Ростокского собора никуда и не выбиралась. Мне и на яхте хорошо».
…Ах, Зося, глупая ты, продолжила панна Катаржина с всё понимающей улыбкой на лице. Она догадывалась о причине отказа Зоси покидать яхту - ей приглянулся молодой матрос.
Говоря с горничной, она всё искала взглядом сына, а не найдя его рядом, чуть побледнев, встревожено спрашивала:
- Зоська, где паныч Михай?
- Только что тут были, - отвечала та с испугом.
И они, обе, подхватив юбки, бежали на верхнюю палубу искать молодого паныча. А тот уже был или рядом с отцом за штурвалом, или помогал матросу плести снасть для паруса.
Найдя сына, панна Катаржина успокаивалась, бледность покидала её лицо и, прижавшись к мужу, ласково говорила:
- Посмотри Ладислав, какой у нас сын красивый и умный - настоящий шляхтич.
- Да, - отвечал муж, целуя жену, - он уже сейчас неплохой юнга, а подрастёт, станет настоящим капитаном, ей богу.
- Так, дорогой, так. Но всё же я боюсь за него.
- Не бойся люба моя, Всё у нас будет хорошо, вот увидишь.
* * *
Сколько бы путешествие ни продолжалось, а и оно имело свой конец. Вскоре они прошли Гибралтарский пролив, и вошли в Средиземное море.
По-видимому, судьба устала о них заботиться, или решила устроить для себя небольшой перерыв, а может просто решила испытать пана Ладислава и его жену на «крепость».
Средиземное море встретило их хмуро. Несмотря на середину лета, всё пространство вокруг было покрыто густым клубящимся туманом, и моросил мелкий надоедливый, как зубная боль, холодный дождь. Даже в тёплой одежде было холодно и промозгло сыро. Казалось, сырость пропитала всё вокруг, и даже нижнее бельё отдавало сыростью.
Яхта шла в полветра. Один из вахтенных матросов постоянно звонил в колокол, предупреждая всё и всех вокруг об их местоположении.
В такие туманы часто случались столкновения - пан Ладислав читал об этом. Поэтому он и отправил подвахтенного матроса на нос яхты - вперёдсмотрящим.
Приняв меры предосторожности, он надеялся благополучно миновать полосу туманов.
Панна Катаржина с сыном и Зосей находились в каюте и, спасаясь от промозглой сырости, грелись у камелька.
Через несколько часов море задышало и заволновалось. Туман, как по мановению какого-то волшебства, раздался, и яхта вышла на чистый морской простор.
Пан Ладислав позвал жену и сына на палубу.
Но не успели они подняться наверх и насладиться открывшимся простором, как уже меньше чем через час яхта вновь окунулась в ещё более густой туман с настоящим дождём.
И началось то, чего все мореплаватели бояться. Яхта попала в полосу шторма. Он был так силён, что яхта, став почти неуправляемой, понеслась быстрее норовистого скакуна в неизвестном направлении, а затем её и вовсе закружило, закрутило, закидало.
Пан Ладислав, пытаясь справиться с управлением яхтой, и боясь потерять мачту, приказал убрать все паруса, кроме стакселя.
Это немного помогло, но бригантина всё продолжала и продолжала нестись, раскачиваясь и зарываясь носом в волны, и что её там, впереди, ожидало - одному богу было известно!
Пан Ладислав, вперив глаза в кромешную темноту, пытался хоть что-нибудь рассмотреть впереди, но не мог. Яхту швыряло и кружило, заваливало то на один борт, то на другой. Её окатывали огромные волны и она, накрытая очередной волной, с натугой, так казалось пану Ладиславу, выбиралась из цепких лап разбушевавшейся стихии.
Создавалось впечатление, что сам Посейдон пытается утянуть яхту в свои мрачные, бушующие глубины.
В какое-то мгновение пану Ладиславу показалось, что на палубе появился Михай и, уцепившись ручонками в леера, попытался пробраться к нему в рубку. Но тут же, вновь накрывшая яхту волна, скрыла от него видение, и он, зажмурив глаза и помотав головой, решил, что это ему пригрезилось от усталости и нервного напряжения. А открыв, он увидел лишь ухватившихся за леера матросов на палубе и очередную, надвигавшуюся на яхту, волну.
