В наряд по столовой заступил прапорщик Конда(фамилия такая), сам росту небольшого, но фуражка с высокой тульей постоянно цепляет дверной косяк, и Конда с удовольствием ее поправляет. В недавнем прошлом Конда возглавлял гарнизонную гауптвахту(губу), знал поваров, исключительно, как «разгильдяев и нарушителей» и относился к нам соответственно: обращался «эй, воин!», требовал одеваться по форме: белые брюки, колпаки, фартуки, тапочки; запрещал в свободное время играть в карты, а, главное, непрерывно громко орал командным голосом на всю столовую в дело и не в дело – крышки с котлов срывало.
--Оракул, -- сказал напарник Коля Цыганов и пояснил. -- Орет и орет -- полный придурок.
Пересменка для дежурного -- горячая пора: получить суточный запас продуктов на полторы тысячи «довольствующихся», расставить солдат по работам, накрыть столы к ужину. Мы с Цыганком работали пока спокойно. Загрузили в четырехсотлитровый котел перловку, пустили пар и отправились открывать банки с тушенкой.
Опа! Десяток банок из семидесяти оказались вздутыми – «бомбаж». На складах НЗ(неприкосновенный запас) шла замена продуктов. Отлежавшее срок сбрасывалось в солдатские столовые, а на хранение закладывалось свежее. Точно, как наш завсклад прапорщик Селянко -- в первую очередь выдавал подпорченную картошку и вонючую капусту. Пока солдаты управлялись с испорченными продуктами, сгнивали свежие. Результат – бойцы круглый год ели негодные овощи.
Одну-две банки я бы выбросил со спокойной душой, но десять… Отсутствие в котле пяти килограммов мяса и слепой заметит. Гауптвахтой не отделаешься. Мимо, громко кому-то чем-то грозя, пробегал прапорщик Конда. Я остановил его и разъяснил ситуацию.
-- Покажь банку! Открой! Пахнет нормально! Работайте!
-- Склад рядом. Можно заменить…
-- Солдат не свинья – все съест!
Было бы сказано. Открыли банки, забросили мясо в котел, перемешали, добавили приправу: морковку, лук, томат; дали закипеть, и ужин готов. Осталось дождаться разрешений на выдачу от медика и дежурного по части и можно кормить «контингент».
В дверях варочного цеха появился старший сержант-сверхсрочник военфельдшер Горяев. Судя по лоснящимся щекам, он уже «разрешил» раздачу пищи в офицерской столовой и, не взглянув на котел, молча потянул у меня из рук журнал.
Моя большая беда – замечательная память. В голове раздался характерный «звеньк», и четко зазвучала басовитая речь майора Рамзина – ротного командира в поварской учебке: «В армии все условно: противник, стрельба по нему, над ним же победа; и только каша в котле повара реальна, понос от каши реален и срок за понос реальнее некуда.»
-- Подожди, -- рассказал Горяеву о казусе, показал пустые банки.
Военфельдшер указательным пальцем перевернул одну, выговорил слова: «ботулизм», «бактерия», «отрава», попытался разъяснить мне потенциальную опасность, но запутался сам(троечником был в медучилище), скис и насупился перед жутковатой дилеммой. Запретить ужин и оставить голодными полторы тысячи парней или разрешить и отправить тех же полторы тысячи на больничную койку или выше.
Горяев огляделся, вздохнул и принял единственно правильное решение – зачерпнул в миску каши из котла и начал с отвращением (солдатская перловка -- это не офицерские отбивные) есть. «Мертвые сраму не имут!» Мы с Цыганком дружно работали ложками, потом сели рядком на скамью.
-- Время надо выждать, -- грустно пояснил Горяев.
Что-то оживленно обсуждая, в варочный цех вошли два капитана: начмед Зелинский и дежурный по части Сокол. Начмед сразу выцелил глазом Горяева:
-- Проверил? Расписался? – выслушал объяснения, взглянул на часы. -- Дежурный по столовой знал? Ботулинос! Цианид отдыхает. Двух граммов на миллионный город хватит. Неси свою кашу.
Я бегом принес две миски, подал ложки:
-- Хлеба принести?
Сокол стрельнул глазами, и я прикусил язык, не дожидаясь, пока вцепится когтями.
А в дверях уже стоял зам по тылу капитан Столяров. Я принес еще одну миску и еще одну ложку.
-- Завтра с Селянкой на «Вы» -- вымочу, вывешу, высушу и вы… -- пообещал Столяров, доедая перловку. – А ничего, вкусно.
-- Время надо выждать, -- влез Горяев.
-- Подождем, -- успокоил начмед. – Так где дежурный по столовой?
Из глубин обеденного зала донесся устрашающий рык, следом ворвался и остановился в недоумении перед представительным собранием прапорщик Конда.
-- Дежурный? Почему узнаю о случившемся не от вас? – начмед кивнул мне. – Дай ему порцию.
У меня с Кондой свои счеты. Месяца два тому, «гостевал» у него на «гауптической вахте» семь суток. Природа расщедрилась на затяжной снегопад, и прапорщик Конда заставлял меня с утра до обеда расчищать плац, а с обеда до вечера обучал на расчищенном от снега плацу строевым приемам. В шинели без ремня я, "дедушка" Советской армии, шагал, как беременная утка. Не прощу!
Пока прапорщик, по стойке «смирно», выслушивал замечания, щедрой рукой наполнил ему миску до краев.
-- Куда грузишь? – обернулся Зелинский. – Солдатам не достанется.
-- Убавлю порции, -- поменьше отравы попадет солдатам в желудки, -- успокоил я начмеда.
Зелинский кивнул согласно, следом закивали остальные. Что прапорщику Конде яду достанется «побольше», никого, видимо, не озаботило.
Конда, отложив свою объемистую фуражку, под взглядами отправлял в рот ложку за ложкой:
-- Вкусно, -- выговорил голосом, далеким от обычной громкости.
Я вгляделся в лицо прапорщика и спросил начмеда:
-- А правда, что сначала расширяются зрачки?
Конда поперхнулся и начал краснеть. Зелинский взял его за подбородок:
-- К свету повернись.
Другие капитаны заинтересованно придвинулись, начали так и сяк вертеть голову прапорщика, а он пытался незаметно прожевать и проглотить кашу. Фельдшер Горяев, прячась за спинами, незаметно достал блокнот с зеркальцем на обложке и украдкой в него глянул.
-- Нет, просто свет так падает.
Начмед Зелинский повернулся ко мне. Я никогда не видел подобного контраста – серьезное строгое лицо и смеющиеся, хохочущие глаза.
-- Раздавайте ужин! – размашисто расписался в журнале, следом поставил подпись дежурный по части капитан Сокол. Зам по тылу Столяров оставлять подпись был не обязан, но решительно взял ручку. Я этого офицера и раньше уважал.
Цыганок уже стоял у котла с черпаком, я кивнул ему и помчался, зажав челюсти руками, в самый дальний цех, -- отсмеяться и остыть.
Кашу раздали и съели. Никто не умер и не заболел.
Вспоминаю и думаю. Вроде, юмор, когда десять человек сидят и ждут смерти или поноса, или смертельного поноса.
Или это что-то более высокое, когда за спиной полторы тысячи жизней. И никто из ответственных не сбежал, не уклонился, не отказался. Ни солдаты, ни офицеры, даже прапорщик Конда оказался на высоте.
«В армии все условно: противник, стрельба по нему, над ним же победа; и только каша в котле повара реальна, понос от каши реален и срок за понос реальнее некуда.»