Изгой. Книга 3

берёзок, прикосновение нежных и податливых полных грудей, - всё казалось давнишним, приснившимся. Если бы не реальный гроб в кузове машины. Вот и не верь приметам. Дважды судьба предупреждала их о беде, а они, вернее – он, в глупой самоуверенности не вняли предупреждениям, поставив себя выше судьбы. А всего-то надо было притормозить на час, и вчерашний день продолжался бы сегодня, и не было бы разделяющей пропасти.
Осмотрев русское тяп-ляповое сооружение, постукав по мосту сапогом, чего можно было и не делать, чертыхаясь про себя, что этим осмотром он снова съехал с прямого пути, Владимир решительно сел за руль и повёл тяжёло гружёный студебеккер с прицепом туда, куда не решился въехать вчера незагруженным. Можно было бы, если уж так захотелось, преодолеть дорожную и душевную преграду медленно и осторожно, контролируя мост, и себя, и машину, но он упрямо разогнал автопоезд, думая уже не о том, что мост может рухнуть, а о том, как бы не съехать с него. И они с послушной машиной на одном дыхании проскочили-таки чёртову переправу и замерли на той стороне, удовлетворённо вслушиваясь в учащённые сердечные и моторные ритмы, ещё не до конца веря, что сделали это. Позади что-то затрещало, завизжало, посыпалось. Владимир как ошпаренный выскочил из кабины, испугавшись за прицеп, но тот был цел, а на месте моста зиял провал, заваленный досками, брёвнами и осыпавшейся землёй, и речная вода, бурля и тихо беснуясь, уже настырно промывала лазейки, унося вниз по течению деревянную мелочь и земляную муть. Стало страшно и стыдно. Судьба словно простила его, предупреждая, чтобы не рядился в не свойственную ему шкуру русского, с бесшабашной удалью прущего напролом в надежде на «авось» там, где можно и нужно сделать спокойно и осмысленно, без лишних и ненужных эмоций, одолевающих русских всякий раз, когда думать или долго трудиться лень. С ним такое случилось в первый и последний раз. Он будет тем, кем есть, кем уродился, со своими привычками, какими бы они слабыми или дурными ни казались другим. Успокоившись и придя в себя, Владимир поехал дальше, с лёгкой грустью думая, что Таня права, и общего будущего у них бы не было.
Упоминание в справке об испорченном и частично утраченном грузе было неправдой. Исчезли только два ящика, правда, самые большие, плотно забитые и очень тяжёлые, предназначенные для директоров в Вильнюсе и Минске. Исчезли потому, что Владимир сам сбросил их с машины, когда увидел, что едят бесстрашные истребители, ежедневно рискующие жизнями ради таких, как упитанные вальяжные директора, не имеющие и понятия о Коробейникове и его солдатах.
Вернувшись, они привезли только труп Грача, закопав остальных в общей яме, не обозначенной ничем. Убитого сбросили на обозрение у крыльца сельсовета, чтобы жители удостоверились, что главаря банды и самой банды больше нет, и чтобы разнесли эту весть по округе. Покормив жирных синеглазых мух с час, труп отвезли за околицу и там кое-как, не скрываясь и не особенно стараясь, закопали, зная, что ночью его всё равно откопают и перезахоронят неизвестно где. А потом по русскому обычаю сели помянуть недобрым словом наконец-то уничтоженных гадов, отметить завершение хотя и кровавого, но справедливого дела, а заодно и просто передохнуть от изнуряющей и опасной для жизни охоты за «лесными братьями». Бабка Ганнуся расстаралась свекольным самогоном, от одного запаха которого у Владимира «поехала крыша». Хорошо, что ему, собирающемуся в дорогу, нельзя было присоединиться к мирной компании, продолжающей воевать по-настоящему, а не так, как штабной подполковник – задней мыслью, а то бы не смог доехать до Вильнюса и на следующий день. Когда ястребки, радуясь нежданному празднику, выложили на стол убогую закуску в виде варёной бульбы, солёных и пожелтевших свежих огурцов, полунедозрелых помидор и некрупных очищенных луковиц, среди которых кучкой лежали чёрные сухари, сизые драники и сиротливый жёлто-прежёлтый кусочек сала, плохо очищенный от махорки, вот тогда-то Владимир позвал с собой Коробейникова и выбросил из кузова директорские ящики. В ящиках оказалось такое богатство, какого солдаты в жизни не видели и, уж точно, не пробовали: твёрдая копчёная колбаса, колбаски в смальце, сыр в целлофане, осетровая икра, шоколад, пятизвёздочный коньяк, различные консервы с неизвестным содержанием и многое другое, что не только есть, но и видеть было страшно. Ошеломлённые вояки с уважением и опаской поглядывали то на незнакомую жратву, то на шофёра как на владельца этой сказочной скатерти-самобранки, раскинутой его щедрой рукой. По такому случаю недолго сопротивлявшийся Коробейников созвал вселенский пир друзей советской власти, на котором главным героем был, конечно, Владимир, не успевавший краснеть и отговариваться от незаслуженных похвал. Подпитый старший лейтенант клятвенно обещал в случае чего защитить, как только появится в Минске, и по этому поводу выпросил адрес. Герой, уезжая, оставил всех в приподнятом настроении, сметающих со стола всё подряд: картошку с икрой, шоколад с огурцами, сыр с капустой, коньяк вперемешку с самогоном; все его уважали, любили, желали ровной дороги, здоровья, хорошей жены и ещё многого другого. Только старшина, крепко пожав руку, подпортил радужное впечатление от проводов, сказав на прощание:
- Ты хороший парень, у тебя настоящая русская душа.

- 11 –
В Вильнюс он добрался затемно, почти в восемь.
