потом достал сигарету и закурил.
- Прости, - произнес он.
- Что ты, за что? – растерянно улыбнулся Данил.
- Это он сказал мне, пока пуля летела ему в голову, - тихо сказал Бертуччо.
В тот вечер Данил стал мужчиной, как выразился Берт. Он решительно взял оружие, протянутое ему другом, и вышел из машины. Широким шагом он пересек двор и открыл дверь, ведущую в подвал. Он знал, где Вид и его дружки проводят время, когда им нечем заняться.
Под свист и глумливое улюлюканье он подошел к Виду, насмешливо взирающему на него со своего места, и остановился в нескольких шагах от него. Мысль о том, что Вид поймет, что Данил не сможет выстрелить, и воспользуется этим, заставила его задрожать. Бисеринки пота выступили на лбу и на верхней губе. Он вошел в логово к зверю один, причем добровольно. На что он рассчитывает? Но отступать было некуда.
- Что, пидор, чего приперся? – рот рыжеволосого хулигана расплылся в довольной усмешке. – Я только с утра тебя отымел, а тебе не терпится снова это пережить?
Общий гогот заглушил другие его слова. Данил молча вытащил из кармана пистолет и в вытянутой руке поднял до уровня лица Вида. Он не спускал с него глаз и увидел, как изменился парень. Глаза рыжего расширились от изумления, рот раскрылся, он проглотил все слова, которые хотел выплеснуть на бедного парня.
- Что это? – просипел он.
- Это твоя смерть, гад, - спокойно сказал Данил и снял Марк-1 с предохранителя.
Наступившая тишина оглушала. Данил стоял и не знал, что делать дальше. Он видел, как дрожит Вид мелкой дрожью, боковым зрением заметил оцепенение всех присутствующих, но как выйти из этой ситуации, он не знал.
- Послушай, брат, не делай этого, - услышал он голос Бертуччо и мысленно выдохнул.
- Он заслужил, - проговорил он. – Он меня достал. Я хочу, чтобы он сдох! – и для пущей убедительности потряс пистолетом перед носом у побелевшего как мел парня.
- Тихо, ковбой, тихо, - Бертуччо изобразил сильно озадаченного человека, который хочет осторожно подкрасться к психу с оружием и обезвредить его, пока тот не наломал дров.
Вид в волнении и с надеждой следил за этим человеком. Он удивился, когда вспомнил, где его видел. Да этот мужик ему знаком! Когда-то этот здоровяк сам тряс оружием у него перед носом, спасая одну девку. Вид тогда сильно позавидовал ему, решив, что тоже станет таким крутым. Но выйти на нужных людей, раздобыть такие деньги и получить оружие так и не сумел. Отнимаемых у слабых ребят и школяров денег пока было явно недостаточно для этого. А вот Данилу повезло. Черт, он нашел себе крутого покровителя, чтоб он сдох.
- Берт, не останавливай меня, - закричал Данил. – Я устал от этого ублюдка. Знаешь, сколько людей мне скажут спасибо, когда я нажму на курок!
- Знаю, но один из них будет несчастен.
- Кто, его мать? Сама виновата, что у нее такой придурок получился!
- Нет, ты.
- Я? Ты что-то путаешь. Ты ошибаешься. Уж только не я. Нет, не я, точно.
- Правда? Уверен? Думаешь, жить убийцей легко?
- Еще как легко! Жить и знать, что одним гадом на свете меньше – это настоящая радость, - проговорил Данил, сверкая глазами.
Он видел, как его враг сжимается, делается меньше, и с каждым его словом сереет. Вид и правда был уже на грани обморока. Он испугался, что Берту не удастся отговорить Данила от отчаянного шага. О, как он сожалел в эту минуту, что черт однажды дернул его задеть этого ботана со скрипочкой. Шел бы тот своей дорогой, и Виду сейчас не хотелось бы так в туалет, когда уже нет сил терпеть.
