Одна

поднимая кверху лицо и элегантно выпуская в морозное небо белёсое облачко дыма. Позади неё, увлечённо о чём-то рассуждая и размахивая пластмассовой клюшкой, бегал от скамейки к скамейке мальчуган. Поравнявшись с собакой, женщина выбросила сигарету и достала из сумочки шоколадку.
– А мне, а мне! – тут же закричал обрадованный мальчишка, давно, по всей видимости, карауливший свою заветную мечту, и подбежал к матери. Затрепыхалась на резинке вязаная рукавичка, точно подцепленный на крючок пятнистый пескарь, и маленькая ручка, сжимавшая и разжимавшая парящие на холоде пальчики, взметнулась вверх, пытаясь дотянуться до лакомства.
Развернув батончик, женщина разломила его на равные части и протянула одну из половинок ребёнку. Мальчишка радостно шмыгнул носом и впился в шоколадку зубами. Клюшка медленно сползла по его животу на снег.
И тут они заметили собаку. Молча, не отводя своих коричневых глаз, она смотрела на вездесущих, непредсказуемых людей. Смотрела со щенячьей обеспокоенностью и недоверием, почти со страхом. Вероятно, её нервировал запах крови: время от времени она приподнимала морду и вылизывала скопившуюся между лапами лужицу.
Несколько минут малыш с интересом разглядывал непонятно откуда взявшееся существо, как вдруг перестал жевать и, выплюнув на ладонь размяклое шоколадное месиво, смело шагнул вперёд.
– Не подходи к ней! – женщина подняла с дорожки обломок спрессованного снега и кинула в собаку. – Видишь, она заразная?!
Собака попыталась вскочить и броситься наутёк от приближающейся к ней опасности, но тело, обессиленное потерей крови и голодом, не слушалось. На её счастье, бросок оказался неточным.
Нервно бросив под ноги блестящую обёртку от шоколада, женщина достала из сумочки сигарету, манерно прикурила и направилась к центральной аллее, время от времени поднимая кверху своё красивое, будто высеченное из мрамора лицо.
Мальчуган облизнул ладонь и уже собрался, было, следовать за матерью, но вдруг остановился. Подобрав оброненную клюшку, он приблизился к собаке. Собака не реагировала: у неё опять начались болезненные судороги, горлом пошла клокочущая кровь. Мальчишка оглянулся на мать.
– Мама-а-а, она болеет, она хочет домой…
Услыхав знакомое "домой", собака жалобно заскулила и, подрагивая всем телом, поднялась: сначала на передние лапы, затем с большою осторожностью на задние. Роняя кровавые сгустки, она шагнула на дорожку и посмотрела мальчику в глаза. Ей было нестерпимо жаль себя, свою теперешнюю жизнь и будущую, и она заплакала: две слезинки – боль и страдание её души – скатились, смешиваясь с чёрными каплями, и обронились на холодный снег.
– Домой? Эту паршивую уродину? – женщина в недоумении остановилась и, поискав глазами, схватила торчавшую в сугробе палку. – Вот вырастешь, – я куплю тебе настоящую, с медалями.
Наученная жизнью, собака пригнула голову, поджалась и, насколько позволяла боль, побежала мимо пустого фонтана и заколоченных киосков к выходу. Раскачиваясь на упругих ветках, расхорохорились разгорячённые своим числом и недоступностью вороны, загалдели, распаляя самих себя и оповещая прилегающие окрестности о возмутительном и совершенно нежелательном собачьем присутствии.

На центральной аллее, которая начиналась у главного входа и заканчивалась чугунным литьём, ограждавшим посетителей от обрывистого берега реки, стоял, опершись на деревянную лопату, дворник и, с пренебрежением поглядывая на сухонькую, похожую на бывшую учительницу старушку в потёртом пальтеце, разглагольствовал.
– Вот ведь глупые существа эти вороны: орут, и сами не понимают, чего орут. Собаки они будто б не видали! Ты только погляди, сколько всяких тварей ненужных вокруг развелось: тараканы, крысы, крокодилы. Житья от них нет, одна надсада.
В слезящихся, по-детски распахнутых глазах старушки угадывалась неприязнь.
– Не знаю, чем вам крокодилы так не угодили, а что касается тараканов и крыс, так это всё от нашей же с вами неопрятности и бескультурья: ни дом как полагается построить не умеем, ни самих себя с достоинством не можем обслужить.
Дворник пренебрежительно хмыкнул.
– Эва куда хватила! Причём тут бескультурье-то?.. Нет, что не говори, а тараканы и крысы – вещь никчёмная: сидят, таращатся. Делов у них никаких нет, сплошное безделье.
– Выходит, и я, – старушка грустно улыбнулась, – человек ненужный, даже вредный?
– Согласен. Это хорошо, что ты сама про всё сообразила, хоть и баба, – вытирая варежкой нос, обрадовался дворник. – То ли дело мы, мужики. Мы – это сила! – дворник гулко ударил себя в грудь кулаком. – Мы и магистрали железные укладываем, и рыбу ловим, и бездонный космос бороздим!
Старушка приспустила варежку и вытащила носовой платок.
– А как же чувства, жизнь, любовь?..
– Да какая к чёрту… – Дворник с удивлением взглянул на собеседницу. – Ну, причём тут любовь-то, старая! У меня когда-то вон сожительницы были. Обеих выгнал. Занудливость и нервенность им, видите ли, мои не нравились! Дуры. Сейчас, поди, мыкаются где-нибудь по углам да по задворкам, а у меня и комнатка какая-никакая имеется, да и на четвертинку почти каждый раз деньжата есть.
– А магистрали и… бездонный космос?
– Какой… А-а-а! Конечно, космос. Ну, тут, как говорится, всё научно: кесарю кесарево, а слесарю – слесарево.
Старушка еле сдерживалась. Изобразив одолевающий насморк, она отвернулась и, пряча улыбку в носовой платок, подрагивала худенькими плечиками.

