Роман-Эссе. Боль.

было всегда: для народа - повиновение, для господ - метод порабощения!
Было время, - Юрий тоже отдал дань этой обители и с неприятным чувством услышал голос, как из камеры: - Васильч! Юрий Васильевич!...
Оглянувшись, увидел сидящих под навесом... Один из них приглашающе махал рукой...
Неохотно развернувшись, он не спеша подошел к столику, узнал знакомых из пассажирского депо. Когда-то, он сам работал там, а теперь многие из них пересели за правое крыло локомотива - стали машинистами -и делали нужное для страны дело: перевозили людей и грузы во все концы нашей многострадальной необъятной родины... Днем и ночью, меняясь бригадами - они гнали и гнали собственную жизнь по бесконечным рельсам до самой смерти и как эпилог - их закапывали в землю под прощальный гудок надрывающихся от печали локомотивов.
Юрий присел на свободный стул, оценил ситуацию, - двоих узнал: Косова Сергея и Арефьева Лешку, других угадывал постольку поскольку...
Они вкусно сосали белопенное янтарное пиво с такой же янтарной пахучей таранью и вели свой профессиональный разговор, малоинтересный для посторонних ушей.
Юрий старался не высказывать своих мнений, боясь выглядеть белой вороной, но еще больше боялся обидеть... И потом, разве плохо если человек нашел свое место в жизни и ему нравится, то, что другому кажется серой рутиной... В чем - в чем , а в бестактности Юрий обвинить себя не мог. Он молчал даже в ущерб себе, даже, когда нелицеприятно высказывались о людях, которых он уважал, понимая, что ничего не добьется своим заступничеством, а просто усугубит их и свое положение.
Лучше молчать и иметь на все свое мнение и не дразнить быка красной тряпкой, - и в этом была самая главная защита и одновременно нападение: уйти в глухое непробиваемое непонимание, прикинуться глухонемым и недалеким, как бы себе на уме...
Но не хитрым, таких не любили и старались изжить из коллектива, или общались только по необходимости...
И если бывшую работу Юрий не любил, то людей, делающих эту работу, уважал: за их непростой и тяжелый труд, со всеми вытекающими из него последствиями... Вот, и Арефьева считал настоящим профессионалом, и ему было приятно, что работа Лешке нравится, и он находит в ней особенную радость и удовлетворение... Лешка и правда знал назубок все инструкции, приказы, устройство локомотивов и часто подменял инструкторов, благодаря знаниям, фанатизму и преданности железнодорожному транспорту... И Юрию было по душе его цельность и умение: Посвятить себя нужному для него делу...
Таким похвастаться могли немногие... Прикинуться спецом, болтать языком научились не сосчитать сколько? Они успешно делали карьеру, всегда выходили победителями в хитроумных комбинациях и всегда выходили чистенькими из любого положения, стараясь перекинуть свою вину на других...
Сергей, в отличие от Алексея, был машинистом среднего уровня, но работу свою делал добросовестно. Это у него было в крови, от родителей, которые отдали жизнь «железке» и имели от нее все, что можно было получить в советское время: квартиру, должности и материальное благополучие...
Худой, с жесткой черной шевелюрой «Грач», весь на шарнирах, - в трезвом виде мухи не обидит, в хмельном - держите семеро! - и все неурядицы в семье и на работе только из-за этого.
Юрий поддерживал с ним знакомство за надежность и простоту характера, и спокойно относился к его выкрутасам...
Тот и сам признавался: Васильч! — у меня внутри три клавиши... Как последнюю залью, такие чудеса вытворяю, что на следующий день хоть на улицу не выходи, стыдно людям в глаза смотреть, да и своим дома... Ведь, знаю - пьяный полный дурак, но видать, охота пуще неволи, видать мне без этих приключений и жизнь не в жизнь!
Юрий смеялся: Ну, Серега! - можно подумать ты первый Америку открыл, да, вон, Лагуна возьми... Если под градусом, кажется ему кроме баяна ничего не надо, но и у него сдвиг по фазе... Увидит мента, так, все: кровь из носа, но дай погон сорвать! Сколько он из-за этого страдал, слов нет? Сейчас если примет, хоть пожар, а из дома ни на шаг.
Примерно через полчаса, оставив всю компанию баловаться пивком, они - втроем, переместились в кафе. Юрий был водочником, а пива ему хватало — трех кружек на год... Выпивал редко, но метко и обязательно с хорошей закуской и не меньше бутылки. Конечно, хмель действовал и на него, но голову не терял и не верил поговорке: Кто пьян и умен - два угодья в нем! Знал, что ведет себя не всегда адекватно, и не третья, а седьмая клавиша присутствовала и у него, и тогда как на свадьбе:
Здоровенный, спокойный мужик после изрядного подпития, плясок и песен, сидя за столом, с сожалением выдохнул: Сиди, - не сиди, пей, - не пей, а начинать надо! - и без разговора съездил соседа по уху.
И тут, как говорят русские, понеслось... Какая пьянка без баяна, какая свадьба без драки? - нонсенс!
На этом стояла, стоит и будет стоять великая Русь!

