Хождения Феди-Молчуна

первые опыты того шального лета и осени – бегут за тобой кучей, потом растягиваются в цепочку, тогда разворачиваешься, бьешь первого – раз, два, сколько успеешь, набегаешь на второго – пугаешь, тут же разворачиваешься и опять бежишь, по ходу добавляя первому. Ждешь, пока не растянутся, разворачиваешься… Учатся быстро – обернешься – первый сразу же спиной и со всех лопаток обратно – кучковаться. В стае оно спокойней. Стоят. И ты стоишь – ждешь. Кричат обидные слова. Федя молчит, ждет – додумаются ли до камней. Чаще полаются издали и уходят демонстративно лениво.
Потом наскучило, перерос, выучился другому…

- Побили? Кто?
- Приезжий!
- Что так – всех разом и побил?
- Да нет, по очереди!
- Что же вместе на него не насели, али не родня?
- А он не дал! – жалуются, вытирая кровавые сопли.
- Как не дал?
- А он не по честному! Пока следующий, он уже с первым управлялся, и крутился он все время, не останавливался – никак было не ухватиться, чтобы разом.
- Тьфу!

Позднее Федя свою жизнь вспоминает, как некую цепочку, где каждый шаг – звено. Нельзя отнять ни одного – рассыплется. Он еще не задается вопросами – что есть человек, насколько крепко прикреплена к нему душа, видит ли нечто невидимое в тот миг, когда знает, что за этим мигом будет иное, уже с эти миром несвязанное? Он знает, когда душа начинает биться в испуге на истончавшейся нити, и кажется, вот-вот, сорвется, само тело способно на удивительные вещи.

Федя немногословен.
- У меня каникулы. Пока есть чему меня учить, буду на вас работать.
- Это не мое! Пусть спортивный клуб идет. Он борьба учат. Классический называется. Пусть в город идет, там при клубе другой русский есть, самба танцевать учит. Очень красивая самба.
Бывает такое, подведут и орут через забор хозяину:
- Саид Ибрагимович, привез тебе ученика и работника! Хочет выучиться грязному искусству! Как твои дети дерутся!
Оставит Федю и убегает. Федя ждет. Могут спустить собак. С собаками он научился ладить. Убивать их тоже научился. Федя не к первому своему учителю пришел и даже не к десятому.
- Грязной драки хочешь?
Кивает.
- Грязную работу будешь делать? С собаками спать будешь?
Федя не боится, знает, что сперва пугают – обычаи здесь такие - смотрят  насколько он мужчина.
- Сними рубашку!
Федя снимает, ждет.
- Ахмед жидкую сажу возьми, макай палку!
- Русский! Сколько полос на тебе Ахмед оставит, столько тебе гряд мотыжить… Уворачивайся!
Ахмед усердствует…
- Ахмед – сын шайтана! – зачем столько полос нарисовал? Умрет на грядках – кто отвечать будет?
Проходит время…
- Сколько сегодня? Мало! Шайтановы дети! Ахмед – тебе русскому на грядках помогать!
И еще…
- Ай-яй-яй! Федор – сын шайтана! – зачем Ахмедке руку сломал? Уходи! Нечему мне тебя учить…

На Востоке учителей много. Наверное, потому, что здесь больше старых людей – живут дольше. Кто-то внука учит стрелять из лука. Федя стоит вместо мишени. Двигаться Феде нельзя – только руки может использовать. У стрелы наконечник – кусок застывшей смолы, синяки оставляет – будь здоров! Когда старику кажется, внук бестолков, стрела у него летит медленно, тогда берет лук сам. Готовь примочки! Но Старик никогда не целит ни в голову, ни в пах. Только вот внук у него зловредный, хорошо, не может так сильно лук натянуть… Старик сердится, когда Федя ломает стрелы – должен ловить, но не ломать. Стрелы тонкие, и Федя никак не может рассчитать усилий, чтобы быстро и мягко. Сын старика приходит, он чуточку больной – это видно по разговору - хочет, чтобы Федя бегал от него, когда будет стрелять из лука. Но Федя не бегает – смотрит в глаза. Больной сын бросает лук к ногам, закрывается фалдой халата и начинает скулить. Старик спрашивает – кто учил Федю так смотреть. На это ответа нет…
За всяким затылком висит в воздухе душа человека, но увидеть ее можно только сквозь глаза. Смотри в глаза, но не в поверхность их – сквозь! Глаза, суть есть, два яблочка наполненные мутной водой, что тебе до них? - смотри за них, насквозь, в саму душу смотри! У каждого она трепыхается на тонкой нити, даже если кажется, что перед тобой железный человек…

