Весна

вроде толкотни в переполненных, душных автобусах, вальяжно пригуливающихся среди сплошных пробок, с какой-то горской, умудрённой неспешностью, она сейчас выдавала за какие-то увлекательные приключения.  Под новый год она всё рассказывала зверятам об огромных магазинах,  где в эту пору носятся туда-сюда покупатели с озадаченными лицами, пытаясь найти подходящие подарки,  и уставшие, героически-натужно улыбающиеся продавцы. Теперь вот всплыли телефоны.
- Хочешь в город вернуться?
- Ну… нет, вернуться, наверное, не хочу, - неуверенно протянула она, - но заглянуть одним глазком. И снова сюда.
За то последние месяцы мальчик так хорошо её изучил, что врать ему было одно удовольствие – он всё равно всегда понимал, что она на самом деле думает.
- Конечно, - улыбнулся он несколько печально, - конечно, потом сразу сюда. Просто посмотрим как там наши, побродим среди высоких домов, а?
- Ну да. Или ты, наверное, будешь волноваться за Неумеху?
- Да нет. Я что-то около недели не был у Неумехи, за ним ухаживает Волчонок. Так что, думаю, не пропадёт.
Мальчик видел, что Девочка ещё сама не понимает, что не захочет возвращаться в Ареал, и пытался разобраться, а где, собственно, больше нравится ему самому.
- Только давай не слишком тянуть, - попросила Девочка, - я соберу книги, надо вернуть Зайке. И приберусь хорошенько, а ты поможешь.
- Да где тут прибираться, посмотри какая чистота?
- У тебя всегда чистота, - преувеличенно укоризненно проворчала она, - а прибраться надо, мало ли, кто приедет, пожить решит. Неудобно же будет. Не будь такой свинкой.
И ведь наверняка сама не заметила своей оговорки. А если обратить внимание, найдёт, что ответить. Скажет, ну и что, что вернёмся, здесь-то они уверены не будут, и вполне могут позволить новенькому  поселиться в нашем домике – он из всех самый уютный.
- Кто же въедет? Мы же ненадолго. Мы же вернёмся.
Девочка на секунду задумалась, растерянно хлопая глазками.
- Ну и что, что вернёмся. Здесь-то они уверены не будут, и если какой-нибудь новенький захочет поселиться именно в нашем домике – он же из всех самый уютный, разрешат, конечно.
- Ну, сегодня-то прибираться мы не будем? Сегодня-то мы гостя ждём.
- Конечно, я так, в принципе. Завтра, или послезавтра. Я и книгу не дочитала, которую у Зайки взяла.  Но затягивать не стоит. Летом я хочу побыть в городе.
Да уж, летом в Ареале вряд ли будет так же уютно и красиво, как зимой. Зато будут комары, слепни, а в домики, наверняка, будут рваться муравьи. И осы, пчёлы, шмели – и какие ещё бывают насекомые наподобие, будут пытаться поселиться на чердаке, и среди ночи Мальчик будет просыпаться от жужжания… В городе-то не было спасу от этих существ. Бывало, лежишь в темноте, хочется спать, но страшно – вот оно, жужжит и злится, и наверняка уже настолько обозлено, что хочет не столько выбраться, сколько ужалить кого-нибудь, и страшно даже позвать маму… А в Ареале мамы не будет, в Ареале, по хорошему-то он за маму. В том смысле, что если появится какое-нибудь страшное насекомое… А девочка, кстати, куда меньше боится всей той мелкожолтой, полосатой братии… Но не просить же Девочку выгнуть пчелу… Тем более, что может ведь и правда ужалить – ничего особенно страшного, но ведь это будет уже из-за него… Мальчик давно понял, что так сильно боятся не стоит, но всё равно боялся, наверное больше всего боялся именно всего, что летает, желтеет, и – теоретически, только теоретически, может ужалить…
А потом ему вспомнилась мама, и… Ему на секунду стал невыносимо стыдно. Как он мог забыть Фрама, как можно было так давно не вспоминать о Фраме?