IX.

Архимандрит Василий всю канцелярию держал в голове и в опочивальне. Спал плохо и поэтому часто просматривал бумаги до глубокой ночи, вникал в суету церковную и мирскую,  просматривал газеты...
Уже, присаживаясь к столу, он поморщился, глядя на телефон, - не любил его и держал, как необходимость.
И всегда, после звонка, ждал очередную неприятность или известий,  которые выметали начисто покой из его жизни.
Вот и вчера, был звонок от патриарха, - приглашали на инаугурацию Путина, - придумают же слова, язык сломаешь, и он опять, как от зубной боли, поморщился:
- Чего выезживаться! Коронация, она и есть коронация! И где они его выковырнули, фокусники? Конечно, благочинный, прекрасно знал: Что это за человек, зачем и откуда? Все эти подковерные игры давно не забавляли его, все эти истории, расписанные по одному сценарию с заведомо известным исходом, где и режиссеры, и актеры ведут одни и те же роли с одной целью:
Заморочить голову простому человеку, наобещать горы благ, подтасовать выборы и после - подбросить крохи от жирного пирога, -провозгласить избранника благодетелем нации.
Архимандрит уже представлял, как откроются царские врата с застывшими в оловянной стойке ряжеными лейб-гвардейцами по бокам, и под непонятный гимн со старой музыкой и новыми словами, продефилирует к тронному возвышению маленький, невидный человечек и вместо скипетра и державы положит ухоженную ручку на конституцию (проституцию для избранных) и произнесет клятву: Сколько их у него уже было? В октябрятах, пионерах, комсомоле, партии, КГБ - он уже и сам не помнит, а теперь со спокойной душой перекрестится, . . .
Что поделаешь? - положение обязывает, все-таки президент христианской страны, в окружении минаретов и синагог...
Грянут фанфары и аплодисменты... Рядом и вокруг, его бывшие и будущие сподвижники - все в одной паутине, повязанные одним делом...
- Ишь, как улыбаются, иные аж прослезились от радости (не надо бежать за границу), наперехват стараются лично засвидетельствовать свою преданность.
Весь бомонд здесь, - и конечно патриарх Алексий (в миру Редингер) в златотканом облачении соблаговолит освятить помазанника божьего.
И как закон: Чем беднее и бесправней народ, тем пышней и роскошней празднества, приемы, торжества... За всем наблюдает грозным оком - за своим приемником - главный папа Боря Ельцин...
- Надзор, надзор и надзор! - это он всосал с молоком матери, которую ему заменила любимая жена Наина... За ними, рыжей мышкой, тенью прячется  семейный  банкир  и  советник  Абрамович  и  где-то  дальше, выстроились в очередь его соплеменники и браться - тайные воздыхатели
благословленной ими власти.
Президент отбарабанил словеса, и все чинно и достойно устремились к столам, стряхивая как надоевшую пену наглых журналистов и различных прихлебателей...
Все! Коронация окончена для плебса, а для господ, за закрытыми дверями, начнется настоящее гуляние - целование монаршей руки, как прощение за награбленное, как милость для черни:
- Гуляй, веселись честной народ! Ведь, ты сам повенчал своего пророка... Молись! - если долго мучиться, что-нибудь получится?
Отец Василий усмехнулся и вслух высказался, перекривив уста: Да, ну их, управятся без меня, и раскрыл канцелярские книги.
Служка Никифор, бесшумно появившийся из ничего, поставил по правую руку благочинного стакан душистого чая с лимоном, и как бы прочитав его мысли, отвлек:
- Дождь обещают батюшка... велишь баньку истопить... вчерась сами жаловались, что спину прихватило...