- Ладно, Данил, давай зайдем с другого бока, - проговорил Берт, тяжело вздохнув. – Если ты оставишь его в живых сейчас, ты каждый день сможешь наслаждаться видом поверженного врага. Поверь мне, это гораздо лучше, да и в тюрьму за это не сажают, понимаешь?
- Нет, не подходит, - с сожалением покачала головой Данил. – Он может сам раздобыть оружие, и в отместку подстрелит меня из-за угла в любой момент.
- О, этот вариант, конечно же, не стоит исключать, - Берт, казалось, задумался, - но понимаешь, этот парень все же не дурак. Он понимает, что я отомщу за тебя так, что всем мало не покажется. А зачем ему такие проблемы, а?
Данил повернул голову в сторону Бертуччо. Тот смотрел на него с надеждой на победу разума над гневом.
- А ты действительно мог бы за меня отомстить? – спросил он.
- О чем разговор! Мы же друзья, мы как братья. А я своих в беде не бросаю, спроси хоть у Лугового. Ну, так как?
- Наверное, я так и сделаю, - произнес Данил неуверенно, а в следующую минуту опустил пистолет.
- Вот и молодец, - выдохнул Берт. – Ну что, пойдем отсюда? А то воняет так, что дышать нечем.
Данил молча кивнул, и направился к выходу на улицу. Бертуччо же задержался. Когда он нагнал Данила во дворе, вид у него был загадочный.
- Что ты им сказал? – спросил юноша друга.
- Детям таких слов знать не положено, - Бертуччо протянул ему кулак со свежими ссадинами на костяшках, и Данил стукнул по нему своим кулаком. – Поздравляю с первой победой, чувак, - улыбнулся Бертуччо.
- Спасибо, - прошептал юноша. И столько благодарности и восхищения было в его взгляде, что у Бертуччо защипало глаза.
- Не стоит, старик. Обращайся в любое время. Мы своих в беде не бросаем, запомнил? А теперь поехали, отметим это радостное событие, - и он повел Данила к джипу.
- Да, - спохватился он вдруг, - может, захватим и твою сестру?
Данил изумился.
- А что, красивая веселая девушка нам совсем не помешает. Видел, каким мрачным стал Арсений? Думаешь, будет хуже, если кто-то с ним поговорит? Ты слышал о том, что красота спасет мир?
Данил улыбался во весь рот. Он чувствовал, что связь между ним и Бертом растет и крепнет. А если еще и сестра подружится с Арсением, то можно быть уверенным, что ничто не разлучит его с этими людьми, которые с некоторых пор стали ему так дороги.
Семерка плакала. Тихо забилась в темный угол и беззвучно рыдала. Слезы катились по лицу, совершенно неподвижному, лишенному какой-либо мимики. В сердце царила абсолютная пустота. Совершенно обескураженная, она не понимала, зачем живет, для чего, на что ей можно надеяться, чего ожидать, но сознавала, что отсутствие цели и причины вовсе не прибавляет ей решимости расстаться с такой несуразной непонятной жизнью. Умирать ей было страшно. Она смотрела на свой шрам на руке, совершенно не понимая и не помня, как он появился, имея лишь предположение Татьяны о том, что это была попытка самоубийства.
И сейчас, тихо рыдая в закутке, Семерка недоумевала, почему в сложившихся обстоятельствах она совершенно не может повторить ту попытку.
Генрих мучил ее каждый день. Вниманием и заботой, снисходительностью и нежностью. Он защищал ее от придирок своей родни, от приставаний своих друзей, от жестокости прислуги, воспринявшей ее как конкурентку, из-за которой кто-то может лишиться этой работы и вылететь на плантацию.
Генрих цитировал ей строки стихов, разговаривал с ней об искусстве, ставил пластинки с хорошей музыкой, которая ни о чем Семерке не говорила, и был вежлив, галантен и красив.
