Армейский бизнес по-сибирски.

который в ночное время обещал договориться с Одесским дежурным, чтобы он соединил нас с моим квартирным номером.
           Отец был очень удивлён, когда в два часа ночи услышал мой голос. А когда я ему изложил мою просьбу, сказал, что с утра отправит мне перевод на пятьдесят рублей.
            Утром мы растолкали нашего почтальона, дали ему доверенность, заверенную печатью войсковой части, и к двенадцати часам он притащил пятьдесят рублей. Мы тут же вручили Грише недостающие шестнадцать рублей, остальные по-братски разделили на четверых. Потом пошли вместе в магазин и купили этот комплект белья, состоящий из одних кружев. Причём беззлобно подтрунивали над Гришей обсуждая, что он будет видеть через эти кружева.
             Завтра был последний день, когда Гриша должен был выехать на обслуживание полётов. Послезавтра он выезжал за Урал.
            На следующий день я стоял в наряде дежурным по роте и, как обычно, построил и доложил командиру о команде выезжающих на полёты. Затем в четырнадцать часов я должен был везти обед ребятам на аэродром, но дежурная машина поломалась. Я позвонил командиру батальона и поставил его в известность, что машины, для доставки личному составу обеда, нет. Тогда он мне сообщил, что собирается ехать  на аэродром, и приказал мне быть готовым. Иметь при себе  термосы с едой и ждать его. Он, сейчас, пришлет своего водителя.
          Прошло минут десять, и в казарму влетел водитель  командирского ГАЗика.
        -  Давай помогу тебе дотащить термосы со жратвой до машины, - сказал он, подхватывая термос с борщом и котелок с хлебом и ложками.
          Я взял термос с кашей и положил в него сверху куски жареной рыбы и во вторую руку термос с чаем. Все это мы занесли в ГАЗик командира и  поехали на аэродром. Только мы выехали за пределы города на трассу,  которая вела из Тирасполя в Дубоссары, минуя деревню Слободзея ,  мы увидели, что из боковой дороги которая вела на наш аэродром выехал наш топливозаправщик. Но он, почему-то,  не  повернул по направлению к нашему гарнизону, а повернул в сторону Слободзеи. Командир батальона приказал своему водителю догнать топливозаправщик. Водитель заправщика в зеркало заднего вида увидел погоню и увеличил скорость. Мы так же прибавили скорость и стали потихоньку догонять МАЗ, тогда топливозаправщик опять прибавил скорость. Но водитель заправщика, по-видимому, забыл о крутом левом повороте при подъезде к Слободзее и на этой скорости, на которой вообще нельзя было передвигаться топливозаправщикам, вошёл в этот поворот. Заправщик был полностью загружен. Цистерна была залита керосином под горловину и весила  семь тонн. Керосин при резком левом повороте сместился на правую сторону, и машина под действием семитонного рычага перевернулась, перелетев кювет, сделала ещё два оборота вокруг своей оси и приземлилась на колёса.
          Наш командир батальона стал белым, как простыня, выскочил, не дожидаясь остановки резко затормозившего ГАЗика, и одним прыжком заскочил на ступеньку перед боковой водительской дверкой. За рулём сидел бледный, с закрытыми глазами Гриша Манаенко.
           Манаенко, сынок, - ощупывая Гришу, лепетал комбат, - у тебя все в порядке, ты жив и у тебя ничего не болит?
           Гриша открыл глаза, пошевелил ногами, потом руками, потом улыбнулся и сказал: «Никак нет товарищ майор, у меня всё цело и ничего не болит!»
           Лицо у комбата покраснело.
        - Ах ты, сукин сын! Вон из кабины! Комбинатор хренов! – заходился комбат всё более багровея лицом, - Да я тебя под трибунал! Да по тебе дисциплинарный батальон плачет! Да ты у меня с гауптвахты вылезать не будешь!
          После этих слов он замолчал. У него схватило сердце и хорошо, что у него в кармане был валидол, таблетку которого мы засунули ему под язык. Мы прислонили комбата в сидячем положении к колесу заправщика и большими листами лопуха опахали его, как султана.
          Прошло минут пятнадцать, цвет лица комбата пришёл в норму, дышал он глубоко и приходил в себя.
