О том, как ортодоксы Пушкина к себе приобщают

http://youtu.be/Zcjb9g1PStQ
Пушкина официальная церковь не принимала в своё лоно живым, но когда он умер, попыталась присвоить его себе. В 1840 году в журнале «Маяк современного просвещения и образованности» была опубликована критическая статья С. Бурачка «Видение в царстве духов», а в ней стихотворная пародия митрополита Филарета на стихотворение Пушкина «Дар напрасный, дар случайный» (1828 г.), и сотворена легенда о том, что якобы сам Пушкин откликнулся на сию пародию стихотворением «В часы забав иль праздной скуки» (1830 г.), где, согласно отредактированной кем-то версии, написал такие вот неуклюжие строки:

«Твоим огнём душа согрета

Отвергла блеск земных сует,

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт».

Разберём эту историю подробно несколько позже, а пока отметим только то, что только в страшном сне можно представить себе гордого поэта, насвистывающего в стиле «три татушки, три та – та» - (рета – ет – рета – эт) «в священном ужасе» перед митрополитом «отвержение» «блеска сует» и «огнём» его проповедей «согревающего душу».

В 1834 году в «Дневнике» в заметке «Середа на святой неделе» Пушкин пишет:

«…Всегда много смешного подвернётся в случаи самые торжественные. Филарет сочинил службу на случай присяги. Он выбрал для паремии главу из Книги Царств, где, между прочим, сказано, что «царь собрал и тысящников, и сотников, и евнухов своих».

К.А. Нарышкин сказал, что это искусное применение к камергерам. А в городе стали говорить, что во время службы будут молиться за евнухов. Принуждены были слово евнух заменить другим».

22 декабря 1834 года Пушкин записал:

« Ценсор Никитенко на обхвате под арестом, и вот по какому случаю: Деларю напечатал в «Библиотеке» Смирдина перевод оды В. Юго, в которой находится следующая глубокая мысль: Если-де я был бы Богом, то я отдал бы свой рай и своих ангелов за поцелуй Милены или Хлои. Митрополит (которому досуг читать наши бредни) жаловался государю, прося защитить православие от нападений Деларю и Смирдина. Отселе буря. Крылов сказал очень хорошо:

« Мой друг, когда бы был ты Бог,

То глупости такой сказать бы ты не мог»

Это всё равно, заметил он мне, что я бы написал: когда б я был архиерей, то пошёл бы во всём облачении плясать французский кадриль».

Александр Васильевич Никитенко, подробно описавший свои злоключения, дознался:

« что первым забил тревогу писатель и церковный деятель А.Н. Муравьёв, а митрополит Филарет, который однажды углядел оскорбление святыни в седьмой главе «Онегина» («…и стаи галок на крестах»), но не нашёл поддержки у Бенкендорфа, на сей раз добился полного удовлетворения. Скандал был настолько шумный, что о нём сообщалось в депеше вюртембергского посланника своему королю» (Никитенко А.В. «Дневник», Л., 1955, т.1).

Как видим совершенно невероятно, чтобы Пушкин посвящал стихи тому самому митрополиту, который писал доносы и считал вместе с ним его «галок на крестах», скорее отнёсся бы к нему и к его опусу лишь с юмором.

Но церковь любит из любой нелепости состряпать традицию. Так «столп православия» митрополит Антоний Храповицкий, непонятным образом с юности возлюбивший: «легкомысленного, буйного юношу, не только себя самого, но иногда и лиру свою отдававшего на служение беспутству» видимо за то, что «старцы и юноши, и мужчины и женщины, и военные и гражданские чины…все литературные, философские и политические лагери стараются привлечь к себе имя Пушкина» пишет, не сомневаясь:

«…Пушкин силою своего светлого ума и благожелательного чувства пробивает… тяжёлую перегородку между обществом и духовенством и находит дорогу даже в довольно чёрствое сердце покойного митрополита Филарета».

Митрополит Антоний в своей статье «Пушкин как нравственная личность и православный христианин» приводит «Стансы» Пушкина, ответ на них Филарета и стихи поэта, написанные якобы в ответ «Митрополиту Московскому Филарету», хотя такого названия нет у Пушкина и в помине.

После сего для убедительности фиксации всей этой приснившейся ему эпистолярной кампании, беспрецедентной в творчестве Пушкина, митрополит Антоний делает заключение:

« Не позволяя себе шуток над благочестием чисто церковным, наш поэт негодовал на интеллигентское ханжество, в котором религиозность сливается с самолюбием, и ясно понимал, насколько народное благочестие проникнуто от начала и до конца смиренномудрием, возвышеннее и чище барского благочестия».

В этой же статье митрополит Антоний, ничтоже сумняшеся утверждает:

«можно сказать, что настроения беспощадного самобичевания и раскаяния представляются преобладающими в его творчестве, потому что оно красной нитью проходит через все его воспоминания и элегии».

В речи, произнесённой к 100-летней годовщине со дня рождения поэта Антоний Храповицкий с восторгом привёл изуродованное В.А.Жуковским четверостишие из «Памятника»:

«И долго буду тем народу я любезен,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что прелестью живой стихов я был полезен

И милость к падшим призывал».

«Прочтите… его стихи к Филарету, или «Подражание Джону Буньяну», - пишет Храповицкий, - и вы поймёте, что только ложное воспитание, ложная жизнь ввела в служение страстям эту чистую душу, предназначенную не для них, не для условных целей жизни, но для чистой добродетели».

