Главы повести «Кацуки». Часть третья: На краю великой державы. Токи(3)

   Токи
   
заключение главы, начало здесь:
http://fabulae.ru/prose_b.php?id=31363

продолжение здесь:
http://fabulae.ru/prose_b.php?id=31408
   
   
   К полудню у вагонов появились местные рыбаки, облачённые в высокие болотные сапоги, брезентовые штаны и куртки с капюшонами.
   - Кета, горбуша! – зазывали они, сгибаясь под увесистыми рюкзаками.
   - Давай сюда! – выпрыгнул Лёва к ближайшему рыболову-реализатору.
   Серебристые рыбины были свежи, упруги, красны жабрами, призывно щекотали ноздри соблазнительным запахом сырой рыбной плоти.
   - Утренний вылов, - подсказывал пожилой рыбачок, слегка надавливая на вздутые брюхи больших - по локоть длиной – увесистых рыбин. – Икряные все, нерест скоро…
    Лёва придирчиво осмотрел чуть ли не каждую рыбину, распорядился:
   - Давай весь рюкзак. По пол-литра вина за штуку. Пойдёт?
   - Успокойся, - остепенил его Димка, наблюдающий сверху, из вагона, за куплей-продажей, - всю не съешь, а солить-сушить - постная она, не наши шаранЫ*. На уху пару возьми и хватит. Надоест ещё. В ней только икра и ценна. А рыбу они здесь каждый день носят…
   
   Димка Двоеглазов был первым, кто стал вводить в «суть вещей на вражеской местности» (его любимое выражение) неопытных винных собратьев. Он же посоветовал перестать бриться и завести бороды.
   - Я свою ещё за два месяца до поездки отращивать начал, – почёсывал он пятернёй с чёрными ногтями чёрные цыганские заросли , доходящие до груди, – знал куда еду. С ней в дороге благодать: и бриться не надо, и тепло, и комары не так грызут – а они, стервы, скоро дадут здесь всем просраться. Это ведь моя вторая поездка сюда - пройденный этап…
   Алибаба не без гордости говорил о своем кацучьем стаже, и ребята прислушивались к его советам.
   Но Лёва - по чувашскому ли обычаю какому, или по другим причинам - от бороды отказался и продолжал бриться раз в два дня: не густо у него росло на лице. А вот Славик с того самого дня бриться прекратил и совсем скоро стал обрастать молодой, курчавящейся волосяной порослью, на удивление мягкой, как первый юношеский пушок.
   
   Уху варить решили на открытом воздухе: дальневосточный день разгорелся совсем уж по краснодарскому, и в вагоне от буржуйки было бы жарко. Вскоре близко напротив вагона, но за полотном, дымился костерок, над которым впервые коптилось новенькое эмалированное ведро кубанцев. Славик, как заправский пикниковый маэстро, варил в нём ароматную уху со всеми доступными ингредиентами: с лучком, перчиком и даже с одной морковкой, завалявшейся в Чауше в коробке с картошкой. В ожидании готового варева, Димка сходил за хересом, Лёва соорудил из деревянного бутылочного ящика столик (память о нерасторопном грузине), вынес наружу дорожные скамеечки, посуду.
   Подошёл на дневной огонёк и сосед по ближайшей сцепке – седой еврей Жора, немолодой уже супруг молодой скандалистки Аськи. Дружелюбно стал выпытывать новеньких о марке их вина, о состоянии бочек, о том, как проехали Союз - без приключений ли?..
   Славик помалкивал, Димка воротил нос в сторону, а Лёва отвечал взаимно улыбчиво, но уклончиво. Несмотря на то, что Ася приготовила обед Жоре ещё утром, тот не отказался от холостяцкой наваристой ухи - принёс персональную глубокую фарфоровую тарелку и устроился на корточках рядом с молодёжью. С аппетитом, прихлёбывая горячее, Жора стал рассуждать о рыбе, о том, в частности, что лучше океанической сельди на свете не бывает.
   - Всем хороша селёдка – и жирком, и вкусом, и к картошечке и к русской водочке. А если на костре поджарить – никакой шашлык в сравнение не идёт!
   - Селёдку на костре поджаривать? - с недоверием переспросил Славик. – Как это?
   - Просто. В газетку рыбёшку плотно заворачиваешь, на прутик – в рот - насаживаешь и крутишь на углях. Как газета обгорит, так и селёдка готова. Вкуснотища!..
   - Что, целиком, непотрошённую на прут нанизывать, прямо с кишками? – намерено сделал акцент Славик на кишках, испытав гадливость от одного представления зловонной солёной селёдки, обгоревшей в газете на костре.
   - Так на кишках у неё самый жир, – хитро ответил еврей-селёдочник, дохлёбывая через бортик тарелки не селёдочную ушицу. - Вкуснотища!..
   С Жорой, как и с его Асей, стало всё понятно. Димка был прав. Ни единому еврейскому слову верить нельзя!
   