Показалось, решил он, и продолжил борьбу за спасение экипажа и яхты.
Борьба продолжалась всю ночь, и всю ночь пан Ладислав не покидал мостик. Лишь к позднему утру стихия начала понемногу успокаиваться, то есть, стих ветер, но волны, уже не такие огромные, продолжали набрасываться на яхту и раскачивать её.
Измученный многочасовой борьбой со стихией, пан Ладислав, передав штурвал вахтенному рулевому, отправился в каюту, чтобы немного отдохнуть, и был встречен слезами и стенаниями своей супруги и её служанки - пропал Михай!
Пан Ладислав, как поражённый молнией, побледнев, бессильно упал в кресло. Значит, это, действительно, был его сын, а не призрак, и это он пытался пройти к нему на мостик - запоздало вспомнил он. «Горе нам!!!» - воскликнул он, и прижал к себе рыдающую жену: «За что ты, нас, Боже, наказал?! За что ты забрал у нас сына?!»
* * *
Диего, спрятавшись от старшего брата, лежал под старой рассохшейся лодкой и, вытирая тыльной стороной ладони слёзы смешанные с кровью текущей из разбитого носа, стонал от боли и обиды: «За что Освальдо меня избил? Я же не виноват. Он сам меня толкнул, и я из-за него уронил разделочный нож за борт… - Но я же достал его… - За что? За что…? - Боже, за что мне такая жизнь досталась? Что бы не случилось - всегда я виноват…»
Слёзы, горше прежних, полились из глаз Диего.
Так, продолжая плакать, он осторожно, боясь издать лишний шум, приподнял голову и посмотрел наружу через щель борта.
Брат, Освальдо, рыскал между лодок, разыскивая его.
Диего притих - даже плакать и стонать перестал. Но думать-то он не перестал, и плакаться на свою судьбу он тоже не перестал - «Дон Хуан постоянно только меня и колотит, особенно когда возвращается из пулькерии…. Донья Памела…, о Боже, дай мне силы вынести такую жизнь! Слава Богу, хоть Мария-Пиа ко мне по-сестрински относится, а то бы я давно сбежал от них…, но куда…? Куда я могу сбежать от них без единого сентаво в кармане?»
Полежав ещё немного под лодкой, он снова посмотрел в щель. Освальдо не было видно. Вероятно не найдя его, он пошёл домой.
Приподняв лодку с одной стороны, Диего ящерицей выскользнул из-под неё. Стряхнув песок с шорт, он ещё раз вытер ладонями лицо, и потихоньку направился на своё излюбленное место, к своим рыбкам.
Они настолько привыкли к нему, что при его появлении уже не спрятались в густой тени причала, и он мог сколько угодно любоваться ими.
* * *
Усевшись на край причала, он опустил ноги к прохладной воде, и вновь задумался.
Неотвязная мысль постоянно беспокоила его - он не мог вспомнить своё прошлое: самое первое, что приходило ему в голову, это - резкое жжение в горле и, он лежит на песке, а над ним склонились двое: какой-то седой дяденька с баклажкой в руке и долговязый мальчишка, возрастом постарше его.
А, как он попал на песок, и почему лежит, он никак не мог вспомнить. И не мог вспомнить, как ни пытался, своё имя.
Правда, позже, когда его привели в какой-то кособокий дом из глины, ему, часто повторяя слово «Диего, Диего» на непонятном языке и тыча пальцем ему в грудь, дали понять, что так его зовут, и он их Ихо (hijo - сын). Но почему-то при этих словах неряшливо одетая тётенька отвернулась и, прикрыв ладонями лицо, что-то зашептала. Значит, он какой-то для них сын, подумал он. Но это слово ничего ему не говорило, он просто не понимал его смысла.
Течение времени не коснулось его. Он не понимал, что это такое - время. Вся его жизнь - от восхода солнца и до позднего заката - состояла из каких-то звуков, издаваемых этими людьми, и разнообразной работой, которую они заставляли его выполнять.