X.

Монахи потянулись в трапезную... и Олег, поставив перед собой отремонтированный стул, полюбовался, и довольный решил: Время подзаправиться, желудок ныл и жаловался: Пора и мне поработать, а то, с таким хозяином, недолго и ноги протянуть...
Олег не препятствовал: достал из пакета три яйца вкрутую, обстоятельно выложил на расстеленную газету, добавил два сверкающих сахаром половинам помидора, отварную рыбу, - сам наловил - потом последовали: бутылка крепкого хлебного кваса с мятой, соль, и нарезав полбуханки черного монастырского хлеба приступил к обеду...
- Веселье глазу и душе! И мне, удовлетворенно хихикнул заждавшийся желудок. Скоро на газете остались только скорлупа и кости, и Олег растянувшись на лавке, подложил под голову чурбачок и вкусно затянулся... Дым медленно и плавно поплыл к потолку...
И так же плавно, заполняя мысли, в голову бесшумно и строго вплыла зима, - холодная, долгая, многоснежная - ровно три года назад, когда он с неприятным чувством заблудившейся овцы, постучал в двери собственного дома после пятилетнего отсутствия...
Анна без слова отступила вглубь прихожей... Он шагнул за ней и как провалился в пропасть: в знакомое непробиваемое молчание, почему-то всегда укоряющее, от которого опять почувствовал себя ущербным и виноватым одновременно...
Через неделю, она так же молча, устроила его охранником на небольшую фабрику и все повторилось: он старался находиться дома, как можно меньше, или в отсутствие ее, чтобы не испытывать гнетущей немоты любимой женщины, и в голову опять полезли крамольные мысли:
- А вообще-то любила ли она его или просто делала вид?.. Теперь, Олег знал, что женщина способна на такое, по поговорке: Стерпится-слюбится!
Терпеть же она умела, этого у нее не отнять, профессионал,- пожалуй, перетерпит еще две жизни, или это ему только так казалось?
Время тянулось и тянулось, как резиновое... Снег сыпал и сыпал, как сама вечность... Деревья, земля, дома, укутанные в глубокое голубое сияние, в белое промороженное торжество, казалось, застыли в звонком безмолвии, которому не было конца и края.
Олег не выпускал лопату из рук3дома и на работе... Сугробы выше человеческого роста безжалостно сдавили узкие прорези дорог: день за днем и ночью они наваливались все тяжелей и отвесней на обочины, раскатывались в поля стерильной блистающей белизной: то пушистой, то отутюженной гладью в горизонт к темнеющих зубчиками лесов и посадок...
Между снегопадами дни стояли на загляденье: морозные, ясные, янтарно-синие. А ночи, в беспристрастном белом пламени луны, пялились таким разбойничьим полыханием звезд, что заблудившийся - в этом хрустальном беспределе, звенящем от каждого шага, вздоха - понимал и принимал собственное ничтожество, как закономерность на празднике царского холода.
Если же случалась метель? Душа