Собака заметила людей и остановилась: возвращаться назад – поздно, да и небезопасно, впереди – подозрительный дворник с лопатой. Собака в замешательстве оглядывалась по сторонам, приподнимала морду и определяла запахи. Наконец, она решилась. Приблизившись на безопасное расстояние, опустила на землю недужную лапу и отчаянно метнулась за спину беседующего дворника. Но именно этого момента дворник и дожидался. Он уже успел поудобнее перехватить лопату и, как только собака оказалась позади него, засвистев и заулюлюкав, повернулся. Собака бросилась в сторону, но, поскользнувшись на укрытой порошей наледи, неуклюже упала.
Старушка вскрикнула, словно раненая птица над беззащитным птенцом, оторопела, но уже в следующую секунду, прижав к груди кулачки, она ринулась на ошеломлённого её решительностью вероломника, ударилась о него, будто о гранитную глыбу, опустила в бессилии руки и выдохнула:
– Нехристь… Откуда вы только берётесь-то такие…
Дворник едва не выронил лопату, отступил, но скоро пришёл в себя и злобно указал на багровеющие пятна крови пальцем:
– Бегают тут сволочи, гадят. Житья от них никакого нет!
– Чтоб тебя, окаянный…
Старушка не договорила. Отыскав в авоське ломтик пшеничного хлеба, она протянула его собаке и ласково позвала:
– Пойдём со мной, деточка, пойдём. Я тебе бинтиком ранку перетяну, гречневой кашки в кастрюльке наварим. Пойдём?..
Собака лежала на самом краю дорожки, в сметённом снегу и с ужасом смотрела на приближающегося к ней человека. Хотелось вскочить и убежать… перенестись куда-нибудь далеко-далеко, подальше от страшного города, но предательски подламывалась непослушная левая лапа, а с правой стороны не позволял подняться уступчатый снег. Собрав последние силы, она неистово изогнулась, перевалилась через занемелый бок и бросилась к спасительному выходу.
Оказавшись на улице, собака начала понемногу успокаиваться. И тут же её сердце вновь забилось учащённо и болезненно: стуча и шаркая подошвами по расчищенному до черноты тротуару, на неё надвигались тёмные силуэты людей. Где-то позади всё никак не могли угомониться крикливые вороны и дворник с его ужасною лопатой, пахло бензином, урнами и горелою подсолнуховой шелухой. Мёртвая жизнь…
Слева послышался шум сорвавшихся со светофора машин. Собака в волнении переступила лапами, подняла голову, будто вбирая в себя осеннее солнце, и шагнула на дорогу.

– Вы это видели?!.. Вы видели? Она намеренно это сделала! – кричал, энергично жестикулируя и заглядывая в лица, коренастый человек с дипломатом и в поблескивающих солнечными зайчиками очках, обращаясь поочерёдно то к своему товарищу, то к прибежавшему на шум, злорадно ухмыляющемуся дворнику. – Она намеренно бросилась под машину!
– Конечно, намеренно, – с готовностью откликнулся словоохотливый дворник. – А потому что дура, никчёмная вещь: бегают, гадят… Житья от них никакого нет. Вон и машину по своей никчёмности попортила. Кто теперь за ремонт платить будет?
Собака лежала в нескольких шагах от сбившей её машины. Лежала тихо и умиротворённо, слегка запрокинув седую голову и вздрагивая кончиками лап, – будто спала. Поддерживаемая редким дыханием, в ней всё ещё теплилась жизнь, вырываясь наружу чуть слышными хрипами и стонами. Мимо шли люди, шли по своим делам, не останавливаясь, лишь некоторые бросали на собаку равнодушный взгляд и отворачивались.
Рядом с машиной стоял холёный, элегантно одетый господин: в длинном пальто, безупречно пошитом костюме и шёлковом галстуке. Было заметно, что господин пребывает в крайнем раздражении: время от времени брезгливо дотрагивался до образовавшейся на бампере трещины, грязно, не обращая внимания на любопытствующую публику, ругался и с негодованием восклицал: «Двести баксов!.. Двести баксов!..» В исступлении он выхватил из кармана перчатки и хлестнул ими несколько раз по капоту.
– Машина тут ни при чём, – поспешил отметиться общительный дворник. – Ей вон самой ни с того ни с сего досталося.
Нарядный господин на секунду задумался, метнул на говорившего колючий взгляд, ища в угодливых глазах двусмысленность и скрытую иронию, и, шагнув к собаке, ударил её в живот. Потом ещё, и ещё, и ещё раз. Бил по голове, по рёбрам и по обвислым, иссохшимся от недоедания и старости соскам.
Растолкав зевак и отпихнув разбушевавшегося господина в шёлковом галстуке, над собакой склонилась похожая на бывшую учительницу старушка.
– Деточка, деточка, не умирай! Я прошу тебя, деточка. Ну, пожалуйста! – причитала, подсовывая под окровавленную морду авоську и варежки, потрясённая увиденным старушка. – Как я ото всего этого устала… Господи!
На мгновение собака пришла в себя, попыталась приподнять голову, но тут же уронила её на асфальт, потянулась непослушным телом… и затихла. И только две слезинки – покой и свобода, скатились из померкнувших глаз.