Первого своего противника Федя убивает, когда самому исполняется шестнадцать. В горах Ингушетии высокий подросток, не справившись с ним обычным способом, в очередной раз брошенный на траву, подзуживаемый своими погодками, подхватывает нож, кем-то подброшенный, и Федя, должно быть в отчаянном испуге (как потом пытался понять самого себя), ударяет очень сильно и очень быстро. Кое-что понимая в обычаях, потому сразу же, пока не разобрались – что собственно произошло, отступает назад, за спины, и еще дальше к зарослям, потом бежит… Сделав круг, как подсказывают ему инстинкты, взбирается выше, осторожно смотрит с края. Происходит странное. Уже не пытаются привести в чувство - разобрались, что не дышит, совещаются, и разом все вместе, ухватившись или хотя бы касаясь пальцами, поднимают, подносят тело к обрыву и роняют вниз. И Федя понимает, что погони и травли собаками не будет. Но все равно уходит зарослями, сторонясь дорог и тщательно обходя поселения, пока не выходит к казачьим селам…

Всякого было. И холод, и дрожь не от холода, и… и позднее равнодушие, когда на душе пусто, а пальцы отчего-то дрожат, словно душа в них, в их кончиках, тогда хочется с размаху бить кистью о камни – за предательство пальцев.
Федя учится играть. Подставляться под «подлянки», делать наивные глаза и смотреть всякому учителю в рот, немо восхищаться его знаниям – тогда расскажет и покажет не только то, что сам знает, но и то что видел, слышал или предполагает. Федя во всяком новом месте, по привычке ставшей уже правилом, узнает: сидел ли кто-нибудь в тюрьме, дрался ли, убил кого-нибудь. Не спрашивая – почему? Спрашивая – как? Как выживал потом, в местах, где выжить, не опуститься можно только обладая злостным характером.
Всяк учитель, иногда на один урок. Кто-то выучит такому золотому правилу, хоть на стенку вешай – вырисовывай разными шрифтами каждую его буковку: «Правил – нет! Всякий раз ставь мировой рекорд непредсказуемости! После каждого боя разбери его на составные – достаточно ли сумасшедшим был в каждой его части?»

Но, по сути, правил много, и все они работают до поры, пока человек верит, что они работают, хотя одно частенько отрицает другое: «оставь противнику возможность отступления, не зажимай его в угол, предоставь возможность удалиться с достоинством», или такое: «замирись, а когда отвернется – бей в затылок без промедления, здесь нет места для слюнтяйства или ты или в следующий раз тебя».
В голову бить – разуму не добыть, а головой в голову бьет, казалось бы, совсем неразумный, но Федя и этот прием полюбил и не стеснялся пользоваться.

