Ой-Ля-Ля или Только - Без Обид /часть первая/

СЦЕНАРИЙ.
полнометражный художественный фильм-фантазия в стиле очень жёсткого, русского эпоса с рабочим названием - "Ой-Ля-Ля или Только - Без Обид".

Начало фильма - свет гаснет и  под мощное музыкальное сопровождение самой знаковой в России патриотической мелодии композитора А.Александрова "... Вставай, страна огромная..." /"Священная война."/, а точнее - с её самого первого аккорда, через весь, пока что абсолютно чёрный экран и в самой доступной для чтения скорости, справа налево и буква за буквой, начинает материализовываться широкая, ярко-белая, широкая "телетайпная" лента, в которой, чёрные из круглишков, буквы быстро печатаются одна за другой с правого края экрана, создавая нужные сейчас слова по мере её продвижения к левому краю экрана и таким вот образом, по очереди, представляя зрителям создателей фильма, главные и не главные роли, массовку и обязательно, в самом конце этой ленты, должны быть отдельные слова благодарности всем,
кого надо обязательно поблагодарить за то, что этот фильм состоялся.
И вот - после того как все, так сказать, титры заканчиваются, тупо выдерживаются пару театральных секунд, и под зазвучавшее чуть громче, музыкальное сопровождение, перед глазами зрителей происходит следующее - как только последняя буква титров исчезла в левом краю экрана, то откуда-то из глубины этого чёрного экрана, примерно по его центру, медленно, но уверенно двигаясь навстречу к зрителю, проявляется, и патриотически, словно на ветру растянувшись на весь экран, колышется как флаг, и само его название, написанное в три строчки, и выглядящее как три одинакого-длинные, разноцветовые полосы - язык русский, шрифт крупный, печатный, классический.
При этом - верхняя полоса названия /Ой-Ля-Ля/ состоит из ослепительно-белых букв, средняя /или/ - из ярко-бирюзовых, а нижняя /Только - Без Обид/ - из ярко-красных букв.
А по прошествию своих десяти-пятнадцати секунд кинематографической жизни и словно бы улетая, или затягиваясь обратно куда-то вовнутрь чёрного экрана, название фильма, строчка за строчкой, не торопясь, тоже изчезает и при этом забирает за собой и своё музыкальное сопровождение/последние аккорды песни/.
После этого, на экране, в полной тишине и как бы настраивая постепенно свою резкость, и как будто бы из ниоткуда, возникает первый, вступительный кадр фильма.
И этот кадр, если сказать поточнее, на самом деле, выглядит как активно движущийся/стремительно опускается с большой высоты/, поисковой и  широко-панарамный кадр-обзор, который длится примерно секунд пятнадцать-двадцать, не больше.
И за это время, этот панарамный кадр-обзор успевает спуститься из атмосферы почти до земли, показывая по мере своего снижения, вначале - земной шар как таковой, потом, постепенно сужая диапозон поиска, выделяет на общем фоне Евразию, Азию, Дальний Восток, потом Российскую часть Дальнего Востока и наконец - город Биробиджан с его улицами и домами.
А параллельно этим позициям /последнюю, я думаю, надо будет уточнить субтитрами/, зритель, по мере уточнения местоположения, непроизвольно понимает, что перед ним конец ХХ века, лето, конец июня, суббота, полдень, ни ветерка, ни звука и очень-преочень жарко.
Точнее - невероятно жарко.
И этот погодный нюанс виден сразу, и прежде всего потому, что такая нереальная жара совсем не свойственна ни для этого города,  ни для всего этого региона в целом.
Но по сюжету, в Биробиджане сейчас стоит именно такая - редкостная и невероятная жара.
Я имею ввиду то, что эта жара просто напросто нужна нам для сюжета, так как без неё получается не очень складно.
И поэтому, с высоты двадцати-тридцати-сорока метров, оператор показывает город так, что бы глядя на экран, любой адекватный зритель, без сомнений, и однозначно, мог сразу понять, что сейчас на экране он видит настоящее, и совершенно запредельное для этих мест, городское, природное пекло.
То есть я хочу сказать, что на экране чётко видно, как опалённые и поджаренные безжалостным Солнцем, но по-прежнему ещё зелёные листья, которые правда, по виду, сейчас больше похожи на давно уже подвядшие цветы, очень глупо и уныло висят на деревьях и кустах без какого-либо движения, или шелестения.
А зелёная пока ещё трава, точно так же глупо и уныло, лежит на горячей земле.
Ну-а асфальт, брусчатка и все кирпичные городские строения так раскалились от вездесущего Солнца, что над дорогами и тратуарами стали порой наблюдаться странные и очень похожие на миражи, зрительно-заметные волнения горячего летнего воздуха, в которых, повсеместно и прямо на глазах планирующий с деревьев, свежий тополиный пух, своим массовым присутствием, отчётливо создавал своебразный и весьма фантазийный эффект почти непадающего, биологического снега.
Который, в свою очередь, очень красиво и эфирно пошевеливаясь в горячих воздушных потоках, предельно лениво и легко летает по всему городу.
При этом, почти расплавленный свет, перпендикулярно к городу висящего Солнца, самым сказочным образом прерывается и переливается в этих тополинных снежинках.
И абсолютная тишина. /операторы знают как правдоподобно, то есть в визуальных реалиях, всё это снять и показать за короткое время на экране./
Здесь вступительный кадр-обзор заканчивается и дальше - как бы заинтересовавшись чем-то одним, камера спускается пониже в нужном направлении и останавливается на отметке метров в десять-двенадцать-пятнадцать, не больше.
