ПЕХОТА

закрытыми глазами: «О-ох-хо-хо-о-о»...
Возникает ощущение, что рядом кто-то есть: «Неужели опять богомолец?»...
-- Ты, Богомолов? -- спрашивает Ильюха.
-- Я, -- доносится слева.
-- Не ты, -- бурчит Илья, -- У тебя голос не тот... Ты кто?., -- вместо ответа натужное сопение...
Ощущение, что где-то совсем рядышком опасность. Ильюха размеживает веки. Перед глазами трясущаяся рука с зажатым в кулаке винтовочным штык-ножом. Вот и она -- опасность! С трудом преодолевая охватившее тело оцепенение, Илья медленно поворачивает голову влево... Вот и он -- смертельно угрожающий -- небритый худышка-юнец в перепачканном грязью вермахтовском солдатском мундире: лихорадочный кареглазый взор, нижняя челюсть нервно подергивается, неряшливая перебинтовка плеча в сгустках запекшейся крови...
-- Ты эт чего... удумал? -- Илья еле ворочает языком.
-- Нихт.., нихт.., нихт.., -- словно заевшая грампластинка, бормочет немчонок.
-- Не на-а-адо, -- умоляет Илья, -- Сдурел, чудо-юдо, что ли?
-- Нихт.., нихт.., -- заблестев повлажневшими глазами, лепечет противник. В щетине застревает слеза-скупотечка.
-- И я говорю: «Нихт, ни-ихт, ни-и-ихт...», -- с сим увещеванием Илья невывихнутой рукой мягко обхватывает вражеское запястье и медленно его выворачивает. Немчонок разжимает вялую ладонь, и штык-нож шлепается плашмя на ильюхину грудь.
-- Нихт шис-сен(!) -- с мольбою во взгяде произносит обезоруженный.
-- Понимаю, понимаю, -- успокаивает Ильюха, -- Да не буду я в тебя стрелять. Ты только успокойся, сопляк. Я ж не злыдень какой-то. Ты меня пожалел, и я тебя пожалею. Не беспокойся. Главное, не переживай. Я ж хороший. Ты хороший, и я хороший... Больно? -- ильюхины пальцы указывают на кровянистую повязку.
-- Я-я-я(!) -- утвердительно мотает головенкой немчонок.
-- И как же тебя только угораздило? Отлежаться тебе надо бы. А потом приползут санитары. А пока полежи, -- обшарив взглядом воронку, Илья не обнаруживает никакого (кроме штык-ножа) оружия, -- А ножичек-то прибери. Вдруг да и сгодится. А я побёг дальше. Надо мне. Надо мне. Сам же должен понимать... Война ведь, а мы в атаке. Я и так подотстал. А ты полежи тут. Главное, не переживай, фашистик...
Ильюха, корчась от шейно-плечевой стреляющей боли, выскакивает из воронки с автоматом наперевес. Разведка боем полностью залегшая... Мелькает мысль: «Все убитые?!»...
Шаг-другой-третий... Пуля навылет прошивает низ живота. По центру. Холки в потеках теплого. «Обоссался?!»... Внезапная слабость валит наземь. Становится больно. Еще больнее! Сильно больно!! Невыноси-имо бо-ольно-о-о!!!.. Уже совсем не страшно, но бо-о-ольно-о-о!!!.. Хочется заснуть! Немедленно! Сознание оставляет, и... Мрак!

Полковой наблюдательный пункт. ВрИО взволнованно расхаживает по котлованчику:
-- Что за херня?!.. Какой в бабушкину задницу укрепрайон?! Где они к бесу противотанковые рвы?! Бля, куда смотрела авиаразведка?!.. Раздолбаи!.. Какой-то задрипанный кусок батальона взял деревню!!
-- Ох-хо, -- вздыхает начштаба, -- Кто б подумал?
-- Кто-кто.., -- бормочет ВрИО, -- Дед Пихто! В бога-душу-мать!! Влегкую ж взяли!! Без напряга!
-- Хо-хо, -- вздыхает начштаба, -- Зато почти все полегли. Надо б уцелевших представить...
-- Надо, -- соглашается ВрИО, -- Надо и малость посмертников отметить. Из отличившихся.
-- Кхе-хо-о-о... А на «Героя» подавать?
-- Да на какого на хер «Героя»?! Перетопчутся! На всех «Звездочек» не напастись! Операция ж рядовая. Полчаса, и куры в супе. Хренотень какая-то! Ну никакого ж укрепрайона! Ну-у и авиаразведка... Слепошарые!
-- О-ох-хо... Так обещано ж было вплоть до «Героя»
-- Ебарь тоже обещал жениться!.. Медали и пару орденов «Красной звезды». Не до жиру. Хватит!.. Это ж надо(!) так влегкую взять... Куско-ом(!) стрелкового батальона... Почти безо вся-якой(!) артподдержки... По-суворовски...
«Хо-хо-хо... Суворов(!) тут выискался. Полководец...», -- с отвращением мыслит начштаба.
«Бля, -- думает ВрИО, -- Это надо же... С порога, и тако-ой(!) успех. На «Боевое Знамя»(!) тянет. Верняк, комдив представит!» -- некстати вспоминается процедура чесания его волосатой спины, и на душе становится дурновато: будто закусил шампанское дерьмом.