Учителей много. Не было такого, чтобы в какой-то момент Феде показалось - недостаточно.
Один профессор учит, словно жалуется: «Дарвин прав – мы от обезьян; слишком развито хватательное,, хватаем все – что лежит плохо, что лежит хорошо, что протянуто, что пытаются прятать за спину, хватаем должности, звания, пайки хватаем, распределения…»
Профессор все утро и день со студентами, вечерами не над книгами, а в полуподвальном спортивном зальчике с такими же как он – великовозрастными, но не угомонившимися, внося академичность в то, чему нахватался находясь в долгосрочной командировке в одной из стран Юго-Восточной Азии. Показывает как хватать, и как подставляться под хваты, провоцировать на них, расценивая за «подарок», потому как, всякий схвативший, сразу же попадает в ловушку-залом. Тут Федя, придясь ко двору своей молодостью и угрюмым видом, задерживается, «нахватавшись» многого, на первых порах больше всего торопея от того, что профессор этот, сам маленький, какого-нибудь ухаря, весом вдвое, куляет, как хочет, водит, мотает его вокруг себя, как котенка – причем такого, который подкову мог сломать, только вот беда – неурожай нынче на подковы! Уложит его возле своих ног, и еще раз уложит, когда тому покажется, что это случайность. И в третий – так уж повелось, что русскому надо доказывать втрое, по обычаю его. Не с первого ни со второго раза не внушится, да и после третьего раза сомневается. Хотя и умнеет, пытается уже не нахрапом, а перехватить те чужие ужимки, перенять, своими сделать, но не просто своими, а улучшить «под себя», под свое понимание, потому как, когда копируешь чужое, оно чужое и есть, а когда берешь, да переделываешь – тогда оно твоим становится.

Хорошему бойцу, чтобы преуспеть, надо держать собственное в секрете. Но надолго ли удержишь наработанное среди таких же бойцов? Значит, надо совершенствовать приемы либо до той степени, что создать им «противное» едва ли возможно, либо уходить из мест, где тебя знают. Федя страхуется вдвое, незаметно становясь сторонником собственной школы - "школы единственного удара" – первого.

Федя бродит от адреса к адресу, словно самого его передают посылкой, в места, где в клювиках приносят всякое - миры, в которые посторонним вход воспрещен. Спорят – полезное или не полезное, ходят на улицы – «проверять». Выезжают, как уже тогда было принято говорить: «на пленэр» - субботние походы на танцплащадки в рабочих поселках, кварталы новостроек, небольшие городки, туда где они делятся на районы не географически, а иному, где не признают никаких правил, кроме главного – победа над чужаком любой ценой.

Возвращается к «обезьяньему профессору» - «покулять» его уже по своим рецептам. Выжидает, скажет ли тот чего-нибудь нового.
- Обезьяны мы! – грустно повторяет профессор, - Все хватаем, что неопасным кажется, на это нас и ловят…

Что бы не говорил сам, что бы не говорили другие, действовать надо не на основе разговора. Речь – одно, действие – другое. Не можешь лгать о своих действиях – молчи. Федя молчит постоянно.
Злость боль снимает. Страх усиливает ожидание боли. Это все это для начинающих. Будь максимально жесток по отношению к себе – это для продвинутых. Настоящая ярость всегда найдет оружие - едва ли не все может служить им, и при этом есть очень хорошее правило - не совершать повторных действий… всякое оружие на один раз.
Характер еще может слепить мудрый учитель. Но при условии, что ученик один, и нет самому ученику возможностей для сравнений. До времени Федя – учитель самому себе, хотя и не осознает это. Учитель при учителях.

В чем секрет сильных бойцов? Они не слепо повторяют приемы, а способны выдумывать собственные или вносить улучшения в существующие, делая их собственными. Это касается не только, так называемых, боевых приемов, но и упражнений, развивающих тело, а также упражнений, развивающих мозг. Нет смысла осваивать некий комплекс «боевых упражнений», вполне достаточно иметь два-три приема, которые можешь выполнить и спросонья, и в полной темноте или с завязанными глазами - «на ощупь», и будучи пьяным, которому все по колено, и в пугающей самого себя трезвости…  Много жизней надо иметь, чтобы освоить хотя бы видимое, то, что на поверхности, а с повышением уровня, с неутомимым желанием ухватить нечто неуловимое, ускользающее, повышается риск потерять все. И это ложно, что чем выше мастер, тем меньше он боится – больше и значительно, поскольку знает чего бояться. Обычные люди