Черная ярость. часть 1

Две реки, Судогда и Пекша, стеснительно извиваясь среди неоглядных лугов, лишь кое-где запятнанными неровными вкраплениями леса, невспаханных полей и брошенных сел, вдруг неожиданно встречались, образуя широкий угол, полноводно и свободно разливались, и огромное водохранилище, спокойно вздохнув мощной грудью, устремлялось вдаль, на девять километров вперед. Не было красивее места в этих краях, пологие берега и там и здесь украшали нарядные храмы, высокое синее небо вбирало в себя золотые купола и бросало тени кучевых облаков в спокойные воды.
В самом месте слияния двух рек, забравшись чуть повыше по склону, чтоб не затопило при весенних разливах, притулилась деревенька. И было то в ней всего восемь дворов, в которых еще теплилась жизнь, остальные дома заколотили черными корявыми досками нетерпеливые хозяева. Подались они поближе к столице, жизнь ведь одна. Ни больницы, ни школы не было в деревне, но недалеко, в маленьком городке, все было. К этому привыкли, обходились, благо маленький пузатый автобус, похожий на беременную осу, ходил три раза в день, исправно и безотказно.
В трех дворах жили древние бабки, давно пережившие своих лихих мужей, в остальных домах было поживее. Две семьи, приехавшие из города, сдали свои квартиры и устроили себе здесь экологический рай, скупая дары природы у местных жителей и пытаясь наладить свой экзотически-натуралистический быт. Жили они рядом, двор в двор, дружили, хоть и часто лаялись. В первом дому, хозяином был бывший учитель, высокий и худой, как циркуль, со склочным характером и страшный блядун. "Григорий", представлялся он томно, поправляя на боку воображаемую шашку и семенил острыми глазками, обшаривая по сантиметру, любую, мало-мальски приличную грудь. Жена его, Саша, была тихой и незаметной, усталой и сгорбленной, несмотря на еще, совсем не старый возраст. Во второй, все происходило в точности до наоборот, высокая пышнотелая Галя, родом из Киева, железной рукой держала за яйца своего дробного, маленького, ни в чем не уверенного, ничего не умеющего мужичонку, бывшего водителя троллейбуса. Он был похож на общипанного воробья, ходил всегда приоткрыв рот и слегка подпрыгивал при ходьбе, что делало сходство с воробьем особенно сильным. Звали его Геной. " Это мой Геннадий", - небрежно говорила Галина и смотрела на мужа так, будто снимала блестящую обертку.

В доме, около самого храма, высоком и ухоженном, жили мать с дочерью, очень высокие, стройные, как две капли похожие друг на друга, как фигурой и лицом, так и длинными светлыми косами, уложенными вокруг красивых головок. Обе работали в городе, души друг в друге не чаяли, жили счастливо и легко. И души их звучали в унисон, как и имена - Катерина, Ирина. Катерина- старшая, Ира - младшая.
В седьмом, приземистом и крепком, жил дед Андрей, слегка суровый и сильный до сих пор, старинной настоящей мужской силой, от которой тело казалось выточенным из камня, а руки и воля были железными.
Жена его, худенькая, юркая женщина, с полузабытым сименем Василиса, была доброй и работящей. Держали они с дедом корову, коз, кур и пасеку. Были всегда с деньгами, которыми их снабжала дочь с зятем, скидывающие в деревню, на все лето, противного толстого спиногрыза, лет семи от роду, Петьку.

Восьмой дом, стоял на самом берегу. Он был очень старым, древним даже. Но целым и вполне жилым. Темными окнами он смотрел прямо на воду, узкий двор стекал со склона к реке и заканчивался полуразвалившимися мостками, заросшими тиной. Дом был пуст. Давно. Безнадежно. И только на высоком, старом тополе, занимающим половину заросшего бурьяном двора, свили гнезда несколько ворон.
Жители деревни жили довольно скучно. Иногда собирались у кого-нибудь, пили чай или что-нибудь покрепче, смотрели телевизор. Вот и все развлечения.
Лето этого года было жарким уже с конца мая. На пыльной дороге, ведущией к деревне почти не клубилась пыль, она пустовала. Редко, кто приезжал в деревню, и только автобус, три раза в день по расписанию, оживлял пейзаж.
Петьку этим летом привезли рано и деревня была бы совсем безмолвной, если бы не его молодецкое гигиканье, когда он, потряхивая толстеньким, белым пузцом, гонял ошалевших кур, загребая теплую, мягкую пыль маленькими ступнями с расстопыренными пальцами. Несмотря на противный характер, Петьку в деревне любили, подкармливали ягодами и яблоками, благо этом году они уродились на славу.

