же надо! — никогда бы не появилось в мире. И какое это счастье, что родился именно Антошка, без которого он, Южин, себя теперь просто не мыслил. Какое это чудо — жизнь! Надо было такому случиться, чтобы из миллионов людей только мы,
двое, должны были встретиться, чтобы дать жизнь именно этому третьему, — он попытался представить на месте сына другого ребенка и тут же отогнал эту мысль, настолько нелепой и дикой она ему показалась.
И Южин вспомнил октябрьский солнечный день, когда миновавшее уже бабье лето еще давало о себе знать, распластав над городом голубое безоблачное небо, и поселив на земле теплые погожие дни, а наступившая календарная осень белой изморозью на ночных крышах и крепкими утренниками напоминала, что давно пришло ее время. В такие дни воздух по-особому чист и прозрачен. Он как бы струится ввысь от согретых за день солнцем крыш и растворяется в небесной голубизне. Его утренняя и уже чуть тронутая морозцем свежесть не исчезает теплым днем, напротив, усиливается, заставляя людей чувствовать себя бодрыми, полными сил и энергии.
Вот в такой-то день и стоял Южин перед дверью родильного дома, на которой висела табличка: "Выдача матерей и младенцев с 9-ти до 5-ти", и с нетерпением ждал выхода Раюшки. Сын его там, в роддоме, поднял такой тарарам, что на четвертые сутки после его рождения Раечка запиской известила мужа: назавтра их с сынишкой выписывают. У обоих все благополучно, а с ребенком персонал замучился. Сам не спит все время и другим новорожденным не дает. Говорят, мол, майтесь с ним дома сами.
Наконец, Раюшка вышла на крыльцо. И он дарил ей цветы, и целовал запекшиеся губы, а нянечке, что держала на руках его сына, преподнес коробку шоколадных конфет.
А потом они шли по улицам веселого города, и Южин нес на руках притихшего в тот момент сына. И ему казалось, что весь встречный люд смотрит на них и понимает,
что они сейчас оба чувствуют. А обоим им теперь было легко и радостно. Хотелось делиться этой радостью с прохожими, хотелось крикнуть им, спешащим по своим делам:
— Смотрите, люди! Какой у меня сын! Смотрите, люди! Какая у меня жена!
На пороге дома их встречали родные и снова дарили цветы и поздравляли. Потом они ушли в свою комнату и положили сынишку на кровать. А тот заплакал, и они оба растерялись. Никто не знал толком что делать. Южин опомнился первым. Бросился распеленовывать малютку: не мокрый ли? Сын оказался сухим, но плакать не переставал, и тогда Южин сделал ему "козу". Бесполезно. Южин почмокал губами — не помогло. Загугукал — тот же результат.
Он беспомощно обернулся к Рае и увидел, как та, сидя тут же на краешке постели, уткнулась лицом в ла¬дошки и тоже горько плачет, вторя сыну.
— Что случилось, Раюшка? — переполошился Южин.
— Жалко.
— Что жалко?
— Не что, а кого. Сына жалко. Плачет.
- Ну что ты, глупая? — у Южина отлегло от сердца. — Я и вправду подумал, беда какая. Ты, что ж, каждый раз собираешься с ним за компанию слезы лить?-
— Ага, — Рая закивала головой сверху вниз, потом улыбнулась сквозь слезы и качнула головой из стороны в сторону. И вдруг всплеснула руками: — Господи! Дура какая! Ему же есть давно пора! Могла бы и сразу сообразить. Ну-ка, отвернись, — строго приказала она, растегивая на груди байковый халатик.
— С чего это? — возмутился Южин. — Я тоже видеть хочу.
- Ну, ладно, — сразу согласилась жена, — только сиди тихо, не отвлекай его.
Но малыша отвлечь от этого занятия было невозможно. Он требовал молока вновь и вновь, и приходилось прикладывать его ко второй груди, чтобы дать насытиться.
— Здоров поесть, мужик! — радовался Южин.
— На здоровье, маленький! — радовалась Рая.
И вот теперь — третья долгая разлука. Южин вспом¬нил об этом, и настроение сразу испортилось.
— Ничего, Алешка, — успокаивала в который раз его жена, —оглянуться не успеешь,как это время промелькнет. За Антошкой следи, — давала она наказы. — Вольничать ему не позволяй, но и не прижимай очень. Он парень взрослый, самостоятельности требует. Список дел на все время я оставила в "стенке", где подписные стоят. Носки свои пусть сам стирает, на ночь ноги моет, и постель каждое утро не забывает убирать. Не скучай, миленький. Как прилечу, сразу позвоню, чтобы не волновались, — и отворачивала лицо с глазами на мокром месте.
- Ничего, Раюшка, — успокаивал он жену, — ну чтотакое эти три месяца? Вот сейчас — май, а к середине августа ты уже будешь дома. За горлом следи, — давал он ей наказы, —сама знаешь, стоит тебе чуть простыть, вот и ангина. Нева — не Волга. Там все лето дожди.
Зонтик взяла? — и тут же сам отвечал: — Взяла, ну слава Богу! За нас не волнуйся. Проживем как-нибудь. Субботу, воскресенье — мы на Волге. Палатку поставим, ушицу сварим. На июль я его в лагерь отправлю. Захочет — и на третью смену останется, не захочет — домой заберу. Как прилетишь, сразу позвони, чтоб не волновались. — И подозрительно покашливал, неловко шутил, чтобы скрыть волнение. — Смотри, не найди там себе какого-нибудь ленинградского.
— Ты сам без меня не загуляй. А то сына в лагерь — и вольный казак.-
— Да кому я такой сдался? Старый да плешивый.
— Нет, ты у меня красивый. Я же вижу, как молодые девчонки глазами стреляют в тебя, когда мы по улице идем.
— Я, между прочим, тоже кое-что примечаю. Это на тебя парни пялятся, будто подружку увидали. Неприлично даже.
За такими шутливыми разговорами, которыми каждый старался прикрыть свое волнение, незаметно подошло время посадки, настала пора прощаться.
Она последний раз махнула ему рукой уже из дверного проема и исчезла за захлопнувшейся матовой стеклянной дверью, глянувшей на него холодным глазом неонового табло с надписью: "Выход на посадку. Рейс номер такой-то".И Южин остался один. - Вот такие-то дела, — сказал он вслух, еще немного постоял, будто чего-то ждал, и, нехотя, побрел к машине.
С самого утра у него все валилось из рук. Разбил чашку. Уронил нож между плитой и мойкой. Потом пятнадцать минут выковыривал его оттуда Антошкиной деревянной шпагой. Он то и дело останавливался, к чему-то прислушивался, потом, будто очнувшись, продолжал начатое дело. Но память все время возвращала его к событиям дней, давно минувших.
продолжение следует
