Горькие огурцы

знакомство, - просто сказала хозяйка и все выпили. Женщина, выпив наравне со всеми  до дна, приложила левый локоть к губам и посидела так немного, краска сошла у нее с лица, а потом снова вернулась.
-Закусь такая, - сказал Чегодаев, - мануфактурка называется.
Песков поковырял в тарелке: огурцы были неимоверно горькие, и соль хрустела на зубах. Он мельком взглянул на хозяйку и опустил глаза, но она перехватила его взгляд.
-Что, не нравится? – спросила она.
Песков неопределенно пожал плечами.
-А кому понравится? Только Рыжему да вот этому. Пью, как мужик, и живу, как на вокзале, даже еще хуже. Все жду чего-то… А чего ждать?  Ждать-то уже нечего, ничего хорошего не будет, поезд уже ушел. Надо было раньше думать, а теперь уже поздно, привет. Так или нет?
-Не знаю, - сказал Песков.
-Все ты знаешь. Тоже разведенный, как Рыжий?
-Разводиться не собираюсь.
-Гляди ты, - удивилась женщина, - есть еще такие, а я уж думала, что весь белый свет в разводе: куда ни глянь – все разведенные или шляются друг от друга втихомолку.
-Может, не все, - сказал  Песков.
-Ты других не видала, - сказал Чегодаев.
-Где уж мне, ты думаешь, что я кроме вас ничего не замечаю?
-И что ты видишь? - ухмыльнулся снисходительный Чегодаев.
-Ты погоди, не лыбься. Сейчас все женатые друг другом недовольны, все друг другу мешают, всем воли хочется. Этой, как ее, независимости. Каждый хочет сам по себе, потому что все сытые, обутые, одетые, Теперь получается, бабе мужик постоянный, вроде бы не ну-жен. Все хотят жить на свободе. Так или нет?
-Ну, допустим.
-Вот ты, Рыжий, свободный человек, доволен ты своей жизнью или нет?
-Я сам себе хозяин. Захотел - выпил, захотел - в гости пошел, никто меня не пилит, я в неволе за горячую похлебку не живу.
-Дурак ты, - просто сказала женщина, - причем здесь похлебка? Все равно готовить что-то надо, что на двоих, что на троих - какая разница? Разве дело в щах или в стирке? Я одна устала, я этой свободой вот так сыта, по горло. Нашелся бы мужичок, чтобы более или менее непьющий, не такой, как мой алкаш, я бы его поставила в угол и молилась бы на него весь день.
-Тебе надо пить поменьше, Тань, - назидательно сказал Чегодаев и разлил вторую бутылку.
Хозяйка в растерянности подперла голову рукой.
-Что же ты, стервец, одну не принес? - спросила она, - ведь ты две притащил, а теперь меня же и стыдишь.
Они выпили и опять закусили горькими огурцами. Племянник заметно оживился, глаза у него заблестели, а Чегодаев стал быстро хмелеть.
-Ты не обижайся, - сказал он хозяйке, - но у тебя ребенок и тебе бы надо поменьше водочки.
Татьяна прикрыла лицо рукой, а Пескову стало неловко, и тогда он сделал то, что ему всегда помогало обрести спокойствие и уверенность в себе: он представил себе, что вернулся домой.
Он вернулся домой и ослепительным майским утром идет на работу, а дочь, обняв его за шею, сидит у него на правой руке. На какое-то мгновение он ощутил это чистое и теплое прикосновение и потерянно улыбнулся. Они идут с ней по двору вдоль своего длинного десятиподъездного дома, который отсюда, снизу, почти не виден из-за кустов венгерского клена и сплошной стены белых в зеленую дымку берез, изящных рябин, размашистых яблонь в розовом цвету, и поворачивают налево возле овощного магазина и булочной.
Песков рассказывает ей на ходу какую-то смешную историю о человеке, который в новом черном костюме и при галстуке, переходя лужу по дощечке, пробалансировал на одной ноге, но не удержался и плюхнулся в лужу, и дочка хохочет, уткнувшись носом в его гладко выбритую щеку и просит: «Папа, расскажи еще чего-нибудь». Она ужасная хохотушка.
Они переходят через дорогу, где на остановке идет отчаянная борьба за место в автобусе. Песков открывает калитку и на территории детского сада выпускает дочь на землю, и она бежит по мокрой асфальтовой дорожке, оборачиваясь на ходу и помахивая ему рукой, и исчезает в дверях. Ее уже не видно, а он еще стоит и смотрит на то место, где она только что пробежала.
Теперь он попадает в другое измерение: нужно двигаться и желательно побыстрее. Со второй попытки он садится в автобус - это уже половина ежедневной победы, а потом метро, а потом еще немного пешком.
Там его ждут люди в рабочих спецовках и вечная круговерть захватывает его на весь день, затягивает в свою орбиту, но в этом беспрерывном движении, где у человека, кажется, не может оставаться ничего личного, он ежесекундно ощущает тепло детского объятия.
Вечером, после работы, он прорывается через весь этот огромный каменный город, чтобы не опоздать к закрытию, к тому тихому, в зелени детскому саду, и бешеное счастье переполняет его через край.
Зачем я здесь? подумал  Песков, что я делаю в этом чужом для меня доме?
