Душа моя отлетела

вины, он ежедневно видел мать с отцом и мог бы взять себе пример.
 Я думала теперь о том, что Игорь в третьем браке ничего не понял в жизни и ничему не научился: в четвертом или пятом, как только над ним исчезнет кнут, он снова будет подличать, распутничать и в скупости сжигать себя.
 Я лично ничего не смогла с этим поделать, да и не надо было с назиданиями лезть в чужую душу, ведь это его собственная жизнь, он уже давно отрезанный ломоть: выросшие дети, как правило, в отличие от внуков, равнодушны к своим родителям, и ничего здесь не поделаешь, таков закон природы.
 Лишь только в силу обстоятельств, когда их интересы совпадают, как в данном случае со мной, дети временно проявляют внимание и озабоченность, но в основе тут – меркантильность. Конечно, старому человеку хочется любви в ответ на свое чувство, но если нет ответа, довольствуешься тем, что любишь ты сама.
Я часто думала: насколько я виновна в том, что мой любимый сын мерзавец? Говорят, что хорошим воспитанием можно смягчить пороки, смягчить, пожалуй, можно, но как избавиться от них совсем?
 Мой сын – дешевый, хамоватый резонер, в родителях и запаха такого нет, а он в чужую душу с наслаждением лезет в грязных сапогах, читает всем мораль направо и налево, как надо жить. Вот Валентина смягчила сей порок хорошим воспитанием при помощи металлорукава от душа, но это ненадолго. Для нас с отцом такое воспитание в корне было неприемлемо.
 Мой сын – распутник, одаренный от природы. Но как потребовать от козла, чтобы он не был козлом? И тут его третья жена дала нам сто очков вперед: он жир топил все ночи напролет на фабрике. Опять же нам с отцом такое в голову не могло придти.
 Мой сын – гениальный скупердяй, и где он этого набрался, ума не приложу, а вот у Валентины он стал транжир и мот: скупает по изысканному вкусу своей жены металлолом из бронзы. Каким, простите, воспитанием можно улучшить жадность от природы?
 Я не виновна в том, что мой сын родился негодяем, я не приемлю все, что в нем плохое, но это мой сын, и я его люблю.
Люблю и ненавижу одновременно.
 Срок мой приближался, когда я должна была покончить счеты с жизнью, а Игорь сатанел день ото дня: он не знал, сколько может продолжаться его мучение, три дня или три года, иначе бы он просто потерпел, только я одна была уверена, что умру тринадцатого мая в пятницу.
 Почему именно тринадцатого? А потому, что это мое любимое число, на эту цифру мне всю жизнь везло: я родилась в тринадцатом году, тринадцатого декабря мы с Костей поженились и дружно прожили всю жизнь, к великой радости моей Игорь родился опять же в этот день, наше первое жилье – квартира под номером тринадцать, моя последняя обитель на земле – дом под этим номером и, как перст судьбы, тринадцатый этаж.
Мне кажется, довольно совпадений.
 Я молча и безропотно сносила все обиды: от сгоревшей на сковороде перловки, которую он с ненавистью запихивал мне в рот, до пощечин… Я улыбалась, потому что знала – срок мой подошел.
-Какой сегодня день в календаре? – спросила я однажды сына.
-Тринадцатое, пятница, – ответил он в дверях перед уходом на работу, – единственный черный день в году.
-Он не черный, он самый светлый, – возразила я.
-Ты помешалась, – сказал мне Игорь, – я тебя луплю, а ты смеешься.
-Я не смеюсь, я улыбаюсь: мне хорошо.
-Тебе неплохо, это видно, – сказал мне сын, – но я уже договорился и завтра сдам тебя в дурдом, конечно, если ты сама сегодня не подохнешь.
-А ты успел переписать квартиру на себя?
-Само собой.
-Спасибо, милый, – сказала я ему, – я тебя за все благодарю. Сегодня я умру.
 Так мы с ним расстались.
 К часу дня гроза над нашим домом уже отгромыхала, просинело небо, солнце заслепило мне глаза, и, вдохнув последний в жизни раз глоток озона вперемешку с ароматом тополя, я тихо и счастливо умерла.
 Душа моя отлетела.