Ложь.Записки кулака. Часть 2

                                       Часть 2


Зима прошла спокойно. Наступила весна 1929 года. Местное начальство больше не беспокоило народ хлебопоставками, никого не арестовывало, молчало про колхозы. По селу ходили слухи, что правительство опасается резкого уменьшения посевных площадей, и поэтому не трогает крестьян. Кооператоры, кроме того, были уверены, что это секретарь Обкома Варейкис сдержал слово, данное Сергею, и намылил головы не в меру ретивым уездным и сельским партработникам. Но житейский опыт предсказывал, что тишина наступила перед бурей. Буря грянула на пасху.  
В тихое солнечное утро, после всенощной, народ потянулся к церкви. Шли целыми семьями, не спеша. Мужики чинно раскланивались со знакомыми, слегка поднимая картуз с высокой тульей. Те, что побогаче, вырядились в шерстяные костюмы, яловые сапоги с голенищами-бутылками и обязательными галошами, несмотря на сухую погоду. Галоши служили не только признаком достатка в семье, но и предохраняли от стирания подошвы сапог, порой служивших нескольким поколениям. Бабы  выглядели проще. В клетчатых поневах и высоких, со шнуровкой, сапожках. На голове у всех были белые платочки, подвязанные узелком у подбородка, Молодежь выглядела ярко и цветасто. Ребята красовались разноцветными шелковыми атласными рубахами, новыми пиджаками, картузами с блестящими козырьками, из-под которых выглядывали расчёсанные чубы. Брюки заправлены не только в яловые, но у кого и в лаковые сапоги. Обязательным был витой, с бахромой на концах пояс. Девчата все в расшитых сарафанах и в таких же, как у матерей, сапожках. На шеях поблескивали монисты, но головы обязательно покрывал скромный, белый платочек.
Те, кто простоял всенощную, высыпали на паперть и поджидали своих родных, а вновь пришедшие, крестясь, входили с серьёзным видом в церковь, выставляли на расставленные вдоль окон столы куличи, пасхи, крашеные яйца для освящения и шли под благословение священника. Из церкви выходили уже с просветлёнными лицами, с какой-то одухотворённостью и умилением во взорах. Даже ясное солнышко нежно и ласково смотрело на эту нарядную и весёлую толпу. Люди обнимались, целовались, пожимали друг другу руки, хлопали по плечам и спинам, поздравляя друг друга с воскресением Христовым. Ребята гонялись за девчатами, стараясь поймать свою избранницу, и предлагали похристосоваться, утерев пред этим губы рукавом. Девчата визжали, вырывались, но ради такого удовольствия от предложения не отказывались.
В этот миг всеобщей радости и ликования в калитку церковной ограды вошли Митька Жук, Гришка Казак, Петька Лобода с сыном Семёном, Варька Култышкина и ещё несколько членов группы бедноты. Митька поднялся на паперть, выждал мгновение, и громогласно заявил на весь церковный двор:
- Товарищи крестьяне! По постановлению партии и нашего правительства, а также по решению сельской парторганизации и сельсовета, церковь, как рассадник опиума среди народа, закрывается и отныне всякая церковная служба запрещается. А поэтому прошу всех разойтись по домам. Тех, кто вздумает баламутить народ и мешать справедливому делу борьбы с суевериями, будем арестовывать, и предавать суду!
На глазах онемевшей после такого выступления толпы, Митька, не сняв шапки, вошёл в церковь, в сопровождении подручных, и остановился перед старым священником отцом Василием. Посмотрев презрительно на батюшку, Митька вырвал у него из рук массивный серебряный крест и сказал, чтобы тот убирался вон. Отца Василия после всенощной плохо держали ноги, а известие о закрытии церкви подкосило его совсем. Он пошатнулся, схватился рукой за столик с праздничной иконой и с трудом, шаркая старческими ногами, пошел на улицу. За ним, крестясь и всхлипывая, потянулись те, кто ещё не успел освятить куличи и пасхи. Люди стали ставить пасхальные яства прямо на паперть и просить отца Василия освятить принесённое с собой, суя ему в руки захваченное в церкви кропило. Ведь грех вернуться домой и не разговеться  освящённой пасхой. Священник поднял голову, оглядел свою паству и, видя скорбь и мольбу в их глазах, прибодрился и стал махать почти сухим кропилом над куличами, осеняя еду и людей крестным знамением. Церковь опустела. Остались там только Митька со своей свитой, но во дворе и за оградой продолжал толпиться народ, хотя после великого поста и скорбной недели люди очень нуждались в основательном обеде, чтобы восстановить силы.
Забрав ключи у дьячка и выпроводив всех на улицу, организаторы  борьбы с мракобесием народа начали крушить обстановку в церкви, сдирать убранство, бить цветные витражи. Разгромив иконостас и алтарь, содрав со стен образа, они стали охапками собирать иконы и выбрасывать на улицу. Когда лики святых были свалены в кучу, их облили специально принесенным керосином и подожгли. Люди, окружившие необычный костёр, крестились и с ужасом глядели на дикое святотатство, говоря, что такое даром не пройдёт.
Когда сухие и промасленные иконы жарко заполыхали, люди не выдержали и бросились к костру, голыми руками выхватывая из него образа, прижимая их к себе, завёртывая в платочки, фартучки и торопливо унося домой. Первой бросилась к костру набожная бабушка Варвара Володякина. Она успела вытащить из костра икону Казанской божьей матери, небольшую икону Владимирской  божьей матери и редкую икону божьей матери Троеручицы. Но  многие иконы старинного письма так и не были спасены, сгорели в дьявольском костре. Все, что творилось в этот день вокруг церкви, не укладывалось ни в какие рамки здравого смысла. Партийные руководители и активисты - недалекие, оболваненные большевистской пропагандой нелюди, не разумели того, что они творили. Они не понимали, что, разгромив церковь, вынимали из русского человека душу. То, что они вытворяли, не делали даже татарские орды.
