РОЗОВЫЕ СТЕНЫ, ИЛИ СКАЗКА О МАМЕ

РОЗОВЫЕ СТЕНЫ,
ИЛИ
СКАЗКА О МАМЕ

Глава 1.

«Чтоб она провалилась куда-нибудь, почта эта!» – злился Прошка Галушкин, шагая по красным кленовым листьям, за ночь спустившимся с деревьев на землю.
«Чтоб она сгорела, эта почта! – раздражённо повторял Прошка, отпинывая прочь красные кленовые листья. – Сама бы сходила на эту почту, раз ей так надо! Перевод какой-то денежный на двести сорок рублей. Ну, было б на двести сорок тыщ – ещё куда ни шло, можно постараться, во всю прыть побежать. А двести сорок рублей – это что?! На них только отстойную железную машинку купишь… А там в очереди часа два стоять!».
Прошка застонал, представив себе нудное стояние в очереди. А потом дверь оказалась перед его недовольным носом. И её пришлось открыть. На почте змеилась скучно дремлющая очередь, которая двигалась со скоростью «шаг в десять минут». Прошка тут же на корню засох и прокис, как старый солёный помидор в банке. Одновременно засох и закис. Очень паршиво. А всё потому, что у него мама – неудачница. Двести сорок рублей – это ей кто-то заплатил за книгу, которую она только что издала на свои деньги.
Мама у Прошки Галушкина – журналистка в местной газете «Розовые стены». Получала всегда мало, поэтому, сколько Прошка себя помнит, подрабатывала уборщицей в банке. Когда Прошка мало чего понимал, он сильно озадачивался, когда бабушка в ответ на вопрос внука «Где мама» отвечала загадочно: «Моет полы в банке». Маленький Прошка подходил к запылённой трёхлитровой банке, в которой держали чёрный гречишный мёд, и долго разглядывал её, пытаясь понять, как мама намывает в подобной банке полы. Или, может, это о-очень большая банка? С дом. Стеклянные стены, стеклянный пол… и белая полиэтиленовая крышка.
Когда бабушка, с которой они жили, умерла, мама водила подросшего Прошку на работу, так как он боялся оставаться один долгими тёмными вечерами. Вот тогда Прошка и узнал, что такое банк, и очень разочаровался.
На издание книги мама, Варвара Игнатьевна, копила несколько лет. В ней она рассказывала о людях, с которыми встречалась и брала интервью для газеты «Розовые стены» – Розовые не потому, что цвет или цветок, а потому, что город звался Розой. Биографические материалы, в общем. Кому это интересно? Лучше бы она сочинила крутой детектив, или фантастику. Любовный роман тоже бы подошёл. На худой случай – что-нибудь скандальное нарыла бы. И слава тебе, и деньги. Чем плохо? Вот одна бабуля на весь Интернет прославилась своими скабрёзными воспоминаниями о молодости – «с пикантными подробностями», как хихикали взрослые мальчишки-десятиклассники, когда курили на переменах у подъезда школы, где учился Прошка. Но мама такая прямо вся правильная, такая не деловая. Хоть и работает много, а денег ни шиша…
Прошка получил деньги – аж двести сорок рублей, ха! – и, плюясь во все стороны, полетел в банк, где мама уже налила в ведро воды и начала уборку.
– На, забери твою мелочь! – презрительно бросил Прошка и пренебрежительно протянул маме деньги.
У Варвары Игнатьевны лицо словно помолодело на целый год.
– Ух, как славно, Прош! Деньги за книжку прислали! Это Лена, моя однокурсница, купила. Ну, гуляем!
Она бережно уложила купюры в старый коричневый кошелёк. Прошка хмыкнул:
– Гуляем! Там с чего гулять-то?! Одна пицца или одна порция роллов – и всё твоё гулянье!
– Ну, так, Прош… – просительно улыбнулась мама. – Если такие деньги получаю… Больше взять нам неоткуда.
– Ты же взрослая! Сделай что-нибудь! Устройся на другую работу, чтоб платили больше! Почему я должен себе во всём отказывать? Надо мной в школе все смеются, – огрызался Прошка и не мог остановиться.
Маленький, тринадцать лет всего, а злоба большая, с гору. Варвара Игнатьевна виновато улыбнулась.
