Предвыборная кампания

На перекрестке перед столпившимися машинами на светофорном столбе лихо крутилась какая-то стриптизерша. Нескончаемый поток одежды сыпался с нее щедрым ливнем. Машины возбужденно гудели, а водители, привычно открыв рты, капали слюной на дымящийся асфальт. Проходящий постовой вяло посмотрел сквозь пальцы, сплюнул через плечо и отвернулся.  Надо всем этим  висело багровое заходящее солнце, устало светя на надоевший город – видно, готовилось ко сну, как вдруг – такое. На миг его затмил проплывающий вертолет, из которого с криком вывалился парашютист, но до земли не долетел – неожиданный ежевечерний порыв освежающего ветерка отнес его к ближайшим деревьям с сиреневыми арбузами. Те испуганно попадали и, отскакивая от тротуара, раскатились в поисках нового прибежища.
В стандартно темной парадной двое дебилов старательно швыряли камнями в выключенную лампочку, само собой, не попадая по причине темноты. Недолго думая, они позвали третьего, который принес фонарик, и, наконец, общими усилиями, несчастная лампочка была уничтожена. Ее осколки торопливо зарылись в землю, чтоб потихоньку начать прорастать.
Мальчишки поплевали на перила, позвонили в ближайшую дверь и сиганули из подъезда. На табличке над звонком было написано «ДЛЯ ХУЛИГАНОВ – 2 КОРОТКИХ ОТРЫВИСТЫХ ЗВОНКА. ПО ДЕЛАМ – ДЛИННЫЙ УПОРНЫЙ. ГОСТЯМ – СТУЧАТЬ». Из квартиры, понятно, никто не вышел.
Раздражающе зеленый газон перед угловатым стоэтажным домом сухо шелестел крашеной травой. То и дело на нем попадались собачьи кучки, которые бережно собирались сбегающимися гринписовцами и блюстителями чистоты в пластиковые пакеты и уносились в ближайший кучкоприемник. Через некоторое время охота возобновлялась.
Толстые синие коты с жадностью лезли в помойные баки, куда за минуту до этого комитет защиты бродячих котов отгрузил пять кило свежей рыбы. Рыба, естественно, была синтетическая. По этому поводу у комитета даже был длительный  раздор с приспешниками гринписовцев, которые по незнанию пытались реанимировать каждую рыбу, найденную в баках.
Представитель мелкой криминальной структуры, поминутно оглядываясь, крался мимо. Обходя всех стороной, он подходил к каждому и заговорщически ему мигал фонариком в кармане.  Все подозрительно смотрели ему в лицо и доставали из кармана фотографии разыскиваемых преступников. У кого-то даже нашелся портативный сверитель. Но, пока он наводил сверитель на предполагаемого преступника, у того в кармане неожиданно, как всегда по пятницам, перегорел вечный фонарик. К нему сразу же потеряли интерес и стали хитро коситься друг на друга.
Гулко рокоча, снова проплыл вертолет. Зеваки подняли головы от небрежно прогуливающихся ворон и уставились в небо. Вертолет завис и начал сыпать на измученные головы трудового народа упаковки резинок. Многие из них на поверку оказались не жевательными, но это не имело никакой разницы – никто не обращал на это внимания, небрежно засовывая их прямо в обертке за щеки, отчего сразу становились похожими на фонарные столбы с пузырями фонарей. К одному даже подбежала радостная собака, виляя правым хвостом на всякий случай и поджав левый на другой всякий. Столбы пинались и отходили от людей, чтоб не забрызгаться.
В подкрадывающейся темноте тускло светили зелеными абажурами лампы в окнах. Каждая такая лампа была паролем, и одному Богу было известно, каким. В окна смотрели все, кто ни попадя. Все не попадавшие шли мимо, засунув носы в поднятые по случаю объявленного мороза воротники серых синих плащей.
У памятника  первому разрешенному арапскому поэту снова собирался митинг. На этот раз митинговали голуби, атласно блестя ощипанными хвостами. Они осыпали кудрявую голову беломраморного памятника отборной бранью и залпами въедливого птичьего помета. Голуби голосовали против.
Наступала ночь. Из окон на улицу лились каскады пены мыльных опер, закручиваясь в маленькие водовороты. Они скрывались в отверстиях канализационных стоков, стремясь к телецентру, чтоб завтра в новых комбинациях снова попасть на телеэкраны – на этот раз вперемешку с сигаретными окурками и рыжими осенними листьями. Наверное, сериал будет про стареющих веснушчатых женщин, измученных курением. А может – про какой-нибудь американский штат, где осень наступает незаметно, и город скрывается в дымке легкого тумана на фоне золотеющих деревьев, хотя вряд ли. В прошлом году, запомнившемся многочисленными ветрами, транслировали в повторе пыльный сериал из эпохи жестокого милосердия.
К небу взмывали ракеты фейерверков, поджимая поджаренные хвосты. На площади безвестный нищий художник выкладывал на холсте крупными купюрами неприличные слова мата. Что такое «мата» художник объяснить не мог, но на всякий случай проверял, нет ли среди купюр фальшивок. Рядом стояли еще две картины – золотой шар из неподдельных золотых монет и алмазный глобус. За достоверность художник не отвечал, найти на глобусе какую-либо страну представлялось невозможным – было темно, и алмазы чистой воды прозрачно звенели, сливаясь на холсте в сплошной узор блестящих капель.