Таким образом, постепенно, но целенаправленно, кадр за кадром создавая самый крупный план, камера фокусирует внимание зрителей на быстро прорисовывающимся на экране, здании городского железнодорожного вокзала, точнее - на его фасаде со стороны города.
При этом, камера оператора не задерживается долго ни на одном из архитектурных фрагментов вокзала/бывшая сталинская архитектура с лепнинкой и колонами, но в современной подаче и интерпритации/, а активным бодричком "пробегается" по его широченному и высокому, но пока что ещё не мраморному/плитка/ крыльцу, по четырём высоченным, дерево-стеклянным дверям/пока - не пластик/ и фрагментально - по его многочисленным окнам первого-второго этажей/тоже, пока что пластик/, а затем, проигнорировав почему-то третий этаж, сразу плавно подымает свой ракурс чуть выше и ненадолго замирает на полутора метровых неоновых буквах слова "ВОКЗАЛ" и висящих под ними, огромных вокзальных часах, показывающим на своём круглом циферблате реальное время./ориентировочно - начало первого, типа -
двенадцать десять, или чуть больше./.
И практически сразу после того как зритель узнал, который по сюжету сейчас час, камера оператора разворачивается на сто восемьдесят градусов, и показывает с этой высоты /три сталинских этажа и крыша/, перпендикулярно идущую к железнодорожному вокзалу, двухрядную, и абсолютно прямую, и пустую, полукилометровую асфальтированную улицу с односторонним движением, и тремя видимыми перекрёстками.
И показав за шесть-семь секунд эту коротенькую улицу в общих чертах, с левой её стороны - вначале дома, а с правой - большой, городской сквер со всеми его атрибутами/о них чуть позже/, камера оператора лихо покидает крышу железнодорожного вокзала, и не задерживась ни на чём примечательном, по воздуху пересекает пятьдесят метров привокзальной площади/тогда ещё не было на ней обалденного фонтана и скульптурных композиций как сейчас/, и неуклонно, но плавно снижаясь всё ниже, и ниже, заодно перелетает, и через перекрёсток с поперечной, трёхполосной улицей, после чего, зафиксировавшись на высоте пяти метров, устремляется, но не быстро, над левым если смотреть от вокзала тратуаром, в глубь, взятой в объектив, сюжетной улицы.
При этом, адресные таблички на её самом первом от вокзала, трёхэтажном, сталинской архитектуры, каменном доме, построенном в виде равностороннего прямого угла, успевают ненавязчиво сообщить зрителю, что камерой оператора, только что была пересечена улица им.
М. Калинина и что - дальнейший маршрут кинокамеры продолжается по нужной для сюжета, Октябрьской улице.
И действительно, продолжая двигаться по улице, камера оператора упирается в дом с адресной табличкой, на которой, чёрным по белому, было написано - ул. Октябрьская д.3.
Этим я хочу сказать, что зрители в этот момент видят на экране двухэтажный, бревенчатый дом, классически построенный в стиле коллективизации, модернизации, либо любых других советских новостроек тридцатых-сороковых годов ХХ века.
Хотя, как мне кажется, учитывая то, что этот дом в дальнейшем станет местом основных событий этого фильма, что здесь, всё же имеет смысл рассказать об этом доме несколько подробнее и поточнее описать его детали.
Потому скажу, что зритель на самом деле видит перед собой не ветхое и морально устаревшее строение, а ещё реально крепкий и достаточно крупный, двухэтажный дом.
Который, судя по его виду и архитектуре, был когда-то очень грамотно и качественно срублен из необшитых, и очень толстых брёвен лиственницы, а затем, в процессе своей долгой жизни, был неоднократно, не жалея краски, выкрашен в самый глубокий тёмно-зелёный цвет.
А если посмотреть на него сверху /камера ненадолго поднялась над домом/, то становится ясно, что этот дом построен в форме лежащей русской буквы "Н".
И эта буква-дом лежала на земле так, что более короткие концы, так сказать, её ножек, и её фигуральная перекладина, которая была на пару метров вовнутрь, относительно торцов её ножек, выходили на тратуар Октябрьской улицы, а длинные концы этих же, как я уже сказал, ножек, и обратная сторона её фигуральной перекладины, своими непарадными сторонами создавали аккуратный, и уютный дворик с двумя ровными рядами двух-трёх-метровых ёлочек, со скамеечками, беседкой, клумбами, двумя берёзками, и небольшой/десять на десять метров/,
асфальтированной площадкой для прогулок, и занятий строевой подготовкой военнослужащих.
В этот дворик из дома выходило несколько дверей, а посмотреть на него можно было из десятка полтора окон на обоих этажах.
На всех окнах первого этажа стояли разноузорные, металлические решётки/примета девяностых/.
Со своей лицевой стороны, выходящую на Октябрьскую улицу, этот дом, так же имел с десяток, не меньше, больших, старостильных окон в белых деревянных рамах, обшитых такой же беленькой, без изысков, обналичкой, а по его краям, в торцах, так сказать, его "ножек", на улицу выходили две высокие, двустворчатые, деревянные двери, в которые можно было зайти прямо с тратуара.
А ещё, я почему-то не сказал об этом сразу, но когда на этот дом смотришь сверху, то в глаза бросается необычный для конца двадцатого века факт - этот дом был по-прежнему покрыт конкретно старостильным и давно уже потерявшим свой родной цвет, а частично и форму, гофрированным, листовым железом, которое, видимо уже очень много-много раз, красили в самые разные оттенки коричневого цвета.
Хотя, стоя на асфальте, этот факт, я про коричневое разноцветье, увидеть практически было невозможно.
Но зато с асфальта, если немного отойти от дома, можно было увидеть, как на этой крыше очень симпатично смотрелись три слуховых окна.
Одно из этих окон было точно по центру крыши, то есть,