Топчи Планету

Детство в разведроте - это каждому делу затычка. Соседи ли собственные полковые КШУ проводят - всем разведротам вводные: 'дружим - не дружим' и... На хвост! Но в дивизионку, в отличие от полковой разведки, брали уже самых ошалелых - по способностям. Каждый второй - снайпер, каждый первый... хм! - в ином деле умелец. А как выводили на плац - не смотрелись. Очень уж разношерстные, что ли? Не было единого мерила. Коротышки, которым кирпичи в ранцы пихали, для весу, когда время парашютов приходило (это чтоб не унесло в занебесье ветерком), двухметровые лоси (опять-таки забота - превышение веса на купол) - эти счастливцы - основную амуницию за них 'до земли' другие таскали... За особые прыжки приплачивали особо.
      Самое обычно простое 'детство', не затейливое - как у многих.
      - 357-ой - Боровуха РР, потом дивизионка и Кабул.. Контракты...
      Так уж получилось, что предназначено было Неробееву планету топтать.
      Рок сильно большое слово... бывает, что вбирает в себя если не всю жизнь, то ее окончание.
      - Топчи планету! - орал Старлей - командир самого шального отделения дивизионки.
      Орал, когда ступню оторвало, а поверх колена вторую раздробило.
      Топчи планету!
      Пришли бы вертушки раньше, может, и потоптал бы... как тот киномеханик.
     
      Сидит Неробеев, то ли жизнь вспоминает, то ли понять хочет, как так получилось, что он гвардии майор запаса, орденоносец атомной державы, на пятом десятке жизни в клетке оказался... у африканцев...
      Мысли все чаще на воду перескакивают.
      Кто бывал в Африке, не туристом, а по 'делу', тот особо оценит такое понятие как ПРОЗРАЧНАЯ ВОДА. То, что часто грезится в полудреме. Но прозрачного звездного неба там с избытком... даже слишком.
      Последние два часа Неробеев провел с мечтою о воде...
      Воду ему приносили, но не ту, глоток которой хотелось бы напоследок. Воду здесь цедили через самодельные фильтры, была она теплой и отдавала прелой тряпкой. Пищу тоже принесли - последний в жизни паек - под зорким взглядом охранника накормили со щепки, просовывая ее меж прутьев. Шалый носа не воротил, сглатывал липкую рисовую массу...
      Когда что-то началось в стороне - шум посторонний, Шалый тоже отвлекся, хотя ожидал что-то такое - надеялся. В лагере у палатки с продуктами, на раздаче задрались - не шутейно, с руганью, ломая доски столов. Покатился клубок сцепившихся, не разобрать - кто, скрылся пылью. Шалый почувствовал, что-то пихают в руку - перехватил, зажал промеж ног длинное, узкое... металлическую прохладу - надежду - нож! Значит, напарник все-таки подсуетился - рискнул, подставился. Очень хотелось взглянуть на нож, хотя узнал его, вспомнил. Нож этот догонял его всю жизнь.
      Еще, в деревне со странным названием Острая Лука, был у него нож голубоватой стали с серебряной полосой, втравленной в лезвие - Неробеев (тогда еще Неробейчик) на спор стругал им гвозди, снимая тонкую стружку. Рукоять ножа заканчивалась диковинной вытянутой рожей. Один глаз у этого чудища чернел пустой впадиной, другой сиял осколком радужного кристалла.
      Нож он прятал вместе с ужасно тяжелым немецким автоматом-Шмассером в прелом мхе под крышей хлева. Потом бабушка нашла и где-то закопала. Обещала показать, если будет хорошо себя вести. Весь остаток лета он вел себя хорошо, но тут приехали родители, и понятие, что он теперь взрослый и идет в школу, на какое-то время вытеснило все. А на следующий год бабушка только делала круглые глаза, когда Неробеев-младший допытывался у нее, где его 'игрушки'. И сначала говорила, что все это ему учудилось, потом, что все забрал дядя милиционер. Против милиционера крыть было нечем.
      И уже не ножом, а просто железкой потрошил толстую вербу во дворе, выковыривая пули. Немецкие офицеры, как рассказывали, любили стрелять в нее, навешивая мишени на ствол. Иногда ставили живые мишени. Не только людей. Бабушка говорила, что люди в то время ходили словно и не живые. Полусонные какие-то. Будто одной ногой уже - 'там'. Где - 'там', не говорила, но казалось, что слово это с заглавной буквы. Еще каждый вечер читала старую книгу - говорила, что готовится к последнему в жизни экзамену. Основательно она готовилась. Неробейчик, сколько себя помнил - она ту книгу читала. Но вслух - ни разу. Сколько не просил.
      Верба уже тогда была очень старая. И еще долго жила ее оболочка, хотя вся середина со временем выпала. Детишками любили играть, забравшись внутрь. Неробейчик тогда еще вынашивал мечту, что закроет глаза внутри, а как выйдет из ствола, откроет - мир станет совсем другим. Много раз пробовал.
      Если долго думать о невозможном, постепенно можно приблизится к нему на расстояние действенного удара. Так говорил один из самых уважаемых Шатуном людей, с которыми его сводила жизнь - Леонид Михей - старый диверсант, учитель.
      Всех делов-то теперь в жизни осталось - откажись от всего, отринь - шагни вперед! Почему раньше не попробовал?..
     
      Когда пришли за ним, сбили верх клетки, разогнулся, выпрямился в рост, резанул себя наискосок по груди, да и еще гладью, забирая кровь, обляпал нож, даже показалось, что зашипела, заклубилась она на нем... Заорал почти восторженно, от собственного крика заряжаясь кипучей сумасшедшей радостью. От того, что настало то главное - последний экзамен в жизни! И шагнул вперед - прыгнул...
      Если и осталось легкое сожаление, то лишь о ключевой воде, которой больше не пить...
     
      * * *
      Никогда не забудет, когда выпрыгнул из клетки в Африке, а упал лицом в рыхлый талый снег... дома. Будто обманули. Дураком себя почувствовал. Вскочил, шагнул... и в ключ ввалился, скрытый под шапкой снега. Сперва и холода не учуял, потом стянуло. Выскочил, осмотрелся - узнал места и пошел... домой, оставляя за собой рыжие пятна...