«…С какой настойчивостью представители различных учений стараются найти в сочинениях Пушкина или, по крайней мере, в его частных письмах какую-нибудь, хотя маленькую оговорку в их пользу. Им кажется, что их убеждения, научные или общественные, сделаются как бы правдивее, убедительнее, если Пушкин хотя бы косвенно или случайно подтвердил их. Где искать тому объяснения? Если бы мы были немцами или англичанами, то вполне правильное объяснение заключалось бы, конечно, в ссылке на народную гордость, на мысль о Пушкине, как о виновнике народной славы. Но мы – русские, и свободны от ослепления собою. Если мы кого горячо любим все вместе, всем народом, то для объяснения этого нужно искать причин внутренних, нравственных»…

«Народные и исторические симпатии Пушкина зависели от его нравственных и религиозных убеждений, а не обратно»…

Рассматривая Пушкина вместе с Ф.М.Достоевским как «гениального совместителя национального патриотизма с христианским космополитизмом» митрополит Антоний горько сетует, что «рабствовавшая публике критическая литература… выставляла Пушкина как революционера, несмотря на то, что наш великий писатель был живою противоположностью таким понятиям».

«Авторы лицемерно замалчивали (не имея возможности отрицать) главный вывод из пушкинской загадки, а ходили вокруг да около её смысла, не вникая в её существо»…

Цитируя Пушкина:

«Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали Боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги,

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне – свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура,

Всё это, видите ль, слова, слова, слова!»

Антоний Митрополит приходит в восторг: «Пусть призванные на то правительственные чины и профессора юридических наук знают эту область…. Пушкин вполне определённо указывает на второстепенное значение правового порядка и на первостепенное значение нравственного начала…. Блаженна была бы Россия, если бы юношество и общество и в этом отношении согласились бы с Пушкиным и посвящало свой ум и свои силы не на ту борьбу политических идей, партий и мечтаний, которыми исчерпывается жизнь западного мира, выродившегося из бездушной культуры правового Рима».

«Пушкин не в политическом строе жизни полагал своё призвание, как русского общественного деятеля…».

«Нравственное влияние личности сила более устойчивая, чем правовой порядок». «Последователи знамён политических, партизаны правовых порядков почти всегда в зрелом возрасте отступали от ложных увлечений молодости, да и пока служили этим последним, то их призывы были скорее истерическим криком человека, желающего заглушить свою собственную внутреннюю раздвоенность, и казались тем убедительнее, чем менее могли их понять и оценить призываемые, так что горячее увлечение подобными идеями было свойственно лишь самой незрелой молодёжи».

Как видим Антоний Митрополит не желает в цитируемом им самим стихотворении замечать совершенно «языческое» многобожие Пушкина – « Я не ропщу о том, что отказали Боги»; он не чувствует иронии Пушкина в словах «сладкой участи оспоривать налоги», «мешать царям друг с другом воевать» «и мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов». Он, конечно же, не догадывается, что и его самого Пушкин скорее всего воспринял бы чуть иначе, чем он к этому привык в своей парафии.

«Понять быт своей страны, охранять, ограждать его, так что и законодательство бывает по отношению к быту силою служебной» - в таком вот контексте Антоний заключает:

«Всё русское общество отобразилось в личности Пушкина. Пушкин понял, в чём ложь и в чём истина для него самого и для России». После того, как Атоний Митрополит на примере Пушкина доказал величие своей христианской идеи о предпочтительности индивидуальной свободы над политическим освобождением, он именем поэта, несмотря на «бессильные гавкания», «тех, которые хотели наложить на его имя ярлык политической доктрины, взывали от его имени к политическим мероприятиям» призвал как водится русский народ к порядку и христианскому почитанию богоучреждённых властей.

Эта вот похвала Пушкину была переиздана в 1991 году сто тысячным тиражом студией «ТРИТЭ» творческо-производственного объединения Никиты Михалкова , и судя по всему отражает и сегодня мнение монархически настроенной общественности, для которой Антоний Храповицкий, митрополит Киевский и Галицкий (1917), член Государственного Совета (1906), один из претендентов на Патриарший престол на Соборе 1917-1918 гг., глава Русской Зарубежной Церкви (1921-1936) - непререкаемый авторитет.

Рискуя обрести множество врагов, всё же укажем на слова, принадлежащие самому Пушкину:

«Только революционная голова, подобная Пестелю, может любить Россию - так, как писатель только может любить язык. Всё должно творить в этой России и в этом русском языке… Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими… 9 апреля 1821 года. Утро я провёл с Пестелем; умный человек во всём смысле этого слова. Moncoeurestmaterialiste, говорит он, maismaraisons’yrefuse (Сердцем я материалист, но мой разум тому противится). Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…» (Из Кишинёвского дневника).

Как видим напрасно усиливался Антоний Храповицкий доказать превосходство в творчестве Пушкина индивидуальной нравственности личности над её же народом. Всё наоборот, именно народ у Пушкина является средоточием нравственности и веры. Отметим же смысл слов поэта «в этой» и «в этом» и сопоставим с современной нам «идеологией новых русских» с презрением отзывающихся об «этой стране» в коей они «как бы» «на самом деле» существуют и сравним с критикой