Посреди ночи на операционном столе, сооруженном в свежевыбеленном сарае на скорую руку из половых плах, Ильюха. С дюжину керосиновых ламп -- довольно-таки сносное освещение. Операционная бригада в работе. Старичок-хирург сквозь прореху в простыне-покрывалке неспешно орудует окровавленными инструментами в животе раненого. Тот же, одурманенный морфием, несет чепуху-отсебятину: «С грязным пузом в бой не бу-уду-у!.. Ракета, ракета! Где раке-ета-а?! Почему зеле-еная-я?!.. Держи меня скорее за сапо-ог!.. И как-ка-ая сука эту разве-едку бо-оем прид-ду-умал-ла-а-а?!..»
Хирург, дабы в сон не сморило, устало поддакивает оперируемому... Он, этот ремонтник плоти человеческой, уже давне-е-енько(!) удивляется тому, что ни российская полиция, ни деятели из НКВД так и не дотумкали использовать на допросах обыкновенный наркоз. А ведь так все просто. Так же просто, как и разведка боем, будь она неладна...

Ильюха возвращается в сознание... Темнота. Бо-о-ольно! Пузо будто собаки в клочья рвут. Зу-убы о-острые, горя-ячие!.. Духотища. Вокруг воют, стонут, хнычут. Пахнет лекарствами, потом, мочой и... вроде, даже дерьмом. Глаза не разлипаются. Будто клейстером склеены. Башка трещит, и вот-вот в ней что-то лопнет -- насмерть!.. Хочется пить. Невыносимо! Сухота во рту страше-е-енная! Глоток воды! Хотя б его. А кажется, ведро б как лошадь выдул. Не отрываясь. Неужто никому невдомек, что человек от жажды подыхает?! Попросить?.. Язык даже и не ворочается... Чем терпеть такую муку, легче сдохнуть! Хочется сдохнуть! Сильно-пресильно(!) хочется... Совсем рядом слабый голос. Чей-то знакомый... Хоть тресни, не вспоминается... Бо-ольно! Ка-ак же все-таки бо-о-ольно-о!!.. Помираю-помираю-помираю... Все...

А вон и бабушка Лизавета. В сарафане. Идет к Ильюхе через речку вброд. Да там ведь глубины-ы-ы(!).. Омут. До дна еще никто не доныривал. А она хоть бы на чуть-чуточку притонула... Космы седехонькие на ветру развеваются. Подол -- тоже. В руке веник банный. Как флаг несет... Бо-о-ольно-о! В пузе бо-ольно-о!.. Ой, Лизавета-то на лыжах -- на охотничьих. Потому и не тонет. Манит веником: мол, айда навстречу... А как(?), ежель у Ильюхи лыж-то нету...
Встала посередь омута и улыбается... Что-то кричит, а что?.. Не расслышать. Ветер через уши в голове гудит... Глянул на свои ноги, а... Лы-ыжи(!) на них. Тоже охотничьи -- широченные!.. Пойти навстречу? Не-е-ет... Потому что... Потому что в пузе очень бо-ольно-о! Не дойти. Пусть сама подходит.
Идет да веником помахивает. Что-то кричит да улыбается. Теперь разборчиво: «Илечка-а! Внучо-ок! Ходь ко мне-е! Я тебе букетик насбирала! Конфеток леденцо-овых накупи-ила! А еще квасок ядре-ененький имеетца-а!...» Квасок-квасок... Пи-ить же хочется! Невмоготу! А тут и квасок, и речка, полная воды! Надо идти, надо срочно(!) идти: попью, и пузо болеть перестанет! Как пить дать, перестанет! Оно ж от сухости болит!..
Скатился с косогора к са-амой воде. Как по снегу -- мягко. Встал на гладь речную и-и-и... Пошел!.. Чего попить: или водицы речной сразу, или квасу чуть погодя?..
Лизавета вдруг развернулась и с оглядкой прочь припустила. Лыбится да ла-асково подзывает: «Айда, Ильюшенька, на тот бережок. Айда домой, родименький. Заждались мы тебя с дедом Евсеем. Ждем-ждем, а ты где-то вокруг да около бродишь, а попроведать не удосужишься. Не по-родственному как-то. Айда за мною, постреленок!..»
Прибавил ходу. За бабушкой. Вдруг кто-то с неба заблажел: «Святосло-о-ов! Изыди, фашист! Па-адла! Колокол! Звени, бей! Спаси, Йозас, раба! Ключ -- святое! Поклон, инок! Бо-о-ольно-о!..» Ильюха голову вверх, а там два-а(!) голубых Солнца на кра-асном(!) небе. И более ничего!.. Откуда голос? Чей голос?.. Богомольца же! Его(!), который сам себе боженьку придумал. Как же он ловко в небе спрятался!..
Бабушка Лизавета все манит да манит... Та-ак она же... Она же ме-ертва-я! И дед Евсей -- покойник! Их же еще жо войны похоронили!.. К себе зовут. На тот Свет приглашают!.. Еще ж в детстве маманька предупреждала: «Не ходи(!), Ильюшенька, во сне за упокойниками. Как бы ни зазывали, ни заманивали, какими бы ласковыми ни казались. Разворачивайся и беги прочь!..» Надо б обратно -- к своему берегу... Но бабушка ж родная(!) -- зла не пожелает. Она ж меня любила!..
Ноги засасываются в омут! Как в болото. Хорошо -- прохладно. Пить уже хочется меньше. Спа-ать... Мрак бесчувственный...