Но он причинял ей боль. Часто. Все началось с того, что он изъявил желание помочь ей и решил смазать ее раны. Семерка не посмела противиться, и послушно легка на диван в гостевом домике, оголив спину. Мужские ладони, теплые, мягкие, большие, легли на лопатки, замерли на мгновение, и плавно спустились к пояснице. Резким рывком Генрих провел ладонями по спине снизу-вверх, и ногтями вспорол заживающие рубцы, сдирая запекшуюся кровь и образовавшиеся корочки. Девушка зажмурилась, изо всей силы прикусив губу и стараясь сдержать крик. Слезы побежали по щекам, капая на подушку, но она не шевелилась и ничем не выдавала своего страдания. Она сделала открытие, что Генриху доставляет удовольствие именно это.
Он извинялся за свою неловкость, клялся, что обстрижет ногти, чтобы никогда больше не зацепить ее болячки, участливо заглядывал ей в глаза, но на следующий день все вновь повторилось.
Генрих причинял ей боль, ковыряя шрамы, Семерка молча плакала. Ей было больно и страшно, она понимала, что полностью в его власти, но ее радовал тот факт, что ее не упекли в тот страшный карцер, в пыточную камеру. Она будет терпеть. Терпеть и молчать, только бы оставаться в этом доме.
Так продолжалось пять дней.
На одном из медицинских осмотров, ставших редкими по причине выздоровления, когда уже не было острой необходимости справляться о самочувствии, и все шло на поправку, седовласый врач увидел, что раны никак не могут затянуться. Он не на шутку встревожился, полагая, что или мазь оказалась неэффективной, или Лариса пренебрегает своими обязанностями по уходу за пациенткой.
Он тут же вызвал служанку в комнату и принялся громкой ее отчитывать. Семерка же не смела сказать ни слова, и Лариса, увидев ее слезы, обо всем догадалась. Она опустила голову и пообещала больше внимания уделять девушке и ее спине. А после ухода врача они плакали вдвоём, обнявшись, и не говоря ни слова. Все и так было понятно, но никто из них не мог ничего изменить.
Доктор же пожаловался Генриху на то, что выздоровление затягивается, и возможно, это связано с какими-то внутренними проблемами со здоровьем, или состоянием крови. Генрих не на шутку разволновался и пообещал любые деньги за обследование и качественное лечение. Он решил больше не рисковать и оставил свое занятие по «массированию израненной спины», как бы ни хотелось ему этим наслаждаться.
Он находил другие способы добраться до ее тела, увидеть ее кровь, почуять запах ее страха. Это мог быть неожиданный порез ножом, когда он увлеченно жестикулировал, цитируя стихи и разрезая яблоко, и как бы нечаянно проводил острым лезвием ножа по руке безмолвной горничной. Тогда он испуганно кидался к ней, принимался вытирать пальцами кровь, чтобы потом незаметно слизнуть ее, и шептал слова сожаления о своей неловкости. Или это были уколы шипами роз, которые он просил Семерку поставить в вазу в большой гостиной, или что-то еще, что он не уставал изобретать, лишь бы чувствовать эту девушку, так волнующую его и днем и ночью.
Он понимал, что болен ею серьезно, что не может провести ни дня, чтобы не увидеть ее. Он стал назначать важные встречи на своей территории, или пропускал их, если дела требовали его отсутствия в усадьбе более чем на сутки. Он грезил этой рабыней, он прислушивался к малейшему шороху, пытаясь угадать именно ее приближение, он пытался различить ее голос, в какой бы части дома или парка она не находилась. И он старательно и настойчиво изучал «Чайлд Гарольда», благословляя тот день и час, когда сможет закрыться с ней от любопытных глаз и исчезнуть из этого мира на какое-то время, словно остаться с нею на уединенном необитаемом острове. Пусть даже вокруг не будет ни солнца, ни свежего воздуха, ни неба, а только толща земли и перегородки двух этажей того строения, в оборудованном подвале которого она примет прекрасную смерть.
Понадобилось две недели для того, чтобы Арсений хоть немного привык к сестре Данила. Берт делал так, чтобы девушка постоянно была с ними, и вскоре Арс стал понемногу с ней разговаривать.
Он по-прежнему был молчалив и замкнут, но уже отвечал на вопросы красивой девушки, когда она подходила к нему. Она оказалась милой и приятной собеседницей, умела слушать, и умела интересно
