Человек, которому было любопытно умирать

Эдуард Верченый умирал.
В реанимационной палате ему не нашлось места - его кровать стояла в коридоре. Точнее, в каком-то закутке, в который и врачи, и медсестры обычно забывают заглянуть. И от этого было очень одиноко. Жена ушла четыре часа назад, потому что дежурный врач похлопал ее по плечу и очень доверительно сказал, что кризис миновал, больной заснул и теперь до утра можно не беспокоиться. А он знал, что пришло время умирать. Знал тем знанием, которым когда-то определил, что будет жить. Знал знанием умирающего живого существа.
… Боевики атаковали группу журналистов совершенно внезапно. Те тряслись в УАЗике, когда головной БТР подорвался на мине. А ведь майор, отвечавший за выезд, клятвенно уверял, что дорога чиста, по ней недавно маршем прошел батальон.
Света Караева из НТВ и ее оператор Максим Желтков, сидевшие рядом с Эдуардом, сразу же после выстрелов, замолкли. Водитель нажал на газ, машину бросило, и человек мертвым упал на баранку. Капитан Капустин, сидевший рядом с водителем, что-то крикнул Эдуарду, или всем, кто сидел сзади, считая, что они живы, выпрыгнул на ходу.
УАЗик несильно врезался в столб электропередачи, мотор заглох.
Все произошло так быстро, что Верченый успел пригнуть голову и выставить плечи вперед, на которые пришелся удар. Но сознание на несколько минут потерял. Очнулся уже на дороге, когда кто-то сильно пнул тяжелым ботинком под ребро.
- Этот оклемался, - услышал он русскую речь.
Он увидел ухмыляющегося боевика с русыми волосам, затянутыми банданой защитного материала.
Чуть поодаль другой боевик, араб свирепого вида, что-то кричал по-своему на капитана. У того все лицо было залито кровью.
- На колени, кэп, - крикнул в бандане.
Офицер с ненавистью сверкнул на него глазами:
- Выбьем вас всех, звери, а тебя, - он посмотрел на европейца, говорившего по-русски, - судить будем вместе с твоим незалежным правительством!
- Ох, ели, - засмеялся в бандане, и полоснул очередью из короткоствольного автомата в капитана. Араб начал что-то кричать, но боевик развернулся уже к Эдуарду и навел на него автомат.
- Белый, оставь, шайтан!
Это крикнул невысокий чеченец, выходя из-за БТР. Перед этим он приткнул в смотровую прорезь водителя автомат и расстрелял обойму.
Эдуарда погрузили в пикапчик, нечто газели в иностранном исполнении, и группа из пяти человек тараторя на чеченском языке, увезла журналиста «Звезды». Русоволосый тоже участвовал в их беседе как истинный чеченец. Но когда он попытался что-то внушить, отстоять какую-то свою мысль или взгляд, тот невысокий командир, сидевший рядом с водителем, не оборачиваясь, бросил по-русски:
- Не твое это дело, Сашок. Сами разберемся.
Человек в бандане замолк и зло посмотрел на Эдуарда.
Если все события с нападением пронеслись мгновением, то пленение, полутьма в яме под полом дома, издевательства и пытки потянулись нескончаемыми часами. Но уже тогда он знал, что жить будет… Его освободили через полгода. Еще несколько месяцев провалялся по госпиталям и курортам, затем уволился и его взяли экспертом в «Московский комсомолец». Но и там долго не пришлось поработать, сменился главный редактор, которому было начихать на военно-патриотические темы.
Эдуард устроился охранять медсанчасть крупного предприятия на Волоколамском шоссе. Помогли свои ребята, служившие в Чечне, ставшие чоповцами. Сутки в небольшой коморке, двое отдыхать. И тогда-то Эдуард начал писать. Купил на Савеловском вокзале за три тысячи ноутбук, у которого уже сдох аккумулятор. Но под шнуром из розетки исправно пахал. Так Эдуард накропал роман о войне, еще пару повестей и полтора десятка рассказов. Тоже о войне, о справедливости в государстве…
Белого он узнал в метро. Ну, едет человек напротив, просматривает газету, явно в поисках какого-то объявления. Ничего необычного, но когда этот пассажир ничего не нашел, зло скомкал бумагу, то тогда-то Эдуард и узнал в нем боевика, правда немного отъевшегося с наметившимся двойным подбородком.
- Белый? – спросил он, вызвав удивление у стоявших рядом пассажиров.
Боевик поднял глаза, взглянул на него так, словно держал в руках дымящийся узи, а палец был готов снова сорваться на курок.