Длинный мрак. Нескончаемый. Жарко. Очень-преочень! Будто в банной парилке. Нет, сильнее -- палит о-огненно! Вот оно и Пекло?!.. И так вечно?! За что ж этакая кара?!.. Голоса: не черти -- люди. А как черти говорят?.. По-русски?.. Бо-ольно, и хочется пить!.. А пить в Аду положено?..
Веки так и не разлепляются. Неужели ослеп?! В Аду да незрячий!.. Ка-ара! Господня кара?! Но ведь бога-то нет! Нет же его совсе-ем!..
Хо-олодно. Как голый на морозе. Знобит. Укрыл бы кто тулупом!.. Где тулупы?!.. Пропиты?.. Сволочи! Зачем зимой тулупы пропивать?!.. Коли холодно, наверняка не Пекло...
Опять жарко!.. Кто-то протирает лицо мокрой тряпкой. Наконец-то догадались! Хорошо. Совсем рядом разговаривают двое:
-- Светланка, -- сердится мужик, -- Воды-то не экономь: смочи всего -- от темечка до пят.
-- А я чего делаю? -- обижается (судя по голосу) девка, -- Свою старуху, дедушка, учи.
-- Да какой я те дедушка?! Мне ж возраста-то кот наплакал.
-- Наплакал -- не наплакал, а все одно -- дедушка.
-- Да я просто худо сейчас выгляжу. А так-то, я ж в самом соку!
-- Сок у тебя какой-то спорченный, -- протирая ильюхины ноги, ворчит Светланка, -- Протух что ли, паренек?
-- Пи-ить, -- наконец-то Илья слышит свой слабый-преслабый шепотной голос, доносящийся будто из глубоченного погреба.
-- Во, голос подал! -- радуется то ли дедушка, то ли не дедушка, -- Раньше б парнишку смочила -- раньше бы заговорил.
-- Вас сколько тут набито? Уйма! А я одна. Ты вот, умник, ходячий: бери тазик да и шуруй других протирать. Чем лясы-то точить.
-- А мне чего? Мне хоть бы хны! И возьму, и протру.
-- Вот и бери, вот и протирай, -- ворчит Светланка, -- А то работать некому, потому что все в командиры лезут.
-- Пи-ить, -- Илья вновь слышит свой приглушенный шепот.
-- Ранение полостное. Только один глоток. И даже больше не проси, -- твердым тоном диктует Светланка. Ильюха понимает, что эти слова сказаны ему. А раз тебя слышат и тебе же отвечают, значит живо-ой. Хотя при таких-то(!) болях не жизнь, а му-ука а-адская!.. Пусть и уже подпривык, но... Впору ра-азумом свихну-у-уться!!!..

Очередное возвращение из забытья. Пузу уже полегче. Опять же, голова раскалывается от боли! Тошнота, хотя и вроде выталкивать ей из глотки совсем ничегошеньки... Веки левого глаза все-таки расклеиваются. Жерди, жерди, жерди, словно в тумане... Состаренные временем до черноты. Десятками, сотнями впритирку друг к дружке -- по-то-лок... Стены тоже из них -- из жер-дей. Мрак раскусочен пробивающимися сквозь стеновые прорехи солнечными лучами.
Вот и правый глаз размежился. Слева-сверху (совсем рядышком) свисающая с жердяной лежанки землисто-синюшная кисть. Заскорузлые пальцы с грязевыми ногтевыми полумесяцами проклеймены татуировочным четверобуквием «К-О-Л-Я»: без обознанки, Колю-юня(!) -- не убитый -- ра-аненый!
-- Борис Гурьевич, Борис Гурьевич! -- зовет из дальнего амбарного угла девка. Как ее?.. Светланка, -- Борис Гурьевич! Тут один ногами дрыгает! Аго-ония!