В тот день, Василиса, как всегда, повела Петьку купаться. Стояла звенящая жара, они шли вдоль дороги, в сторону любимого Петькиного места, где старая ива нависала над песчаным берегом и на ее ветке можно было раскачаться, а потом мешком плюхнуться в теплую воду.
По дороге, еще довольно далеко, шла машина, огромная, черная. "Дзип", -cловно сплевывал дед, когда видел такую по телевизору- "Дзип! Членов возит, шоб они горели".
Что-то екнуло в груди у Василисы, когда она увидела джип, бешено мчащийся, в клубах белесой пыли. И сама не зная почему, столкнула Петьку в высокую траву на обочине и они, быстро сбежав вниз, через овражек, спрятались в маленьком лесочке у дороги.
Из укрытия дорога была почти не видна, однако Василиса заметила, что машина приостановилась и вроде, что-то покатилось вниз, с откоса, в сторону их лесочка, большое и тяжелое, похожее на мешок. "Баба"- ,было вякнул Петька, но баба обеими руками крепко зажала ему рот, изо всех сил, стараясь успокоить колотящееся сердце.
Минут сорок сидели они в лесу, и Василиса никак не могла решится выйти на дорогу. Что-то дурное и черное, предчувствие или страх, сковали ее по рукам и ногам, и только Петька, скакавший козленком по всему лесочку, и ноющий как зубная боль, от жажды и скуки, вывел ее из ступора. Осторожно, как хромая на обе ноги, кобыла она вылезла из овражка, таща за руку неугомонного чертенка и увидела ее.
На обочине дороги, недалеко от края оврага, лежала женщина, похожая на сломанную куклу.
Неестественно вывернутые руки и безвольно раскинутые ноги, были тонкими и смуглыми. Длинная, цветастая юбка завернулась, открывая узкие бедра, весь подол был в крови. Василиса отолкнула Петьку в сторону и подошла ближе.
В этом месиве грязи, крови, лохмотьев разорванной одежды, прикрывающей кожу, синюю от сплошняком покрывающих тело ссадин, трудно было что-либо понять. Женщина лежала вниз лицом, и только шикарная грива густых кудрявых, шелковистых темных волос, казалось была нетронутой. Варвара осторожно попыталась ее перевернуть. Она чуть всхлипнула и застонала.
"Жива! Петька, долдон чертов, беги до деревни"- заорала Василиса- "Бегом! Помощь зови!"
Петька подпрыгнул от неожиданности и понесся по дороге, сверкая пятками и подымая целые клубы пыли.
Через полчаса, которые показались Василисе вечностью, наконец показалась телега. В телеге сидел Дед Андрей, Григорий и Саша. Осторожно перевернув женщину, ее уложили на перину, которая каким то чудом оказалась в телеге и укрыли одеялом. Попытались поднести к ее губам бутылочку с водой и она вдруг резко и неожиданно открыла глаза. В странных, черных как уголь, глазах плескались боль и страх.
"Только не надо полицию... И врачей не надо..."- голос звенел и срывался- " Меня сразу найдут и убьют. И всех убьют. Никому обо мне нельзя! Я справлюсь сама..."
Женщину занесли в огромную баню деда Андрея, срезали ножницами заскорузлую от крови одежду, осторожно обмыли. Несмотря на ужасающий вид, ободранную кожу, сплошные синяки, ожоги от сигарет, резаные раны на сосках и паху и явные следы жестокого насилия, других, угрожающих жизни повреждений, у нее, на удивление, не было. Василиса с Сашей щедро раскрасили ее зеленкой, переодели и уложили в большую, пустующую комнату в просторном доме деда Андрея.
Уже на утро она пришла в себя и заговорила. Подозвав Василису, попросила сорвать в лесу ей несколько разных трав, детально описав их с точностью до листика. "Я Ангелина"-прошептала она, глядя в упор пронзительными черными глазами. " Спасите меня, не выдавайте".
Сходка в деревне состоялась тем же вечером. Бабы орали, что надо сдать эту сучку куда следует, мужики решили однозначно - -"Пускай поживет" - веско закончил дед, тяжело опустив свинцовый кулак на стол- " Там поглядим!"
Ангелина поправлялась на удивление быстро. Каждый день она варила свои травы, взяв у Василисы старинный, еще прабабушкин, чугунный котелок, который давно забросили на чердак за ненадобностью.
Варила во дворе, распалив маленький костер, среди уложенных колодцем, булыжников. Мешала варево какой-то деревяшкой, выструганной маленьким странным изогнутым ножом, невесть откуда у нее взявшимся, кидала в огонь сухую полынь и что-то быстро бормотала, гортанным, каким то птичьим клекотом. Потом шла в баню, выливала варево в кадку, разбавляла водой и подолгу сидела в ней, черпая раствор ладошкой и плеская его на лицо и голову.

Очень странной была эта изящная женщина. Все в ее теле было как-то не так. Слишком тонкие руки, слишком узкие бедра, сутуловатая спина. Стройная талия была бы красивой, если не была бы такой худой.
Глаза, яркие, черные и большие были прекрасны, но узкие тонкие, поджатые губы и чуть горбатый, нос с чувственными ноздрями портили впечатление. И только высокая, пышная грудь и необыкновенной красоты темные, кудрявые волосы были идеальны. И когда она надевала свою тщательно отстиранную, цветастую юбку, кофточку, обтягивающую ее, как перчатка, и откидывала назад свою тяжелую гриву, гордым, изящным движением маленькой головы, то становилась похожей на породистую лошадь и от нее нельзя было оторвать взгляд.