         - Сержант, - обратился он ко мне, - проверьте состояние заправщика.
          Я сел за руль, запустил двигатель, тот работал как часы. Затем я обошёл машину и ни одного повреждения на ней не обнаружил. Видимо машина крутилась как веретено, не касаясь земли, поэтому на ней не было ни одной вмятины, ни одной царапины. Я об этом доложил комбату.
           Манаенко, - обратился к Грише комбат, - может, скажешь мне куда тебя, с керосином, черти несли на такой скорости.
           Товарищ майор, - начал Гришка, абсолютно, на синем глазу, - на полётах, керосин который я привёз, лаборант забраковала и сказала мне слить его в овраг. Я не знал, где находится тот овраг, куда сливают керосин, у меня такой случай впервые вот я и перепутал поворот.
          А почему ты от нас тикал как скаженный? - продолжал допрос комбат.
         Да я не тикал, - продолжал лихо врать Гриша, -  просто тот крючок на полике кабины, которым фиксируют педаль газа при сливе топлива, на ухабе зацепился за педаль газа и я не мог ни остановиться, ни убрать этот крючок. Я пытался его сбить с педали ногой, а тут этот резкий поворот, вот меня и снесло с трассы. А при ударе о землю крючок отцепился.
        Так как ты рассказываешь, Манаенко, то тебя не наказывать, а награждать нужно, - пробурчал, вставая, комбат.
         Он подошёл к кабине заправщика и, открыв дверку, увидел тот крючок, о котором говорил Манаенко. Когда комбат его поднял и опустил, тот, как назло, зацепился за нажатую рукой комбата педаль газа, и зафиксировал педаль газа в нажатом состоянии, для чего он и был там сделан.
        В общем, так Манаенко, - проделав все эти манипуляции, сказал комбат, - сейчас поедете и сольёте керосин, затем в парк на чистку цистерны, после выполнения того, что я вам сказал, зайдёте в мой кабинет.
           Сержант, - повернувшись ко мне, сказал комбат, - объясните рядовому Манаенко, где он должен слить керосин.
            Пока я размахивал руками, показывая как проехать к оврагу, в котором Гришка должен был слить керосин, комбат сел в ГАЗик и ждал меня. Окончив объяснять я тоже залез в ГАЗик и мы разъехались. Мы поехали на аэродром, кормить личный состав. Комбат, тоже, поел с нами и, по-моему, уже, пришёл в себя. Гришка поехал на своём МАЗе сливать керосин и чистить ёмкость.
          После отбоя Гришка попросил всех ребят, которые ему помогли с деньгами, встретиться в канцелярии роты.
        Когда мы все собрались,  Гриша достал из кармана пачку денег и вернул всем ребятам долги, затем он дал сто пятьдесят рублей чтобы мы купили и до его приезда трижды подкармливали всех печением, конфетами, шоколадом и свежими булочками.
На наш вопрос, откуда он взял деньги, Гриша скромно ответил, что как только мы с комбатом уехали на аэродром, он развернулся и поехал в Слободзею, где за два часа все семь тонн керосина размели местные жители. Заработал Гришка триста пятьдесят рублей.
        Тут, уже, не выдержал я и начал на него орать: « Как ты смог так сделать, а вдруг бы опять попался комбату. Он тогда тебя, точно, в дисциплинарный батальон закатал. И вместо трёх лет, служил бы ты шесть».
        Ну, не могу я семь тонн керосина вылить, просто, на землю, - защищался Гриша, - у меня никогда рука не поднялась бы такое сделать. И не поймал меня комбат. А раз не пойман, значит не вор. Тем более он у меня попросил привезти из наших мест для него корень Женьшеня. Его у нас мужики на спирту настаивают, а потом пьют. Очень помогает для сердца.
       Короче, проводили мы Гришу, и целый месяц батальон имел дополнительное питание. На следующий день, по приказу комбата, все крючки, фиксирующие педаль газа на поликах топливозаправщиков были срезаны.
           Вот такой бизнес по-сибирски с лёгкой руки Гриши Манаенко, процветал у нас в батальоне, потому, что не только он не мог высоко качественный керосин сливать в овраг.
                                                                 Конец.