В страну восточную придя

повели наступление на Пекин. Маньчжурские войска не сумели оказать сопротивление агрессии и император Сяньфэн с чадами, домочадцами и бесчисленной ордой приближенных был вынужден бежать из столицы в провинциальный городок Жэхэ. В октябре 1860 года оккупанты навязали Китаю кабальный договор, по которому Тяньцзин признавался открытым городом и торговым портом, Англия завладела территорией Цзюлун, Китай обязался выплатить союзникам-оккупантам по восемь миллионов ланов серебра каждой и, кроме того, бедняков-китайцев разрешалось использовать в качестве наемной рабочей силы в колониях Англии и Франции. Умирая в Жэхэ, император Сяньфэн завещал Драконовый трон Сына Неба ребенку Ниласы - Цзай Чуню. Чтобы властолюбивая и жестокая Ниласы не утвердилась регентшей при шестилетнем императоре и тем самым не забрала всю полноту власти в свои руки, приближенные Сяньфэна решили убить ее, но маньчжурская гвардия под командованием   Жун Лу арестовала заговорщиков. Ниласы, вместе с Нюхулу, первой наложницей Сяньфэна, стала императрицей-регентшей. Девизом правления малолетнего императора Цзай Чуня стало "Тунчжи" - "Совместное правление", имея в виду регентство двух императриц.
Через четырнадцать лет, в январе 1875 года, физически слабый, развращенный, больной сифилисом император Тунчжи умер. Ниласы настояла, чтобы трон наследовал ее племянник Цзай Тянь - сын брата императора Сяньфэна и ее младшей сестры. И опять большую услугу оказал ей Жун Лу, заставивший противившихся родителей отдать четырехлетнего малыша. Цзай Тянь был возведен на Драконовый престол, а девизом его правления было избрано "Гуансюй", что означало "Блестящее наследие".
К этому времени уже шестидесятилетняя, императрица-регентша Ниласы, обладательница длиннейшего титула Цзы-си-дуань-ю-кан-и-чжао-юй-шоу-гун-цинь-сянь-чунь-си - Милосердная, Счастливая, Главная, Охраняемая, Здоровая, Глубокомысленная, Ясная, Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная и Лучезарная, большая проказница в молодости, не потеряла вкуса к жизни и в зрелом возрасте. Жила императрица в новом Летнем дворце. Старый, Юаньмин юань, был разрушен, разграблен и пришел в упадок, негодность и полнейшее запустение после англо-французской оккупации Пекина. Новый летний дворец - Ихэюань, был построен на деньги, отпущенные казной в 1883 году для строительства военно-морского флота, и представлял собой целый комплекс дворцов, храмов, павильонов, пагод, отдельных залов, террас, ажурных мостов и других сооружений, раскинувшихся на площади в триста тридцать гектаров.
Обожавшая властвовать и распоряжаться судьбами четырехсот миллионов подданных, Цыси полностью отстранила безвольного императора Гуансюя от управления государством и взяла всю полноту власти в свои руки. Относясь с полнейшим безразличием к страданиям голодающего народа, она старалась сохранить высокий престиж Китая в глазах иностранцев путем демонстрации блеска и роскоши императорских покоев.
В 1895 году Жун Лу - генерал-губернатор столичной Чжилийской провинции, командующий вооруженной и обученной по европейскому образцу Новой Пекинской полевой армии, начальник императорской гвардии и столичной полиции, верный слуга и даже, по слухам, отец второго, тщательно скрываемого ребенка императрицы Цыси, был в зените своего могущества.
Выслушав Жун Мэи, он посочувствовал ее горю и пообещал устроить в свиту императрицы. Это удалось ему очень легко. Императорский двор весь состоял из маньчжурцев, уже два с половиной века правивших Китаем, и внучке двоюродного брата Жун Лу, муж которой геройски погиб, защищая Ляодунский полуостров от японских орд, место фрейлины, конечно же, нашлось.