    Пока кухарили и обедали, ароматизируя близлежащее креозотное пространство слюноточивым запахом горбуше-кетового варева, Славик всё поглядывал по сторонам – не появится ли где бич-Коля? Накормить бы человека. Почти полное ведро ухи останется, пропадёт зазря.
   Но Коли нигде не замечалось.
   
   Он появился на следующее туманное утро. Так же выполз из-под полувидимой мусорной насыпи со стороны пустыря. Выждал, когда Славик выскочит из вагона справить малую нужду, окликнул тихо:
   - Вячеслав!..
   Славик вздрогнул, всмотрелся в белёсую дымку, откуда донёсся голос:
   - Ты, Коля? Чего пугаешь, отлить не даёшь…
   - Налей вина, а, Слав? - тотчас жалобно заканючил бич.
   - Ты откуда имя моё узнал, чёрт подколёсный?
   - Услышал вчера.
   - Когда?
   - Когда вы уху варили.
   - Вот даёшь. Я же высматривал тебя. Налить хотел.
   - Сейчас налей, Слав…
   - Да я ухи налить хотел, дурак, сдохнешь ведь без еды, без горячего!
   - Я без вина сдохну. А горячее у меня нутро не принимает, прожигает его…
   - А спиртное не прожигает?..
   - Спиртное нет, лечит… Налей, Вячеслав!..
   Славик подумал и строго сказал:
   - Сиди, жди. Сейчас решим, что с тобой делать. Только не вздумай уползать, а то ничего больше не получишь.
   - Не обмани, пообещал ведь налить… - проскулил Коля.
   Славик только хмыкнул и пошёл в вагон.
   
   Лёве он высказал тревоги о прибившемся к ним биче-Коле и предложил попробовать вернуть человека к нормальной жизни. Напарник выслушал, выронил задумчиво:
   - Бич – это «бывший интеллигентный человек», так расшифровывается. Может, он и был каким интеллигентишкой и, возможно, что-то получится из твоей затеи.
   - Да, надо выручать мужика! – вдохновлённый согласием Льва, подытожил Славик. – Пошли к нему! Только не пинай его, он всех боится, а уж от Аси-еврейки бежит, как от бешеной суки...
   Так проводники взяли Колю в «клещи» - то есть с двух сторон. Со своей стороны Славик принёс полбулки хлеба и литровую банку холодной ухи, а также собственную, ещё сносную рубаху - в подарок неимущему. И пока Николай прихлебывал жижу оставляя куски рыбы на дне и разжёвывая остатками безобразных гнилых зубов лишь хлеб, Лёва со своей стороны ставил бича на путь истинный.
   - Слушай сюда внимательно, - говорил он тоном инспектора по делам несовершеннолетних. - Даю тебе червонец на раскрутку. Рубаха теперь у тебя есть. Купи себе трусы, майку, тапки, трико, мыло и первым делом шуруй в баню. Когда вымоешься – приходи сюда, будем тебя стричь и брить. А потом посмотрим, что с тобой делать дальше.
   - А нальёте? – опасливо и жалобно пропищал Коля.
   - Вот когда отмоешься – тогда нальём. А теперь доедай и кати отсюда, чтоб глаза мои тебя такого не видели. На бабки! – и Лёва небрежно бросил две пятирублёвки на голову бича.
   