-Зачем вы сюда пришли? - вдруг спросила хозяйка, и столько тоски и безысходности  было в ее голосе, что у Пескова озноб прошел по корням волос, как бывает при сильном испуге или внезапном душевном озарении. - Думаете, я не понимаю? Вы два кобеля и этот сопляк третий! Не понимаю, что ли? Да вашего духу здесь бы не было, если бы я была нормальная здоровая баба. Духу бы не было! Я и сейчас могу вас прогнать. Ты что думаешь, Рыжий, пришел сюда с бутылкой и тебе все можно? Так, по-твоему?
Чегодаев, не ожидавший такого поворота событий, смутился, а хозяйка наслаждалась его замешательством.
Песков, чувствуя неловкость и пытаясь как-то смягчить ее,  зацепил дольку горького огурца и стал жевать ее. Случайно он встретился взглядом с этой женщиной, но не отвел взгляд, а стал смотреть ей прямо в глаза, удивляясь чему-то все больше и больше.
Глаза у нее жили как будто отдельно от лица, на котором уже явно проступили признаки болезни, и это были очень странные глаза, совсем не такие, как у большинства женщин, с которыми ему приходилось общаться.
В эти глаза можно было очень долго глядеть, они пропускали взгляд куда-то внутрь, в них не было этой пелены, этой брони, он дол-го подбирал это слово и, наконец, нашел его - в них не было жестокости, которая всегда отталкивает, а наоборот, была открытость, обнаженная беззащитность и доброта.
-Все мужики скоты, - махнула рукой хозяйка и вымученно улыбнулась. - Но почему, я вас спрашиваю, почему? Сидят три мужика и поят бабу водкой. Поди как интересно, поди как здорово! Не совестно, а? Не стыдно?
-Ну чего ты разошлась? – примирительно сказал Чегодаев. - Не хочешь, мы уйдем, зачем ругать-то?
-Да сидите, черт с вами, наливай!
Они выпили еще раз, сбегали, а потом выпили еще.
Чегодаев повесил голову на грудь, но Песков больше не хмелел. Он о чем-то поболтал с хозяйкой, она посидела немного, потом, пошатнувшись, встала и вышла из комнаты.
-Ну что, мужики, кому оставаться, - сказал племянник-Поросенок, - может, на спичках кинем?
Он держался примирительно, не наглел, ведь их было двое, а он всего лишь один, он тут не мог диктовать свои условия, тут была не подворотня, где он был хозяин, сила была не на его стороне, и поэтому он, скрепя сердце, шел к своей цели бескровным, так сказать, дипломатическим путем.
-Не хотите на спичках, давайте в очередь, по-братски. – хмыкнул он, - мне лично все равно, а она и слова не скажет.
Подонок, подумал Песков, мразь сопливая, в рыло, что ли, ему заехать? Заехать можно, да что толку. Песков присмотрелся к нему  внимательней. Конечно, он не племянник и не из деревни, а скорее всего предводитель местной шпаны. Крепенький, выше среднего роста, коротко стриженный, с плоской, как у боксера грудью. В драке он, наверное, был хорош.
Хорош, ничего не скажешь, молодой, изворотливый, держится уверенно, были у него, видимо, уже победы за явным преимуществом в темном переулке, когда их пятеро, а противник один. Он был опасен, этот парень, опасен тем, что уже видел кровь и людей, валявшихся у него под ногами в пыли.
Если что, решил Песков, я его должен уложить первым ударом, прямым и коротким в переносицу, пока он не вытащил из кармана какую-нибудь дрянь, вроде бритвы.
Песков поморщился. Бритву я терпеть не могу, подумал он, на меня поднимали все, что можно: и лом, и нож, и даже дробовик, это не очень приятно, но бритву я терпеть не могу, потому что она такая скользкая, острая и мерзкая.
Он все время держал парня в поле зрения.  
Господи, что я здесь делаю, подумал Песков, зачем я сижу в этом доме и говорю с этими людьми? Я не должен здесь быть, я совершенно посторонний человек. Почему я должен защищать эту женщину от подонков, если завтра они придут к ней свободно, когда меня здесь не будет?
Песков поднялся и толкнул Чегодаева в спину, тот сразу очнулся и мутными глазами оглядел окружающих. Взгляд его выражал полнейшее недоумение, он никак не мог понять, где он находится.
-Поднимайтесь, господа визитеры, - сказал Песков, - и вы тоже, молодой человек, мы все уходим.
-Не понял, - ухмыльнулся Поросенок, - за все уплачено, шеф. Или вы из благородных?
А, может, обойдется без драки, понадеялся Песков, хорошо бы без драки, я этого не люблю.
-Мы уходим, - повторил Песков, - вместе уходим, все.
-Зачем, шеф? - покривился Поросенок, - я свое все равно возьму, не сегодня, так завтра. А тебе еще жить в этом городе, может, где и свидимся.
Они вышли из дома втроем, и Песков увидел, что в сквере возле дома сидит Татьяна, примостившись на скамейке и уткнувшись лицом в ладони, а дочь стоит рядом и гладит ее по волосам.
Что я могу для них сделать, тоскливо подумал Песков, для этой несчастной женщины,  для ее маленькой, но такой не по-детски благородной дочери, для непутевого Чегодаева и этого парня, у которого рост опередил развитие мозга? Что я могу сделать? Да ничего. Я для себя ничего не могу сделать: сижу в этой дыре, никому ненужный, и жду, когда закончится эта длинная пауза, когда перебесится с жиру моя любимая жена, и я смогу жить не по уродски, а как подобает человеку, я имею на это право.
Он поглядел на своих спутников, которые шли с ним рядом, плечо к плечу.
Куда они идут?