Фрам был собака. В городе жило много собак, но Фрам жил с ними, и Фрам был самой умной собакой, и Фрам был чёрен и лохмат, и Фрам был таков, что когда бежал, казалось, что катится огромный чёрный мяч, без глаз и лап, а когда останавливался, когда сидел, задумчиво глядя на мир, чудилась в нём какая-то порода, хотя никакой породой там не пахло и близко.
Когда Мальчик прощался с Фрамом, он плакал, прижимался лицом к его пушистому, твёрдому боку, и всё повторял: «собача, что же ты…» Он никогда не называл Фрама «собача», а вот тут как-то придумалось, по закону умных мыслей, несколько позже, чем следовало бы. И некого было в целом мире винить, кроме себя, и казалось, что никогда он не забудет Фрама, а оказалось, что он будет редко-редко его вспоминать, такого умного, такого славного, такого не оценённого, такого неоценимого.  
Вообще в городе немало собак, которых можно было бы проведать. Тем более – летом. Зимой к ним заходить просто незачем – помочь нечем, а бессильной жалости собаки не понимают, и каждый раз, хотя бы немного, верят, что их накормят, согреют, приютят… Бывали исключения. На стройках, неподалёку от Дома, где раньше жил Друг, была старая, умная собака. Это была очень красивая, породистая собака, какая-то борзая, таких в городе всего и было с двадцать штук, да вот эта бродячая. Её регулярно пытались забрать домой, а она всё сбегала,  не умея жить по графику в тесных людских домах, и не желая учиться.
Мальчик вдруг начал рассказывать Девочке обо всех этих собаках, и о многих других – избегая говорить только о самой главной собаке – о Фраме, мучительно не на ходя в себе права говорить о нём сейчас.
Девочка слушала, почти не перебивая, как только она одна и умела слушать – пристально глядя в глаза, и улыбаясь – не разговору, иногда несколько мрачному, а тому, что она может понимать своего Мальчика сколь бы то ни было правильно, что во все времена у всех живых существ, вскормленных Змеем, было большой редкостью.
Волчонок так и не пришёл, проспал в кроватке.
Не злитесь на него.
Дело в том, что ночью он опять гулял в лесу, и не было луны, и ему было неприютно и неприятно, неопрятному Волчонку, и он как будто прятался от чего, и всё думал, думал о своём поведении, глупый Волчонок, грубый Волчонок, почему ты не можешь вести себя хорошо, Волчонок, как тебя только терпят здесь, Волчонок.
И тут же было – бедный Волчонок, как они тебя не понимают Волчонок, почему они не помогут тебе, мой хороший Волчонок, неумелый, но старательный в своём желании жить с теми, с кем от роду не велено жить Волкам.
И тут же было, совсем уже отчаянное – да кто они такие, да что всё время лезет этот Лосёнок, а Зайка о чём-то шепчется за спиной, а Мальчик привёл Неумеху, и не хочет теперь с ним возиться, и только один Волчонок во всём Ареале следит за ним, а Кошка – как увидит, так смотрит как-то свирепо, всё не может позабыть ту посуду… Но зачем же ты, глупый Волчонок, полез к этой посуде, ну какое с твоими лапищами жонглирование, ну что ты о себе возомнил…
Привычный ход мыслей был нарушен небольшим происшествием.
Волчонок увидел Пляшущего Духа.
Вот он, более всего похожий на висящее в воздухе, где-то на уровне глаз, пламя. Только пламя это было ярко-алого цвета, и язычки его двигались очень-очень медленно. Собственно, они скорее походили на сплетённые в косы шерстинки, чем на настоящие язычки огня. Они состояли их еле уловимых, будто бы, ниточек, которые завивались в большие, будто бы, косы, и эти косы находились в неизменном, величественном движении. Росту в духе было – много ли, мало ли, а где-то со взрослого человека. Волчонок видел взрослого человека, когда в Ареал забрёл Лесник, но о Леснике мы, пожалуй, расскажем в другой раз.
Не каждому выпадало видеть Пляшущего Духа хотя бы раз в жизни, и считалось, что такая встреча сулит перемены – добрые ли, злые ли, но уж какие-нибудь. Хотя Лисичка говорила, что ни к чему такая встреча не обязывает – просто возникнет иной раз Пляшущий Дух, а потом пропадёт, оставив всем, кто увидит его страшную усталость.
