз. И всякий раз это проходит незаметно, буднично, так что даже самые куранты не оставляют впечатления праздника. Но сегодня - даже если телевизор неисправен, и многократно повторенная история доктора Лукашина, подредактированное согласно историческому моменту поздравление Верховного, плавно колышимый ветром стяг в морозном тёмном небе над сходящимися минутной и часовой... Даже если всего этого не увидишь, ночь полна неизъяснимого, знакомого с детства ожидания. Чуда? Благих перемен? Начала новой веры в себя?
Однако, пора приступать к штопорным изысканиям. В чём праздник никогда не погрешает против себя, что загодя предопределено всеми хозяйками и хозяйчиками, так это убранство стола. С завязанными глазами и заложенным носом можно определить диспозицию сегодняшнего натюрморта. Вытянутая по диагонали стола бордово-томная селёдка под шубой. Неизменно огромная роскошная салатница с креативно-мозаичным оливье. Ярко-оранжевые маслянисто-пористые мандарины, клеймёные древними как пирамиды чёрными наклейками-ромбами. Традиционные новогодние плоды, присутствие которых в доме безошибочно определятся с порога даже напрочь потерявшими обоняние домашними и гостями. Что ещё? Пожалуй, шампанское с шумной опасной пробкой и узкие бокалы к нему, издавна звенящие в руках завсегдатаев "Голубого огонька". На страх и риск устроителей застолья - заливная рыба и свиной холодец. Если к концу праздника эти два блюда путают и не различают, значит, в доме водится водка.
Где-то на задворках кулинарной империи, несмотря на полуночное несварение тяжелых калорий, у хозяйки припасено горячее блюдо - тушёная картошечка с янтарными кольцами лука, блестящими горошинами чёрного перца и лавровым листом, положенным то ли для вкуса, то ли для красоты. Бабушкин рецепт настолько истёрся на сгибах, что творимое по памяти и по наитию блюдо критически не осмысливается гением праздничной кулинарии. Курочка, уточка, гусь или индейка, радующая вкус и глаз идейных соплеменников, приверженных американской культуре. Хлеб, в последние мгновения перед закрытием ухваченный с пустеющих полок торгового зала. Солёные огурчики и помидорчики. Багетные бутерброды с красной икрой, маленькие, но вполне себе самодостаточные. Фаршированные непонятной, кажется грибной, смесью белки вареных яиц. Салфетки в тонкостенном непритязательном стакане.
Ёлка. Но это уже не на столе. Приткнута в углу, привязана вершиной то ли к люстре, то ли к карнизу, на котором крепится штора. Вестимо для чего - чтобы не упала во время весёлого хоровода взрослых или тогда, когда дети возьмутся обрывать развешанные тут и там конфеты в ярких блестящих обёртках. Шнур от гирлянды, в котором обязательно кто-нибудь запутается ещё до произнесения волшебных слов: "Елочка, гори!" Пара новогодних красных колпаков с помпонами, небрежно брошенных на предметах домашней мебели. Если действо происходит в собственном коттедже, над широким зевом камина развешаны полосатые буржуйские носки по числу домашних, а входная дверь по традиции "Санта-Барбары" украшена колючим венком с красными не то ягодами, не то яблочками. Кажется, это называется омела. По крайней мере, тут с ударением яснее, чем для израильского помело. Стоит сместить ударение, и новогодняя сказка превратится в шабаш ведьм...
***
Что-то я ударился в воспоминания. Реальность такова. Стол намного проще, а ингредиенты натюрморта полезнее для ночного пищеварения. Накрывать, хлопотать за твоею спиной некому. Что вынул из сумки - то и поставил. Ветка настоящей ели принесена с разорённого предновогоднего базара, загодя покинутого наезжими кочевниками. Ёлочки там кусаются ценами и потому плохо продаются. Хочется желчно спросить, где в горах горбоносые туземцы выращивали эту "русскую красавицу", за голую пику-вершину которой со слабыми намёками на ветки нулевого размера торгуют лишние пятьсот рублей.
На этот раз ёлки попросту бросили грудой, как изнасилованных полонянок, посреди неопрятной серой загородки. Муниципалитет уберёт, куда денется! У горцев всё схвачено. Всё да не всё, разве только новогодние предпочтения пока не могут диктовать несговорчивому местному люду. Вот и бросили срубленную лесную красоту, кому она нынче нужна? Люди давно запаслись искусственными аналогами. Игрушки с ПВХ-ёлок не падают вместе с хвоей, ветки неизменно упруги, а по желанию клиента даже припорошены инеем, увешаны настоящими (почему-то сосновыми) шишками, снабжены хитроумными встроенными гирляндами. Где не дотянулась генная модификация, славно поработала зарубежная, а наперегонки с ней оффшорно-отечественная полимерная промышленность. Прыскалку с хвойным ароматом также нетрудно приобрести. Это, как правило, нужно тонко чувствующим женщинам. Пройдёт праздник - сгодится в качестве баллончика для лёгкой самозащиты.
Гирлянду повесил на окно. Пусть с улицы смотрят и завидуют, думают, что у меня настоящий праздник...
***
Когда ты один и радоваться не с кем, главное утешение, особенно размягчающее русскую душу - думать о тех, кому сейчас хуже, чем тебе. А с другой стороны, так ли хуже? Ведь те, кто в эту ночь, как говорится, на боевом посту - по сути, самые нужные на свете люди. Без всего прочего можно обойтись, а без их участия, неприметного празднующему застольному миру, - нельзя.