Больше всех донимал его Освальдо. Он, по поводу и без повода, колотил его, заставляя по нескольку раз переделывать одну и ту же работу. Только Мария-Пиа относилась к нему по-доброму.
Он иногда замечал в её взглядах жалость к нему и сочувствие, и она же, когда никто не мог увидеть, после очередного избиения доном Хуаном или Освальдо, гладила Диего по голове, или приносила ему в сарай, где он спал, кусочек сладкого пирога. И только благодаря Марие-Пиа, он, хоть и с трудом, начал понимать речь окружавших его людей.
Не складывались у него отношения и со сверстниками - вначале, когда он не понимал их речь, и потом, когда он уже попривык к своей жизни. Они игнорировали его, не принимали в свои игры, обзывая его «Найдёнышем». Значения этого слова он тоже не понимал, но душой чувствовал, что оно обидное.
Тогда он уходил от них, куда глаза глядят, и уединялся.
Его излюбленным местом, о котором знала лишь Мария-Пиа, стал закуток на причале между штабелями старых бочек и ящиков. Здесь он проводил всё своё свободное время: здесь он подружился с рыбками, и здесь же он мог бесконечно долго смотреть на море, туда, где оно соединяется с небом.
Когда он приходил сюда, какая-то внутренняя тоска, словно сгустившимся туманом окутывала его, и заставляла неотрывно смотреть в голубую даль моря, и здесь же его сердце начинало учащённо биться, когда он видел проплывающие мимо корабли.
Он не понимал - почему? И, пытаясь разобраться в своих чувствах, напрягал мозг до головной боли, но ответа не находил.
Однажды со стороны далёкого горизонта к ним приплыла белоснежная яхта, и он, увидев её, не понимая, что с ним происходит, даже вскочил с места, так забилось его сердце. Но увидев на капитанском мостике толстого, в широчайших шальварах и красной феске с кисточкой, на голове, турка, сник - волнение улеглось, но сердце ещё долго-долго не могло успокоиться.
С этого дня он стал задумчивым и всё больше отмалчивался, если его спрашивали, что с ним происходит.
А, что он мог сказать в ответ этим людям, которые его не любили и не понимали, или не хотели понять? Они для него всегда были чужими, всегда, кроме Марии-Пиа. И он однажды, не удержавшись после побоев Освальдо, поделился с нею своей мечтой - убежать.
Она пообещала не выдавать его родителям и, вздохнув, попросила не забывать её, а уж она никогда его не забудет, тихонько добавила она.
* * *
- Катаржина, милая, мы не можем больше обыскивать берега, - нежно гладя по голове жену, говорил пан Ладислав, пытаясь её успокоить. - Мы обыскали побережье на сотню миль - пропал наш сыночек Михай. Бог взял его у нас, решив наказать…. Родная, пора возвращаться домой.
- Хорошо, - сквозь слёзы, слабым голосом отвечала жена. - Только давай ещё здесь поищем, у этого рыбацкого посёлка…
- Не плачь, милая, я сейчас распоряжусь сделать здесь остановку, иии… мы здесь уже были полгода назад и…, это не посёлок, милая, это город, - добавил он грустно.
Пан Ладислав осторожно опустил пану Катаржину на подушки, и вышел.
Бригантина медленно продвигалась вдоль испанского берега в районе городка Альмерия.
Они уже были здесь сразу же после шторма, разговаривали с местными жителями и рыбаками, но никто ничего не видел, и ни о каких детях не слышал, тем более - утопших.
Ответив так, горожане и рыбаки, крестясь, шептали молитвы Guadalupe, а потом, подумав, добавляли: «Да, шторм был. Да, сорвав с привязи унесло несколько шаланд в море, и этот же шторм посрывал крыши у десятка домов, а вот muchacho не находили, нет, не находили…». И опять, шепча молитву, крестились.
Сразу после шторма пан Ладислав со своей командой тогда высадился на берег и обыскал всё побережье. Он даже