Присланный императрицей Цыси зеленый паланкин, несомый четырьмя рослыми евнухами, застыл у главного, восточного входа Дунгунмэнь Летнего дворца-парка Ихэюань. Выйдя из паланкина, ошеломленая Жун Мэй за красными стенами императорского города и верхушками деревьев увидела крыши дворцов, покрытых черепицей, сиявшей позолотой и бирюзой, а перед ней высились кроваво-красные врата, по обе стороны которых возвышались странные сооружения из белого нефрита. По крытым переходам ее провели к Жэньшоудянь - Павильону человеколюбия и долголетия, покоям императрицы. С восторгом и изумлением застыла Жун Мэй перед входом, залюбовавшись огромными бронзовыми курительницами, свирепым драконом и журавлем, сияющими красной медью, яркой глазурью орнамента керамических чанов, тончайшей резьбой дверей, пестротой одежды челяди...
- Пойдем, насмотришься еще, - дернул ее за руку Жун Лу, и боковым входом провел в покои императрицы. Дежурный евнух внимательно оглядел трепещущую, почти теряющую сознание от значительности момента женщину, велел поправить прическу и распахнул громадные двери, на которых была прибита желтая драконовая табличка с надписью: "Десять тысяч лет и еще десять тысяч по десять тысяч лет императрице".
Жун Мэй увидела в глубине комнаты двух пышно разодетых беседующих женщин - молодую и пожилую, шагнула вперед и упала на колени. Совершая сань-гуй цзю-коу - церемонию представления императрице, она, делая маленькие шажки, трижды становилась на колени, по три раза касаясь лбом пола, и так и застыла перед женщинами.
- Расскажи о себе, девочка, - сладким голосом пропела старуха и Жун Мэй сразу определила, что она очень злая и капризная, но притворяется доброй и ласковой. И очень стало ей горько и страшно, и захотелось вскочить и убежать, но она вспомнила слова старого хушана Яня из храма Ху-шэнь и постаралась овладеть собой.
- Нуцай - рабыня Жун Мэй родилась девятнадцать лет назад в Мукдене, в семье даотая - губернатора провинции. Восьми лет, по совету дедушки Жун Лу, я была отдана в миссионерскую школу, где училась до семнадцати лет.
- Хао, хао, - хорошо, хорошо, - равнодушно бормотала императрица, но тут насторожилась.
- Как, ты девять лет жила у варваров-миссионеров?
- Нет, нуцай Жун Мэй жила дома, меня утром уносили в школу и к вечеру забирали обратно.
- Хао, хао. А ты веришь в их бога? Того, который бунтовал, за что его приколотили к деревянному кресту гвоздями...
- Нет, нуцай Жун Мэй не верит в их бога. В мире нет двух истин, у всех трех нынешних учений одно начало, - ответила она, имея в виду даосизм, буддизм и учение Конфуция.
- Хао, хао, - кивала императрица, и в ее равнодушно-настороженных глазах мелькнула какая-то мысль.
- А что ты изучала в миссионерской школе?
- Нуцай Жун Мэй изучала историю Поднебесной империи, всемирную историю, математику, географию, училась рукоделию и домоводству.
- А это тебе зачем? - презрительно спросила императрица.
- Учили..., - Жун Мэй склонила голову.
- Что еще?
0 том, что мать Жозефина учила их священному писанию, молитвам и церковным обрядам Жун Мэй сказать не осмелилась и, после небольшой заминки, произнесла, - Языкам...
- Каким же? - заинтересовалась императрица.
- Латыни...
- Это язык их мертвых? - вспомнила императрица. - А живых?
- Французскому...
- И ты понимаешь их письмо и речь?
- Да, - совсем упавшим голосом произнесла, призналась Жун Мэй.
- Хао, хао, - размышляя о чем-то, бормотала императрица.
- А что было с тобой потом?
- Потом нуцай Жун Мэй вышла замуж, муж был назначен командиром отряда знаменных войск в Ляодун. Когда японцы напали на Чжун-хуа - Срединное цветущее государство, муж храбро бился и погиб, защищая Западные ворота в Цзин-чжоу-тине. Они убили моего ребенка, - со слезами прошептала она.