   Николай, фамилию которого покровителям-кацукам узнать так и не довелось, относился, говоря протокольным языком, к представителям той, ещё очень немногочисленной части советских людей начала восьмидесятых годов, которые по причине алкоголизма были выброшены за борт корабля общества. Оказавшись в океане неоднозначной советской действительности с ярлыками алкоголиков и тунеядцев, недолго побарахтавшись на его законной общественной поверхности, люди эти погружались в мрачные бездны паразитического человеческого бытия - того, против которого, как оказалось, бессильны все общественно-политические формации и социальные программы в любой стране любого континента земного шара.
   Десть лет назад Николай работал бригадиром в Советской Гавани на рыболовецком траулере, имел приличную зарплату, квартиру в городе, жену и ребёнка. Носил он и весомый партийный билет в нагрудном кармане. Но с партийного-то билета всё и началось.
   В один не прекрасный день по жёсткому решению парторганизации порта красную книжечку с престижной надписью «Коммунистическая партия Советского Союза» ему пришлось выложить на кумачовую скатерть стола партсобрания. Причиной послужило заурядное, но не первый внепутинный сезон длящееся пьянство молодого коммуниста и выходящие на этой почве за стены его квартиры и организации семейные скандалы с буйством и рукоприкладством. Затем последовал двухгодичный срок пребывания бывшего бригадира в лечебно-трудовом профилактории (ЛТП) - заведении, мало чем отличавшимся от огороженных колючей проволокой мест лишения свободы общего режима.
   Принудительное лечение с первого раза не отлучило Николая от пристрастия к алкоголю. Второй срок также не совладал с его болезнью. Семья распалась. Николай перешёл жить в общежитие, откуда тоже был выдворен, уволенный уже с должности портового сторожа по статье под номером тридцать три за прогулы и пьянство. Больше на работу в маленьком городке его нигде не принимали, как и сам он не принимал её.
   Так, ровно пять лет назад, Коля остался без крыши над головой и без каких-либо средств к существованию. Вскоре личные вещи и документы его затерялись у дружков и подруг в ночлежных углах. Из Совгавани, спасаясь от козней недругов-конкурентов, ведущих такой же образ жизни, как и он, ему пришлось перебраться в дальние Токи, где бывший коммунист и бичевал теперь, потеряв всякое желание что-либо изменить в своём ничтожном существовании.
   
   С Лёвиным червонцем Коля-бич пропал на четыре дня. За это время в составе кацуков произошли изменения. Вагоны переформировали, Димку Алибабу, еврейку-Асю и её мужа Жору – одновременно владельца и охранника того, запертого на амбарные замки вагона, выдернули из состава и утащили в Ванинском направлении.
   
   Славик и Лёва конкретней познакомились с местными рыбаками и теперь объедались вкуснейшими тихоокеанскими крабами, вошедшими в ассортимент рыботорговцев. Но успели они побывать разово и на берегу Татарского пролива, посмотрели, как снимают добычу с раколовок – нехитро сконструированных громадных проволочных садков, обтянутых сеткой. Крабов варили вёдрами. В ведро входила всего одна особь, вернее, конечности особи. Перед тем, как опустить конечности в ведро, на круглое тело краба - черно-зелёное, плоское, размером с большое десертное блюдо - наступали ногой. В каждую руку бралось по три почти полуметровые ноги-клешни и они отрывалось резким рывком. Обезноженный крабовый блин выкидывался, а ноги-клешни варились до красноты в морской или обычной, но обязательно подсоленной воде. Затем членистоногий деликатес разрезАлся по панцирю-скорлупе и из него доставалось нежнейшее, фантастического вкуса бело-розовое мясо.
   Дыхание великого Тихого океана в лице вод Татарского пролива поразило южан. Что Азов! Что их Керченский пролив с видимым противоположным берегом! Да и само материковое Чёрное море – что по сравнению с бескрайними далями, уходящими в бледно-голубую океаническую необъятность! Галечный и каменистый берег пролива; холодная не по сезону вода, менее солёная на вкус, чем в южных морях; сырой, массивный