– Прош… Но ведь счастливую жизнь за деньги не купишь, как ты думаешь? Ну, роскошь, ну, еда вкусная, деликатесная, игрушки разные электронные… но они мимолётны, и для души это слишком уж мелкие радости. Сиюминутные.
– А я хочу такие – сиюминутные! У меня жизнь в этом, а не во всяком другом! – выпалил Прошка Галушкин.
И убежал.
Уроков задавали в начале учебного года немного, и Прошка решил прогуляться в парке. На аттракционы, конечно, денег нет. Зато карусели и качели бесплатные. А листьями кленовыми и дубовыми можно пошуршать. В лесу ни клёны, ни дубы, конечно, не росли: Урал ведь. Но лет тридцать пять или около тому назад их насадили в парке во время коммунистического субботника, и теперь они разрослись и устилали осенью роскошной своею гривою всё парковое ложе… Так что сегодня Прошка с удовольствием потопает ногами по жёлто-красному ковру.
Осень – не лето, народу в рабочий день мало. Прошка быстро добрался до детской карусели, взобрался на сиденье. На карусели был руль: перебирай руками и вертись, как хочешь и сколько. Сегодня Прошка сначала сильно раскрутился, а после просто смотрел на железный обруч руля – неизменно постоянный предмет среди разбегающихся пейзажей.
И вот, когда в очередной раз мимо проплывал грустящий без посетителей комплекс разных лесенок и турников для малышей и подростков, вдруг – бац! – на самом верху самой высокой лестницы увидел мальчишку. Одет совершенно обычно. Почти, как Прошка Галушкин, одет. И возраста, и роста Прошкиного. В общем, ничего, вроде, такого необычного. Почему-то на Прошку он не смотрел. А вот Прошка почему-то смотрел на него. Зачем?
Он затормозил карусель, спрыгнул. Засунув руки в карманы ветровки, Прошка с видом полного равнодушия доплёлся до «лазалок» и взобрался на лесенку, примыкающую к той, на котором восседал незнакомый мальчишка. Прошка слыл за человека общительного, а тут ему как раз хотелось пожаловаться на свою маму, рано поседевшую, рано постаревшую, а зарабатывающую такие  гроши, что не хватает ни в салоне подстричься-покраситься – маникюром-педикюром насладиться, ни на массаж сходить, ни на фитнес, ни в бассейн… В её годы женщины ещё ого-го какие красотки! Только телевизор включи!
– Привет, – сказал Прошка.
– Привет, – сказал мальчишка.
Нейтрально сказал. Как в Прошке отразился. Хм… чего на Прошку не смотрит? Не слепой же! Или слепой?
– Классная «лазалка», – сказал Галушкин, оценивающим взглядом меряя конструкцию. – Она такая лишь в парке. Во всём городе больше нету такой. Она такая… классная.
Мальчишка кивнул.
– Ага. Ничего себе.
– А ты где живёшь? Далеко?
Мальчишка задумчиво уставился наверх, на листву клёнов, трепетавших в тепле солнечных ускользающих объятий, словно вспоминая точный адрес. Переехал недавно, что ли?!.. Не даун же…
– Далеко, – подтвердил мальчишка.
И всё, главное, на Прошку не смотрел. Не, правда: слепой, что ли? А не слепой, так сильно близорукий. Очки дома забыл. Точно. Прошка хотел выдать вслух эти умные речи, как вдруг мальчишка произнёс:
– Я очки не ношу. У меня отличное зрение.
– Кхе… – изумился Прошка и свалился с лесенки.
Падая, успел подумать, что вот-вот ему и конец: или ноги, или руки, или рёбра сломает, или мозг до поясницы сотрясёт. Его подхватил какой-то мощный жаркий ветер и аккуратно положил на землю. Что это?!
Прошка разинул рот. Мальчишка, который только что сидел на верхотуре «лазалки», сидел рядом с ним, уткнувшись в колени. Прошка подвигался. Вроде, ничего не сломано. И ушибов нет. Очень странно. Приснилось ему, что ли?!
– Слушай, ты видал, как я грохнулся?! Видал, а?!
– Видал, – не поднимая головы, согласился мальчишка.
– Слушай… а не болит ничего! Меня словно кто опустил на руках! – захлёбывался восторгом Прошка.
– Так оно и было, – ответил мальчик, не шевелясь.
