Споры о Единобожии и Пресвятой Троице

двигателем той кропотливой и лукавой работы, что велась в течении нескольких столетий.

Собственно уже у Павла всё сказано и об Усии – «сущий сияние славы» и об Ипостаси – «образе Ипостаси Его», и о Предвечном Слове, которое усвояется Христу, несмотря на очевидное сему противоречие во всех Евангелиях, и о Власти Христа над ангелами и над всем миром – о седении одесную престола Отца.

Но даже первый обладатель «преизбыточествующей благодати» не решился на придание Христу (Его Ипостаси) равенства с Ипостасью Отца. Павлу хватило лишь «образа Ипостаси», что конечно гораздо менее того, к чему пришли его греческие, малоазийские и египетские последователи, хорошо усвоившие из сего «Послания к Евреям» основную идею поругания благодати Святого Духа славою Христа:

«Кому когда из Ангелов сказал Бог: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? (Псал. 109, 1.) Не все ли они суть служебные духи, посылаемые на служение тем, которые имеют наследовать спасение?» (Евр., гл.1, ст. 13-14), также и ст. 5-12.

Перед нами в скрытом виде дано почитание Троицы во властной и вполне юридически точной формулировке Павла. Зачем же было пять столетий шить ей мистические одежды, когда и так богоизбранному члену еврейского Синедриона заранее всё было ясно? А нам, грешным, правильно славящим еврейского Господа, ещё с того незабвенного времени оставалось только лишь расслабиться в восторженном остолбенении как Лотова жена и получить удовлетворение от сего апостола «духовного»?

Удивляет, что никем до сих пор не поставлен банальный вопрос о том, насколько правомочно само разделение в Едином Боге «Кто?» и «Что?», то есть Субъекта и Объекта, и насколько таковое разделение заложено в самой сущности человеческого представления. Чем отличается сущность представления от сущности объекта или субъекта?

В любом объекте можно при желании отыскать сущность и присущность, субстанцию и акциденцию, но уместно ли такая дихотомия по отношению к Единому Богу? Можно ли из Единства Божественного Субъекта выводить Его Сущность? Не отрицается ли при этом Единство таковой Божественной сущности? И может ли спасти Единое различение в Нём Личности, яко сущности, которая свою же природу выводит из Себя акцидентально?

Озадаченные Заветом «первоверховного» апостола Павла и прекрасно понимая всю несостоятельность такого вот мягко говоря странного подхода к Единому Богу христианские богословы взяли за основу дихотомирования Единого близкие к определению сущности понятия Аристотелевской усии и бытовой ипостаси.

Так по крайней мере они себя помнят. О Павловом «образе Ипостаси» не принято вспоминать, дабы не вносить соблазн и представить историю появления догмата троичности в удобном для себя виде:

«Мы видим у отцов подлинное претворение языка: используя то термины философские, то слова, заимствованные из повседневного языка, они так преобразили их смысл, что сообщили им способность обозначать ту поразительную и новую реальность, которую открывает только христианство – реальность личности…

Тринитарное богословие открывает перед нами новый аспект человеческой реальности – аспект личности… у отцов личность есть свобода по отношению к природе: она не может быть никак обусловлена психологически или нравственно.

Всякое свойство ( атрибут) повторно: оно принадлежит природе, и мы можем его встретить у других индивидуумов, даже определённое сочетание качеств можно где-то найти.

Личная же неповторимость есть то, что пребывает даже тогда, когда изъят всякий контекст, космический, социальный или индивидуальный – всё, что может быть выражено. Личность несравненна, она «совершенно другое». Плюсуются индивидуумы не по личности. Личность всегда «единственна».

Понятие объективирует и собирает. Поэтому только методически «деконцептуализируемая» отрицанием мысль может говорить о тайне личности, ибо этот ни к какой природе не сводимый остаток не может быть определён, но лишь показан. Личное можно «уловить» только в личном общении, во взаимности, аналогичной взаимному общению ипостасей Троицы…

Чтобы выразить общую для Трёх реальность, «разделяя между Тремя неделимое Божество», как говорит Григорий Богослов, отцы выбрали слово «усия». Это был термин философский, означавший «сущность», но вульгаризировавшийся; его стали употреблять, например, в значении «имущество» или «владение».

В этом слове, родственном глаголу «быть» звучал онтологический отголосок, поэтому оно могло подчеркнуть онтологическое единство Божества, тем более, что этот корень заключался в термине «омоусиос», уже христианизированном Никейским Собором для обозначения со-сущностности Отца и Сына.

Однако и «омоусиос», и «усия» подчёркивали тождественность, что было созвучно более позднему эллинистическому мышлению, сосредоточенному на экстатическом открытии Единого. Но «омоусиос» вводило нечто и безмерно новое, ибо выражаемая им тождественность сущности соединяла два необратимо различных Лица, не поглощая их в этом единстве…

Если «усия» было, по-видимому, понятие философское, постепенно вульгаризировавшееся, то «ипостась» было словом обиходным, начинающим ( может быть благодаря апостолу Павлу?) приобретать философское значение…

Слово «ипостась» имеет два значения. Иногда оно обозначает простое бытие. Согласно этому значению субстанция («усия») и ипостась – одно и то же. Поэтому некоторые из святых отцов говорили: «природы или ипостаси».

