Психиатр

Борисович, предвосхищая погружение в «мир бесов и демонов» засобирался домой.

II

  Квартира Красевича фактически являлась библиотекой. Книжными стеллажами и полками были заставлены все комнаты, коридор и даже кухня. Это духовное богатство досталось ему по наследству от отца и деда, которое приумножал каждый из последующих наследников. Иван Борисович внес свою лепту книгами по медицине. Содержание библиотеки было весьма разнообразно, но интересы  каждого последующего ее владельца придали ей некую системность. Если после отца она наполнилась произведениями классиков, что было модно в советские времена, то после деда книгами религиозного и философского характера. Кроме своей специализированной литературы Иван Борисович практически ничего не читал. Выбросить книги у него не поднималась рука. «Беречь вещи в ущерб людям – комплекс бедного человека», – так он однажды расценил свое отношение к ним. Бедным он себя не считал, но в силу своей профессии знал, что  редко кто сам себе в этом может признаться.
  Иван Борисович стал искать информацию о бесах среди дедовских книг. Проштудировав десятки писаний святых отцов, он пришел к выводу, что конкретных знаний о бесах нет. Причины их вселения в человека были туманны, как многое в религии. «Ну, что это за аргумент – попустительство божье», – думал он. Именно попустительством божьим, святые отцы называли основную причину вхождения беса в человека. Кроме этого были еще такие: ведение греховной жизни, дурные мысли и даже шуточное согласие на их вхождение. Такое положение было схоже с психиатрией, где в вопросе возникновения шизофрении существовало огромное количество гипотез и теорий. «Да уж, – думал Красевич, – здесь без личного опыта, сам черт ногу сломит». Только он об этом подумал, как в его голове сложился афоризм: «Переступи черту – нашептывает черт». «Черт, черта, граница, пограничное состояние, безумие», – возник у Красевича ассоциативный ряд. К нему вспомнился рассказ  знакомого нарколога о его дебатах с православным священником. Священник, утверждал, что кодирование от алкоголизма есть ритуал подселения беса, а  французское слово «код» происходит от латинского – «начертание». Через это «начертание» к человеку привлекаются бесы, которые ему «помогают» не пить.  Когда эрудированный нарколог уточнил, что этимология слова «код» происходит от латинского «codex» – пень, колодка, дощечка для записи, то священник сравнил нарколога с фарисеями, которые цепляются за слова и не видят в них божественного промысла, а видят только буквальное, в результате чего искажают святое в угоду дьяволу. В довершении всего, священник объявил всю науку дьявольскими кознями, чем сильно позабавил нарколога. «Он бы еще меня с уголовниками сравнил, – смеясь, говорил Красевичу нарколог, в силу профессии имеющий дело с весьма специфичным контингентом, –  вот уж кто умеет цепляться за слова, искажать и переиначивать смыслы, пожалуй, похлеще самого знатного из фарисеев Шимона бен Шетаха!»  
  «Если наука – дьявольские козни, значит, ее методы для изучения демонического мира не годятся, – размышлял Красевич, – следовательно, надо принять на веру высказывания святых». Какие  мысли у людей, и какой образ жизни они ведут, Иван Борисович, как психиатр хорошо представлял. В свете писаний святых отцов, вокруг должны быть все сплошь одержимы бесами. Однако это было далеко не так. Брать во внимание попустительство, как и заступничество божье, резона не было.  «Что у бога на уме, только одному ему известно», – думал он.   Оставалось – согласие на их вселение. Но какой дурак добровольно пожелает обречь себя на сумасшествие? Словно в ответ на этот вопрос из стоящего под окном автомобиля зазвучал старый  шлягер – «Стой не покидай меня безумная мечта. В раба мужчину превращает красота. И после смерти мне не обрести покой. Я душу дьяволу продам за ночь с тобой…» Красевич с раздражением подошел к окну и закрыл его. Он не любил, когда что-то отвлекало его от размышлений.    «С игрой гормонов все ясно, – продолжал он, – в такой форме влюбленность уже подобна временному помешательству. Ради чего человек здравомыслящий может согласиться на помощь бесов? Деньги, власть, карьера, признание – все это нарабатывается талантом и трудом. А если нет талантов и желания трудиться, но сильно хочется? То, что зарабатывается потом, мы заработаем кровью, –  вспомнилось Красевичу высказывание закоренелого преступника, которому он проводил судебно-психиатрическую экспертизу. – А ведь и при подписании договора с дьяволом используется кровь!».
  Поискав в литературе символическое значение крови, Красевич понял, что оно также неоднозначно, как и все, что связано с бесами. Кровь одновременно являлась предметом жертвоприношения, символом родства и отличия, а также жизни. «Ради чего бы я пошел на сделку с нечистой силой, если представилась такая возможность?» – решил провести мысленный эксперимент Красевич. Примерив к себе все то, что сегодня считается престижным, он с удивлением обнаружил, что у него абсолютно нет масштабных желаний. Ни больших денег, ни славы, ни даже создания единой теории шизофрении ему не хотелось. Единственное, что он хотел иметь, так это приятного собеседника, не обделенного интеллектом. Несмотря на то, что общения Ивану Борисовичу хватало, оно большей частью было скучно и неинтересно. Красевич определял его, как некачественное, что сильно тяготило. Найти достойного собеседника ни трудами, ни талантами было невозможно. Это было дело случая. «Вот за это можно с бесом сделку заключить», – усмехнулся Иван Борисович, отметив, что копание в нереальном мире помогло выявить вполне реальное желание. В этот миг из кухни послышался треск, а затем грохот. Красевич встал с кресла и пошел на шум. Картина, представшая его взору, была удручающей – по всей кухне валялись книги  вперемежку с битой посудой. Быстро оценив ситуацию, Красевич понял, что рухнула верхняя полка с дедовскими книгами. «Воистину скупой платит дважды, – подумал он, прикидывая, что из посуды придется заново покупать, – надо было давно выкинуть эту бумажную рухлядь на помойку». В довершении всего у него прямо на глазах с глухим хлопком взорвался и разлетелся  мелкими осколками его любимый бокал, уцелевший после падения полки. Его Иван Борисович купил в бытность своей единственной заграничной поездки в Арабских Эмиратах. «Вот оно, какое богемское стекло, – ехидно думал он, вспоминая, как  торговец на ломанном русском языке убеждал его в этом. – Жульё – и в Африке жульё!».
  Больше всего Красевича огорчило то, что на бокале были его фотография и имя, которые при помощи еще новых в ту пору технологий были нанесены в тех же Эмиратах. Было что-то зловеще символическое в самоликвидации бокала. «Прямо полтергейст какой-то», – со вздохом подумал Красевич и принялся за наведение порядка. Собирая осколки своего любимого бокала, он нечаянно поранил руку. Капля крови с нее упала на лежащую, на полу раскрытую  книгу. Иван Борисович подошел к шкафу, в котором у него находилась аптечка, достал йод, обработал рану и продолжил уборку. Закончив с битой посудой, взялся за книги. Решив избавиться от них, он стал складывать их в большую коробку от телевизора, которая уже два года стояла на балконе. Книги в нее уместились все. Последней была та, на которую капнула кровь. Это была «Иллюстрированная История Суеверий и Волшебства от древности до наших дней» издания 1900 года.  Пятнышко крови располагалось точно в нижнем правом углу иллюстрации средневекового документа. Документ представлял собой текст на старонемецком языке и набор странных символов.  Под иллюстрацией стояла подпись – «Форма заклинания». Глава, где находился документ, называлась «Сказание о Фаусте» и была посвящена сделкам с нечистой силой. «Все же прав был старик Юнг в своих предположениях, о наличии в природе самостоятельных смыслов одновременно находящихся внутри психики и во внешнем мире, – подумал Иван Борисович. –  Ведь если рассудить, что мои мысли о бесах вызвали падение полки и пролитие крови на картинку, то это будет чистой воды шизофрения. Да, мой друг Красевич, – обратился он сам к себе, –  есть многое в нашей психике и мире, что не снилось нашим лучшим докторам!» Дав себе слово выбросить завтра коробку, Красевич лег спать.