– Чего? – не понял Прошка, но тот не ответил.
Тогда Прошка сел и тронул его за плечо.
– Эй, тебя как звать?
– … Глебка Автаев.
– Ого! Имя какое редкое. Меня мама тоже странно назвала: Прошкой. Прохор Данилыч Галушкин, представляешь? А ты – Глеб какой?
– Глеб Андреевич, – ответила мальчишка.
– Ништяк… А ты в какой школе учишься?
– … В обычной.
– Я тоже в обычной. В гимназии много денег надо, мать столько не зарабатывает.
Глеб вдруг резко отпрянул, и Прошку поразило его бледное, измождённое лицо – ну, ни кровиночки! Чего это он? Больной, что ли? Надо ему врача вызвать.
– Глебка, ты чего, болеешь, что ли?
И дождался очередного кивка. Как тут не испугаешься? Одно дело – на экране смотреть, как люди умирают или там, на соседней улице, у соседнего дома (это круто; круче – на видео снять и в Интернет выложить, и слава сама тебя найдёт), а другое дело – рядом с тобой. Чуть ли не на твоих руках.
– Я тебе «скорую» вызову, – поспешно обещал Прошка и вытащил из ветровки сотовый телефон, висящий на шее на верёвочке.
– Не нужно «скорой», – сказал Глеб. – Я не больной. С чего ты взял?
– Ну… бледный ты какой-то, – заявил Прошка. – Заморенный.
– А…
Глебка пожал плечами и слабо, грустно улыбнулся.
– Понятно. Не сомневайся, я вообще на роду здоровым был, – сказал он так, что Прошка тут же ему поверил.
Новый знакомый встал, поглядел на Прошку грустно-грустно, и вяло махнул рукой.
– Ладно, прощай, Прохор, – сказал он, поворачиваясь спиной к Прошке Галушкину.
И пока тот поднимался и тёр глаза, исчез – как ни бывало. Только аромат непонятный остался – не цветочный, не фруктовый, не парфюмерный. Откуда он взялся?
Пожал плечами Прошка, сунул руки в карманы, домой поплёлся. Уроки учить пора. Неохота, а против системы, как учительница говорит, не попрёшь голым пузом… Что делать, если даже дворнику надо уметь читать, писать, считать и знать законы, чтоб его не облапошили. А Прошка Галушкин вовсе не собирался дворником становиться. Он, может, геологом станет. Или нет. Археологом. В общем, чтобы по свету поездить. «В заграницы». А то чего он в городе не видел? Или в селе? А геологу… или археологу… даже биологу, возможно… им всем в любую страну открытая дорога. В Африку поехать? Легко! Хоть в Антарктиду! Легче лёгкого!
Мечтая о необыкновенных путешествиях и приключениях, Прошка не заметил, как добрался до дома. А дома путешествий и приключений нет. Только в книжках. Ску-учно. И завидно.
Прошка сделал уроки и с чувством удовлетворения от честно проделанной работы включил телевизор. Попал на попсовый концерт, который не особо жаловал, и вдруг задержался: на сцене пела очень красивая молодая женщина. Прошка почему-то засмотрелся на неё. Да-а… молодая. Красивая. Знаменитая. Богатая. Не то, что его мама. Старая. Некрасивая. Никому особо не известная, потому что статьи в газете «Розовые стены» под псевдонимом писала. Ещё бы псевдоним какой-нибудь яркий взяла, а то – Иванова Катя. Ну, какая она Иванова Катя? Ну, может, и правда, ничего особенного во внешности… Так тем более, надо шикарную кликуху заиметь!
Прошка смотрел на молодую красивую певицу и, любуясь ею, фантазировал: вот бы он родился не у журналистки-уборщицы, а вот у этой суперзвезды! Во кайф бы был! Не жизнь, а рай! Все краски радуги! И больше.
Вернулась из банка мама. Поцеловала, обняла Прошку, спросила, как дела, как уроки, а, главное, как настроение. Прошка промямлил что-то невразумительное, и мама поспешила на кухню готовить ужин и заготовки на завтрашние завтраки и обеды. А потом сядет за компьютер писать статью в «Розовые стены» или очередную книжку. Ой, да лучше бы распродала ту, что уже издала! Чего они тут пылятся в комнате, пройти