Расправившись с внутренним убранством довольно легко, вандалы зашли в тупик, рассуждая, как же снять с колокольни колокола и кресты. Давно в селе шли упорные слухи, что два огромных креста, венчающие купола церкви, сделаны из чистого золота. Ели бы люди могли здраво рассуждать, то они бы поняли, что не мог дед последнего барина отвалить на сооружение крестов десятки пудов золота и не потому, что ему этого было жалко, а потому, что он, военный, не имел никакого богатства. Весь род Сомовых тянул воинскую лямку, и богатства не накопил. На ноги они встали после Отечественной войны 1812 года, когда погиб в бою единственный сын деда, генерал, служивший в армии Багратиона. Неизвестно, чем угодил генерал царю, но сыновья генерала получили поместья не только в Воронежской губернии, но и на Украине, а дед решил увековечить память о сыне установкой позолоченных крестов на куполах сельской церкви. С тех пор Сомовы разбогатели, вошли в силу и считались одними из самых состоятельных людей в России.
Но, ни Митька Жук, ни его подручные не знали истории Сомовых и считали, что все баре купались в золоте. Это призрачное золото Сомовых затуманило недалёкие умы сельских активистов, которые просто жаждали поскорее добраться до крестов, но прежде нужно было сбросить с колокольни колокола. А как это сделать никто не знал. Кто-то подсказал, что колокола нужно сначала опустить на крепкие бревна, а потом сбросить их с колокольни на землю. Так и было сделано. Целых три дня ретивые добровольцы с помощью верёвок опускали колокола на брёвна, а потом сбрасывали их на землю. Искореженный, разбитый металл погружали на повозку и отправляли в город.
С крестами вышла заминка. Вся беда заключалась не только в том, что эти кресты были установлены на значительной высоте, но и в том, что пятачок, на котором они крепились, мог вместить самое большее два человека. Поэтому после долгих споров было  решено послать двух человек, которые должны были привязать к крестам верёвки, спустить их до земли и общими усилиями свалить кресты на землю. Когда решение было принято, то выяснилось, что никто не желает подниматься на колокольню и рисковать своей жизнью.
На Руси ещё давно было замечено, что в богатом селе проживало не менее двух дураков, а в селах попроще, обычно, по одному. Не было исключением из правил и это село, в котором проживал дурачок  Ванька Попов, парень лет тридцати, крепкое и безобидное существо. После закрытия церкви люди разошлись по домам, занялись своими повседневными делами, и только бездельники, типа Лободы и Култышкиной, каждый день болтались в церковной ограде, а вместе с ними, ввиду постоянной незанятости, тупо смотрел на возню взрослых людей своими телячьими глазами Ванька. Каждый сброшенный с колокольни колокол он встречал воплем и даже слегка подпрыгивал. Когда же мужики грузили обломки колоколов на подводы, Ванька с каким-то детским восторгом бегом подносил им осколки искореженного металла.
Разбитые колокола увезли и после долгих споров и препирательств, Семён Лобода вызвался залезть на колокольню и привязать верёвки к крестам. Договорились, что Семён поднимется наверх, спустит вниз верёвку, к ней подвяжут лестницу, которую потом будут поднимать до самой маковки. Когда Семен, обвязанный веревками, поднялся по крутым порожкам на колокольню, то увидел, что за ним ползет дурачок. Он хотел отругать его и отправить назад, но передумал, решив, что крепкий парнишка не будет ему помехой. До звонницы они вдвоем быстро подняли лестницу, а потом Семен, заставив Ваньку её придерживать, пополз выше. Добравшись до следующего яруса, он нечаянно дернул веревку и лестница, упиравшаяся нижним концом в узкий карниз, скользнула вдоль стены вниз, потянув за собой дурака. Тому нужно было бы бросить лестницу, а он со страху еще сильнее вцепился в нее, не удержал, перелетел через барьер и, распластавшись в воздухе, грохнулся на землю. Это произошло в считанные секунды и так быстро, что стоявшие внизу мужики не сразу поняли, что случилось. Когда подбежали к телу, то Ванька уже не дышал, а из носа и открытого рта струились ручейки алой крови. Случись такое несчастье в другое время, все село пришло бы проститься с этим, богом обиженным человеком, но теперь во всём селе не нашлось даже несколько досок на гроб, да никто не хотел его и ладить. Отец Василий, сославшись на болезнь, отказался отпевать покойника. Так и похоронили сельскую достопримечательность без гроба, завернув в дырявое веретьё. Иногда люди бывают злыми.
После этого трагического случая никто из партийных и комсомольских работников больше не отважился снимать кресты. Вызвали из города двух верхолазов, которые довольно быстро с ними расправились, но какое же было разочарование активистов, когда они узнали, что оба креста были отлиты из обычного чугуна, покрытого позолотой. А вот массивный серебряный крест отца Василия, серебряные оклады  ценных икон, дорогие, расшитые золотом, покрывала, серебряная чаша для причастия – все исчезло без следа.
Закрытие церкви еще долго занимало умы крестьян. Но наступило жаркое лето с бедными дождями, виды на урожай были плохими, и закрытие церкви оттеснилось на задний план. Непосильное бремя хлебопоставок в предыдущий год настроило мужиков сократить посевы на треть, но многие горевали, что совершили ошибку. Крестьяне,