Офисные работники надолго покинули свои насиженные места, перенося в уютную домашнюю атмосферу привычные мониторные пасьянсы, вариации игры "Три в ряд", нудные диалоги соцсетей и ароматный кофе, сваренный не человеком, а шайтан-машиной. Опустели банки, выдав гражданам и VIP-гражданам наличные на новогоднюю гульбу. Банковские клерки растворились в общей весёлой массе гуляющих, запускающих шумные петарды и просто глазеющих на феерически расцвеченное небо людей. Клерков успешно-безболезненно заменят в ближайшие выходные банкоматы, предусмотрительно наполненные купюрами.
А вот на хлебозаводе женщина в чистых матерчатых рукавицах будет мануальным способом нагружать буханки черного и батоны белого в ящики, ровно так же, как в будние дни. Хлеборобы, трактористы и комбайнёры, спокойно и рассудительно половинят в заснеженных селениях селёдку под шубой, мало чем отличаясь от клерков, разливающих Асти Мартини по туфелькам пекрасных дам. Но в напряжённом ритме пекарни присутствует и их труд, и труд водителей, рабочих, лопативших зерно на сушильных площадках, учётчиков, весовщиков, кладовщиков... Словом, всех тружеников сельского хозяйства. Без них - никак, даже в эту блаженную, разнеженную, ожидающую чудес благословенную ночь.
Кому ещё не доведётся эту ночь встретить с семьёй под домашние выстрелы шампанского и бесшабашный голосистый гомон на улице? Это будут водители транспортных средств, особенно пассажирских, неукоснительно следующих согласно расписанию, и те, кто с далёкой вахты не успел доехать до родных краёв. Скромные люди, от которых зависит безопасность движения, в особенности рельсового и авиационного. Пограничники, бессонно бдящие на рубежах Отечества...
Ночь делит не людей, а их дела, их профессии на нужные и не слишком-то нужные, на первостепенные для жизни и те, что какая-нибудь малограмотная деревенская бабуля глубинной мудростью своей определит в категорию "с жиру бесются!". Клерки, мерчандайзеры, супервайзеры, топ-менеджеры и продавцы-консультанты - все они лёгкой позёмкой взвихриваются от земли и летят куда-то бесприютно, подобно пушкинским бесам, над грубой, тяжёлой и бесконечно плодородной правдой жизни.
Нет, не соболезновать надо тем, кто сегодня на боевом и трудовом посту! Надо поднять за них первый тост!
***
А кому соболезновать? Ведь кто-то сегодня, именно сейчас, в эту самую минуту, о которой молодая Гурченко поёт так задорно, впервые прилепив ставшую по жизни фирменной припудренную нашлёпку на носу... Кто-то именно сейчас умирает, делает последний судорожный вздох, ощущает в гаснущем теле последнее осмысленное движение души. Может быть, в хосписе. Может быть, за стенкой квартиры, в которой семья, тем не менее, по традиции собралась у экрана послушать поздравление Президента. Может быть, в голой степи, со времен замёрзшего ямщика не изменившей свой крутой норов по отношению к одиноким беспутным странникам.
Да вот сегодня только что видел, торопясь успеть выгадать на базаре ветку попушистее, видел прелюдию смерти на остановке. Нет, не умер этот человек в резиновых сапогах, приткнувшийся укрытой капюшоном головой в заплёванный угол. Приткнувшийся на лавочке в морозный закуток, образованный ларьком и синей железной стенкой с хаотическими рекламными объявлениями, налепленными на девонские отложения давних афиш.
Когда я шёл обратно, его уже не было. Но когда я шёл туда, на него никто, ровным счётом никто не обращал внимания. Он существовал в параллельной Вселенной, как персонаж компьютерной игры или массовая галлюцинация, не стоящая лишних усилий. Вполне мог бы умереть. По крайней мере, представлял собой наглядную инсталляцию на тему давней никем не забытой истины: "Не спи, замёрзнешь!"
Смерть ведь тоже не спит в эту ночь. А значит, выходит так, по логике предыдущих рассуждений, что и костлявая старуха с косой нужна на Земле? Даже в эту волшебную ночь, когда каждый, кто не печалится, и даже те, что печалятся, но не забыли о стрелках часов на башне... Когда все, да-да, хочется верить, что все страстно желают начать жить по-новому!
С возрастом всё меньше детского ощущения праздника. Всё чаще накануне не включаю телевизор, даже если он исправен, чтобы вновь увидеть забавного Лукашина, гневно-благородного Ипполита и наивную Наденьку. Забыл уже, в каком году пролистывал я в архивах дело моего дедушки. Арестован семнадцатого декабря. Как раз был сильный мороз. На божнице милиционер обнаружил пистолет, патронную гильзу, к которой старший из сыновей, Николай, приделал деревянную ручку. "Вот, хозяин, а говорил, оружия нет! Вот и оружие!" - и, в сторону,: "Уж этого-то мужика не надо бы брать: детей трое, и жена в положении..." Всё это в деле не прописано. Там простые даты: приговор приведен в исполнение 31 декабря 1937 года. Документы о расстреле оформлены 2 января нового, наступившего 1938-го, года рождения моей мамы.
Переварилась съеденная расстрельной командой селёдка под шубой, выветрился хмель от
Спасибо! 