III

Ровно в 8.45 Иван Борисович был в кабинете заведующего отделением на ежедневной пятиминутке. После нее уже в своем кабинете он изучал журнал наблюдений, в который дежурная сестра вносила записи о поведении больных в вечернее и ночное время. За ночь, ничего выходящего за пределы нормы не произошло, если не считать, что пациенты сами по себе были ненормальными. Как всегда, два-три пациента мучились бессонницей и всю ночь ходили курить в туалет, за что получили нагоняй от сестры. Один из больных выпросил у дежурной снотворное, что она зафиксировала в журнале. В общем, все шло своим чередом.
Красевич вызвал к себе Григорьева. Григорьев был бледен, вял и заторможен, что  было следствием побочных действий лекарств.
– Как дела Игорь Степанович, ничего не беспокоит? – доброжелательно спросил Красевич.
– Все хорошо.
– Есть, какие пожелания?
– Хочется домой. Когда меня выпишут?
Иван Борисович, прищурив один глаз, внимательно посмотрел на Григорьева. Подпороговым восприятием, присущим практикующим врачам с большим стажем, он увидел тяжелое психическое расстройство. Оно еле заметно проявлялось в мимике, жестах, интонации голоса и было видно только людям, посвященным в тонкую организацию психики. Красевич подумал, что будь его воля, то он бы как минимум три месяца продержал Григорьева под наблюдением, но финансовые реалии клиники этого не позволяли.
– Не раньше, чем через неделю, уважаемый Игорь Степанович, – сменил дружелюбие, на  покровительственность Красевич.
По-видимому, эта артистичность в общении с больными и спасала его от профессиональных деформаций. От снисходительности он перешел на участливость и откровенную лесть.
– Скажите, пожалуйста, почему так вышло, что вы – высококлассный радиоинженер, работаете не по специальности?
–  Как вышло? Разочаровался в радиоделе и все. Нет там творчества, простора для размаха мысли.
– А  в деле охраны есть простор для размаха мысли?
– Там дело другое. Там нужен глаз да глаз. Порой там такое творится, что… – Григорьев резко замолчал, словно сказал что-то лишнее.
 – Прекрасно понимаю вас, – посочувствовал Иван Борисович так, что       Станиславский сказал бы свое «верю». – Игорь Степанович,  у вас была в детстве мечта? Я, например, мечтал стать писателем, – соврал Красевич.
– Была, – как очнулся от спячки Григорьев, – я хотел подружиться с инопланетянами.
После этих слов в голове Красевича пронеслась яркая вспышка, после которой  окружающее стало видеться ярче и четче. Он понял, что пришел к какому-то важному пониманию, которое нужно срочно осознать и разложить по полочкам, а не то оно потом забудется и исчезнет.
– Доктор, – радостно сообщил Григорьев, – он вышел!
– Кто вышел?
– Бес.
– Когда вышел?
– Сейчас.
– Вы же в прошлый раз говорили, что у вас расшатались нервы?
– Мне тогда