Но это стоило любой усталости – и Волчонок заворожено глядел на Духа, забыв свои тревоги, и самого себя.
Сколько времени прошло?
Волчонок побрёл домой, то и дело оглядываясь туда, где только что плясал огонёк,  уже точно зная, что ничего там особенного не увидит – ночной зимний лес. Лапки еле шли, дышалось тяжело, но было очень хорошо и спокойно. Он задирал морду вверху и тихонько выл – от избытка чувств, и всё казалось, что звёзды еле заметно движутся, но это, конечно, только казалось. В ушках гудело, сердце стучало так громко, что он не слышал ветра, воющего в верхушках деревьев.
До дома добрался с трудом, залез в кроватку, и уснул. Снилось ему странное, снилось ему и страшное, и доброе, но неизменно удивительное и интересное.
О нём спохватятся на четвертый день этой новой весны – и застанут его зябнущего, больного, кутающегося в одеяльце, и выходят, конечно. Ёжик, Зайка и Девочка будут носить ему мёд, кипятить ему чай. А ему будет так хотеться побыть в одиночестве, что бы снова подумать о Пляшущем Духе, что он снова начнёт грубить, незаметно для себя. Но всё-таки его вылечат.
Первый день Весны для Лисички…
О, Лисичка, как мне рассказать о тебе, что бы быть верно понятым? Как мне не навлечь на тебя осуждения, Лисичка?
Первый день этой новой весны начался для Лисички с пения Алканоста. Он проснулась от этих нежных звуков, и долго не поднималась с кровати, всё нежась и нежась, улыбаясь чему-то непонятному, из того, о чём знают одни Лисички. Потом она всё-таки поднялась, и долго пила чай с вареньем, глядя в окошко на обречённые сугробы.
Читала стихи нелюбимых поэтов, пытаясь понять, за что этих поэтов вообще можно любить, да так и не поняла, и вернулась к поэтам любимым. Потом пошла в столовую, никого там не нашла, но не расстроилась, а поела супа с зимними грибами – теми самими ещё, что нашли когда-то Зайка с Ёжиком.  Удивительно, но про эти грибы как-то все забыли, и приготовила их Девочка только совсем недавно.
Когда выходила из столовой, встретила Лосёнка. Лосёнок был очень недоволен тем, что никто не захотел поддержать его начинание – Проводы Зимы.  
Избавилась от Лосёнка, который перешёл уже от Проводов Зимы к ревизии библиотеки – не доверяет он Зайкиным способностям, как держателя книг, Лисичка отправилась зачем-то к Ёжику, и Ёжик смущённо прочитал ей свою сказку. Лисичка слушала рассеянно, ощущая в себе какую-то не то пустоту, не то свободу – и не понимая, хорошее это чувство, или плохое? Пространно похвалила сказку Ёжика, покрасневшего от удовольствия, и вышла на улицу.
Долго стояла, безучастно глядя на заснеженные домики Ареала.
Потом она пошла домой, и до самого вечера, с каким-то упоением плела корзины – их меняли у Городских на еду, и всякие мелочи, а у Гуся – на помощь с водопроводом. А вы, наверное, думали, что в Ареале ничего не делают. В Ареале ни к чему не принуждают, это другой разговор, а дело для желающих всегда находится – как и желающие для дела. Лосёнок предлагал было ещё и варенье выращивать на продажу, но в домиках появлялось ровно столько варенья, что бы хватало жителям.  Но и без того было чем меняться – но если я заговорю об этом, я совсем собьюсь – мне очень страшно что вы не поймёте моего отношения к Лисичке в этой истории, и мне даже хотелось бы вовсе избежать этого рассказа, но, конечно, ничего избежать нельзя.
Итак, она сплетала корзинку за корзинкой, высунув, незаметно для себя, язык, и полностью отдавшись процессу – ни одной мысли не было у неё сейчас, одно упоение работой.    
Как-то неожиданно стемнело, и тогда Лисичка