В это время объявили Комсомольскую, люди повалили в противоположных потоках и уже перед самым отправлением, точнее, шипением дверей, Белый сорвался и выскочил из вагона. Двери закрылись под аккомпанемент проклятий пожилой женщины, которую спешивший сильно оттолкнул в сторону. На Красных Воротах Эдуард пересел обратно, обошел всю станцию, прошел по всем подземным переходам, побывал на всех трех вокзалах, потратив на это три часа. Но боевика не нашел.
Через два месяца, собрав достаточно материала на Бондарева, такой была фамилия Белого, помогли и чоповцы, и знакомые в минобороне, и коллеги в ряде дружественных странах, бывших республик СССР, опубликовал в «Комсомолке» очерк о боевике. И то, если бы не звонок из комитета Госдумы главному редактору, вряд ли страна узнала имя полевого командира и наемников из Эмиратов. И имя того российского капитана, слова которого перед смертью дежурный редактор бездарно поправил.
Обо всех этих перипетиях своей жизни думалось Эдуарду в этом больничном закутке. И о том, как спустя месяц после публикации, возвращаясь с дежурства, а это было утро в разгаре, он увидел у подъезда мужчину в коротком тулупе с поднятым воротником. Вроде сосед с пятого этажа. Но когда мужчина следом вошел в кабину лифта, двери захлопнулись, к горлу Эдуарда был приставлен остро заточенный охотничий нож. На писателя смотрел Белый.
- Ну что, писака, облажался?
- Ты, гад…
- Это ты ползучий, – кончик ножа впился в кожу – по шее потекла теплая струйка, – растрезвонил, как пономарь. Маловато вас я изрешетил. Маловато. Ну, счет еще не закончился.
- Ты же славянин… Как ты мог?
- Я-то славянин, а ты быдло. И нет вам места на земле! И вашу Красную площадь распашем под кукурузу! Понял, писака!
- Тебя поймают…
Эдуард вспомнил, что ребята по охране предостерегали его, предлагали оружие. Да была она, разве успел бы нажать? А этот дышал водочным перегаром и посмеивался, словно читал мысли Эдуарда.
- Нема защитников? Ну а теперь, погутарили, и ладно… Не будет тебе памятливый короткого пути в рай. Похлебаешь еще своей крови.
Хохол быстро убрал нож от горла, но тут же Эдуард почувствовал удар в живот.
Один лишь удар, но боль отозвалась в спине.
Сейчас он снова почувствовал эту боль. И застонал…
- Господи, - услышал он вскрик женщины.
Это был голос медсестры, что помогала хирургам его оперировать.
- Как же так, кто вас сюда выкатил? Сергей Иванович! - возмущенно крикнула она кому-то в сторону. - Больному плохо!
И сама напряглась вытолкнуть кровать из закутка.
С Эдуардом стали возиться. Но он впал в беспамятство уже совершенно отрешенный от мира. Лишь в последний раз в его сознание вошел разговор людей, суетившихся вокруг него. Кто-то требовал лекарства, кто-то ругал кого-то. Но эти звуки стали отступать. Верченый оказался в мире беззвучия. Боль ушла.
«Вот как это происходит», - думал человек, которого звали Эдуардом. И краем свободного от боли и переживаний сознания отметил, что ему, как писателю, любопытен процесс умирания. Словно это он, микробиолог, изучивший смертельный вирус, заразился им и стал вести дневник о своем предсмертном состоянии. Но вскоре это любопытство сменилось картинами прошлого. Писатель увидел перед собой лица Светы, Максима и капитана за доли секунды перед роковыми выстрелами. Люди были живы, но живы последние мгновения. Эти мгновения растянулись в вечность. Света только что говорила о своем сынишке Игорьке, который целовал ее на пороге квартиры. Она видела перед собой лица мужа и сына и была счастлива. Оператор Максим умирал с мыслью о новой видеокамере, которую должны были уже купить в редакции. Капитан, кричавший Белому об ответственности, видел лишь синее небо, освещенное ярким солнцем.
Эдуард пришел в себя.
«Вот что я вижу. Вот как это происходит. Вот она, вечность! Так, наверное, говорит каждый, покидая мир живых. И такое сказать успевает каждый. Даже если выстрел или другая причина смерти мгновенны. Здесь все успевают увидеть и понять».
Внешне все было как обычно. Медперсонал понял, что человек умер. Ктото приник к его груди ухом, а после поспешил прикрыть лицо умершего простыней.
Но Эдуард еще говорил с собой. Он видел свою жизнь, сокрушался по поводу своих ошибок, обид, нанесенных им даже очень в раннем детстве. Он видел своих детей и жену. Все лица крутились перед ним, а он стоял на коленях, как должен был стоять капитан перед смертью от рук боевиков. Но чья же это грудь сотрясается? От рыданий или от пуль?
Ответа не было. С безмолвием пришла тьма. И уже не было любопытства...