На смену шли рабочие, нетерпеливо поглядывающие на часы. На часах было остановившееся «время». Минутой позже «время» сменилось на «час», и рабочие, радостно балагуря, ввалились в ближайший кабак. Там они пропируют до утра, пока «час» на часах не сменится на «время», и они томительно долго – все время – будут идти на работу. Потом «время» кончится и будет снова «час».
Ночью город становится прибежищем черных котов, немедленно становящихся серыми, и вечно пьяных пьяных. Пьяные будут в изнеможении ползти к дому, а коты – петь серенады на крышах. Из окон будут высовываться добровольцы и жаловаться на отсутствие у котов слуха, а пьяных будет смачно тошнить в красные унитазы с запахом водки или виски – на выбор, предусмотрительно поставленные на каждом углу. Утро они встретят в объятьях дежурного санитара Морфея, который бережно уложит их в постель и подоткнет одеяло.
Взошла луна. Большая и серебристая, приколотая к телевышке длинной острой булавкой. Из окон доносятся вздохи, на которые каждый подоконный кавалер будет кидать записки, цветы и бутылки шампанского. Окна будут послушно открыты, записки, цветы и бутылки благосклонно приняты, и вскоре кавалеры смогут взобраться по отвесной стене при помощи чрезвычайной ловкости и скинутой веревки из простыней.
А по ночам по дорогам рассекают на служебных машинах ночные уборщики. Они круто разворачиваются на перекрестках, завидя пивную банку, выпавшую из раскрытого окна или просто грязную лужу, чудом избегают столкновения с оголтело мчащимися навстречу асфальтоукладчиками. К утру город снова засверкает, а улицы покроются долгожданными лучами солнца.
Вот солнце, цепляясь за небосвод, неохотно вылезает из-под облачного одеяла и зевает на весь мир. Дома озаряются пробуждающим светом, хлопают ставни и в солнце летят будильники. Город просыпается, единым организмом потягивается в разные стороны, раскачивая дома, потом идет умываться. Утренний бодрящий дождик стучит в окна и люди выходят на балконы снимать выстиранное за ночь белье, после чего запираются в ванных для принятия утреннего туалета. Там они рисуют на запотевших зеркалах желаемые облики. Облики обижаются и ссорятся с людьми.
Из ночных кабаков выходят отоспавшиеся за ночь рабочие, дружно смотрят на часы. Еще секунда… На часах – «деньги». Рабочие галопом несутся в банк, получают наличные, раскладывают по карманам и зовут друг друга на работу.
На скамейке все еще устало спит дежурный Морфей, спит без подушки и одеяла, слегка припорошенный нападавшими листьями и пылью. Ему обидно, и во сне он проходит мимо пьяных, и сам ложится спать, а кто-то подтыкает ему одеяло.
Тут и там попадаются длинные хвосты очередей. Продают бесплатные талоны на таблетки и понюшки. Очереди в основном состоят из пожилых интеллигентов, беременных и детей. За каждым из них стоит один из тех, кому лень стоять в очереди самому. Как только интеллигенты, беременные (в двойном, а то и тройном размере – из-за чего, кстати, и пользуются большим успехом) и дети получают талоны за символическую копейку, стоящие сзади торопливо благодарят и выхватывают талоны. Освободившиеся интеллигенты поправляют очки и не спеша идут вкушать горячий чай и беседовать с женой, которая будет ходить между ними и каждому говорить что-то приятное. Беременные облегченно вздыхают и открывают книги по доутробному воспитанию младенцев, то и дело роняя изо рта леденцы на палочке. Дети разбегаются в разные стороны и незамедлительно начинают производить из листьев кораблики и испытывать их на прочность в ближайшем фонтане.
В больших зданиях с широкими дверями закипают чайники рабочего класса. Клерки, бухгалтеры, письмоносцы и секретарши задирают ноги на столы, кидаются скомканной бумагой. Некоторые комкают самолет «Боинг», некоторые резвую «Дельту», а особо одаренные даже мастерят из бумаги марсианский шарообразный звездолет, напоминающий больше всего обычный русский колобок. В руках дымятся кофейные кружки, под столами играют портативные бейсбольные команды, все с довольным видом качаются на стульях и катаются по офисам на креслах.
Входит босс. Все выпадают в осадок, прячутся под столами, откуда наблюдают за перемещениями подшефных ботинок по офису. Путь ботинок устилается благодарственными розовыми лепестками, на дороге периодически возникают коробки, полные сладких слов. Изредка какой-нибудь экстремист вкладывает туда пару-тройку бомб замедленного действия, начиненных горькой правдой.
И вот уже прилежно стучат калькуляторы, отсчитывая минуты и часы до наступления обеда, когда к потолку возносятся спиральные нити вермишели, летят через весь офис Боинги, Дельты и марсианские звездолеты марки «Русский колобок». К приходу начальника мишура из лапши будет снята с карнизов, бокалы с кофе спрятаны в принтеры, а самолеты... а кто их знает, куда они улетят?
Вечером, размахивая портфелями, домой понесутся стайки разноцветных ребятишек младшего пенсионного возраста, бухгалтера и прочие обыватели. Солнце будет медленно, но упрямо садиться, неумолимо приближая ночь.
А пока надо всем этим все так же светит багряный круг полуденного солнца, к которому по случаю предстоящих выходных криво прибит плакат: «Голосуйте, мы сделает вашу жизнь еще интереснее!!!»