- Не слышу, повтори, - велела императрица.
- Они убили моего сына, - громко повторила она.
- Хао, хао, дин хао, - хорошо, хорошо, очень хорошо, - бормотала императрица и Жун Мэй готова была вскочить на ноги и вцепиться ей ногтями в лицо. Но годами вбиваемое в голову почтение к священной императорской особе не позволяло ей этого сделать, хотя она и знала из домашних таинственных пересудов, что Цыси ни чуть не знатнее ее родом, отец ее умер в тюрьме как преступник, сама она была гуйжень - наложницей и возвысилась лишь как мать императора Тунчжи.
- Хао, - решительно произнесла императрица-регентша. - Я оставляю тебя в своей свите и назначаю фрейлиной. Это очень высокая честь для тебя. Будешь жить во дворце и безотлучно находиться при моей особе. Главной твоей обязанностью будет присутствовать вместе со мной в Цзюньцзичу - Верховном императорском Совете во время приема иностранных послов, выслушивать их речи, проверять, правильно ли их переводят драгоманы и верно ли передают смысл их речей князья Гун и Цин.

Пять дней училась Жун Мэй придворному этикету, расположению строений во дворце Ихэюань, расположению помещений в палатах, особенно в покоях императрицы Цыси, знакомилась с ее гардеробом - халатов и платьев в нем было больше, чем звезд на небе; ритуалом принятия пищи императрицей, с ее бельем, посудой, привычками, слабостями, запретами, фаворитами, драгоценностями, любимыми маршрутами прогулок, евнухами, - фу, какие противные, ни на что не способные кастраты, они только щиплют... Ей показали и назвали по именам бесчисленное количество сановников и дворцовой челяди, швырнули в океан сплетен, слухов, пересудов, туманных намеков и злобных пожеланий. Оказалось, что и сама она, Жун Мэй, представляет какой-то интерес и все пытались перетянуть ее на свою сторону, но, видя, нарочитую, ее бестолковость, оставили в покое. Хотя, у Жун Мэй и действительно в голове все смешалось в дикую кашу с торчащими оттуда обрывками ярких лоскутков, пагодами, именами, галереями, тумаками и щипками, драконами и фениксами, искусственными озерами и пайлоу, и визжаще-свистяще-шипяще-лающей какофонией посулов, угроз, сплетен, доверительного мерзкого хихиканья, похотливых намеков... Она слушала, кивала, соглашалась со всеми, улыбалась, низко кланялась, кому-то что-то говорила, отвечала, не всегда впопад, столь же мерзко подхихикивала, напускала на себя то степенно-чинный и важный, то неестественно-возбужденный вид, но перед глазами у неё всегда был маленький лисенок. Она видела, что он уже освоился в своей новой роли, окреп, пушистая шубка у него лоснилась, черные пуговички глаз с любопытством озирают окружающий мир; видала, что он сыт и ухожен, благодарила хэшана Яня, радовалась и успокаивалась. Когда ей удавалось ненадолго исчезнуть, спрятаться за ширмой в комнатке, отведенной ей для жилья, она сразу же перевоплощалась в лисицу и мчалась к нему. Сперва он радостно кидался ей навстречу, тесно прижимался и тихонечко поскуливал, и у Жун Мэй таяло сердце, она его грела, лизала, ласково тормошила, но в последнее время она стала на него обижаться немножко, чуточку - у него появились новые, неизвестные ей интересы и он даже пытался удирать... Приходилось тихонечко покусывать; она даже тявкнула в сердцах на него, чему сама же и испугалась.
Потом Жун Мэй была милостиво допущена к постоянному дежурству в покоях императрицы. На рассвете фрейлины будили Цыси, подносили ей для умывания теплую ароматическую воду, подавала мягкие дурманяще пахнувшие полотенца, потом несли парадные платья, укладывали прическу, сервировали стол для завтрака... долог день!
В начале второй луны двадцать первого года правления Гуансюя* в