Иногда же термин «ипостась» обозначает бытие само по себе, бытие самостоятельное. Согласно этому значению, под ним разумеется индивид. Оба термина представляются более или менее синонимичными: «усия» обозначает субстанцию индивидуальную, хотя и может обозначать сущность, общую некоторым индивидам; ипостась – существование вообще, но может прилагаться к субстанциям индивидуальным. По свидетельству Феодорита Кирского, «для мирской философии нет никакой разницы между «усией» и «ипостасью»…

В образе мысли восточных отцов очищенное от аристотелизма богословское понятие ипостаси означает скорее не индивид, а личность в современном понимании этого слова.

Действительно, наше представление о человеческой личности как о чём-то «личностном», делающем из каждого человеческого индивида существо «уникальное», совершенно ни с кем не сравнимое и к другим индивидуальностям несводимое – дало нам именно христианское богословие. Философия древнего мира знала только человеческие индивиды.

В общем термины «усия» и «ипостась» были почти синонимами; оба они относились к бытию, причём первый обозначал скорее сущность, второй – особенность, хотя всё же нельзя чрезмерно оттенять различие между ними.

Эта относительная эквивалентность благоприятствовала выработке христианской терминологии: ведь не существовало никакого более раннего контекста, который мог бы нарушить равновесие между двумя терминами, посредством которых святые отцы желали подчеркнуть равные достоинства: таким образом можно было избежать риска дать перевес безликой сущности.

Практически усия и ипостась были вначале синонимами: оба термина относились к сфере бытия; сообщив каждому из них отдельное значение, отцы могли впредь беспрепятственно укоренить личность в бытии и персонализировать онтологию.

…Что же касается термина «ипостась»( именно здесь появляется под влиянием христианского учения мысль подлинно новая), то оно уже полностью утрачивает значение «индивидуального».

Индивидуум принадлежит виду, вернее, он является одной из его частей: индивидуум «делит» природу, к которой принадлежит, он есть, можно сказать, результат её атомизации. Ничего подобного нет в Троице, где каждая ипостась содержит Божественную природу во всей её полноте» (В.Н.Лосский, «Догматическое богословие», «Очерк мистического богословия Восточной церкви»).

Поблагодарим Владимира Николаевича Лосского за исчерпывающе полную характеристику постановки исторических богословских задач и механизма их решений. Из его изложения нельзя не видеть, что в основе всего домостроительства Троицы стояла проблема обожествления человеческой личности, которая благодаря терминологическим уловкам была выращена из родовых понятий, внутри которых содержалась как вид, как индивидуум, но для того, «чтобы избежать риска дать перевес безличной сущности», то что под – «ипо» родовым основанием – «стасис», т.е. «подставка» была возведена в Божественное достоинство.

«Ипостась» стала содержать «безличную усию» в полном противоречии природе, где всегда и везде не Личность содержит внутри себя род, но Род содержит внутри себя вид и индивидуальность.

Стало быть ставилась задача не только «не дать перевес безличной сущности», но практически перечеркнуть сущность Лицом – Ипостасью. Эта сверхзадача, поставленная ещё апостолом Павлом, впервые употребившим в этом значении греческое слово «Ипостась» в своём «Послании к Евреям», написанном на греческом языке и была и является до сих пор единственной и истинной целью христианского богословия.

Как было возможно уйти от многобожия исповедуя при этом Трёх Богов? Это было возможно только введя в обиход человеческой речи совершенно новое понятие, которого не было ни у греков, ни у иудеев.

В это исключительно новое определение следовало ввести, и притом в самые недра – в глубину его понятие внутреннего, ничем не обусловленного извне единства. А уже из этого внутреннего Единства Лица извести внешнюю Ему природу, - из «Кто» извести «что», и вот это акцидентальное Лицу «что» - соделать общим уже для Трёх Лиц, бытие Которых следовало объяснить простецам, уверовавшим в Евангельские события в том контексте, который был угоден церковной элите.

На Востоке прекрасно при этом понимали, что вся такая концепция держится на Начале, на Едином, на Отце.

И хоть и обозвали Отца Троицей, хотя бы для того только, чтобы избавиться навсегда от ненавистной Двоицы – Женского Начала, порождающего множество Богов; и за счёт равенства Трёх Лиц и их единой сущности вернулись к Единству Отца, но всё же понимали при этом, что Единая Сущность без Главенства, Начальства, Монархии Отца не спасает…

Если на Востоке помнили историческую последовательность богословских ухищрений, приведших к формуле Афанасия Александрийского и понимали опасность остаться без Единого Начала – Монархии Отца, то на Западе, исходя из естественного желания «подчеркнуть единство природы» (В.Н.Лосский) пришли к формуле «Исхождения Духа и от Сына»:

«…в умозрении Западной Церкви Отец и Сын изводят Дух святой, поскольку они представляют единую природу; в свою очередь Святой Дух, Который для западных богословов является «связью между Отцом и Сыном», означает природное единство двух первых Лиц»… Ипостасные свойства (отцовство, рождение, исхождение) оказываются… растворёнными в природе или сущности, которая как начало единства Святой Троицы становится… соотношением: соотносясь к Сыну – как Отец, к Святому Духу, как Отец и Сын.

Отношения, вместо того, чтобы отождествлять Ипостаси, с Ними отождествляются. Позднее Фома Аквинский