Из проходной торговой базы на шум автомобиля вышел сухопарый дед, обросший седыми волосами как старый пень мхом, с двустволкой за узкими плечами, скрюченными годами и лишениями. Владимир заглушил мотор, спрыгнул на землю, приятно ощущая её неподвижность и твердь, как моряк после длительного плавания, поздоровался:
- Здравствуйте.
- Здоров будь, - коротко ответил дряхлый сторож, подозрительно разглядывая ночного гостя не по возрасту ясными маленькими глазами под нависшими жёлтыми лишаинками бровей. – Что тебе? – Он вместо разговорной «ш» твёрдо и звонко выговаривал «ч».
- Хочу ящик свой забрать, - объяснил своё появление Владимир. – Оставили его мы с экспедитором у вас на проходной на хранение, пока ездили в Гродно.
Старик внимательно вгляделся в претендента на ящик, как будто мог вспомнить его лицо или определить по физиономии справедливость притязаний, но, не установив таким простым способом истины, попросил, сдаваясь:
- Счас, - снова твёрдо выговаривая букву «ч», - погодь, - и ушёл в караулку, поддерживая сползающую с приподнятого костлявого плеча двустволку. Вернулся, неся в скрюченных ревматизмом пальцах бумажку. – Так, - он обошёл вокруг машины, разглядывая номера на бортах и номерном знаке на бампере и сверяясь с бумажкой, - номер правильный. А как зовут, как фамилия экспедиторши? – задал он проверочный вопрос, радуясь возможности поприжать и помурыжить своей властью здоровенного парня.
- Каланчова Таня.
- Снова правильно, - разочарованно согласился бдительный охранник, вглядываясь в бумажку, плохо освещённую светом из окна проходной. – Бери свой ящик. Ты – нашенский, не местный?
- Ты тоже, наверно, нездешний, - как всегда, не ответил Владимир на неприятный вопрос.
- Как это нездешний?! – возмутился русский абориген в литовской столице. – Здесь русская земля, и город этот русский – Вильно, испокон веков его русские обустраивали и оберегали от немцев. Отседова они до Немана, а потом по Неману до моря, а там – до всяких-разных шведов-англичан русские торговые корабли водили. Моряцкий род Ивановых корнями в петровские времена уходит, а ты говоришь – не здешний! – не на шутку обиделся потомственный моряк с двустволкой, вынужденный на старости лет осваивать сухопутную каюту. Чувствовалось, что тема эта – чья здесь земля, и кто здесь местный – болезненна для него и актуальна. Владимир не стал подогревать чуждые ему национально-территориальные страсти и миролюбиво поинтересовался:
- Как же ты один справляешься с охраной такого большого объекта?
- А я не один.
- С собакой, что ли?
- Злее.
- ??
- Бабка у меня в помощницах, в обход ушла. Такая матерщинница, что если какого неосторожного вора-жулика обложит, то сразу насмерть.
Они дружелюбно рассмеялись. Владимир отнёс ящик с заветным приёмником в кабину и, попрощавшись с симпатичным русским коренным жителем Литвы, поехал на улицу Марцинкявичуса-Берии.
И вот он снова стоит у двери квартиры 6 на третьем этаже дома с колёсообразным окном мансарды и снова нажимает на белую звонковую кнопку в изящной бронзовой розетке, но на этот раз дверь почти сразу отворилась, а у позднего гостя от удивления вытянулось лицо. Перед ним в дверях появился скуластый парень с весёлыми серыми глазами и широкой дружелюбной улыбкой, примирительно протянувший ему руку там, на дороге, когда расхлябанный газик нахально пытался «обрезать нос» у солидного студебеккера при въезде в город.
- Ба! Кого я вижу! – воскликнул он, тоже удивившись неожиданной повторной встрече, сменив в ожидании объяснения широкую улыбку на сдержанную.
- Я уже был у тебя вчера, - не нашёлся ответить ничего другого ошарашенный Владимир.
- Марта говорила, что приходил брат. Так это ты? Привет, братишка! – хозяин заулыбался шире, радуясь казусной ситуации.
- Привет, - не удержался от улыбки и гость.
Они крепко, может быть, не по-родственному, но по-приятельски пожали друг другу руки.
- Заходи, а то разговаривать через порог, говорят, к ссоре. Ты зачем пришёл? – осторожно и необидно осведомился названый брат.
- Давай лучше выйдем, - предложил Владимир, не отвечая на вопрос, - а то у меня машина с ценным грузом, боюсь, кто-нибудь захочет проверить, что там плохо лежит.
Скуластый понимающе усмехнулся.
- У нас это могут. Тогда жди, я сейчас оденусь и выйду.
Когда он уселся в кабине рядом, Владимир, не теряя дорогого позднего времени, приступил к своему делу.
- Немчин Фёдор Фёдорович? Фриц?
- А ты? – тут же спросил тот, давая, однако, понять коротким встречным вопросом, что Владимир не ошибся.
- Тебе привет от Гевисмана, - не ответил Владимир и замолчал, ожидая реакции, по которой можно сообразить, как вести себя дальше.
- Выжил, значит, шеф, - скупо улыбнулся Немчин, то ли радуясь, то ли удивляясь, то ли досадуя на живучесть вербовщика, а убийца промолчал, не стал разуверять подшефного, опасаясь, что, узнав правду, тот не пойдёт на переговоры. – Кому теперь служит?
- Американцам.
- Точный выбор, - похвалил Фёдор. – Я всегда был высокого мнения о начальнике! Как он? По-прежнему хромает на левую раненую ногу?
Гевисман никогда не был ранен и никогда не хромал, но Владимир, сообразив, что агент проверяет его, рассмеялся, показывая тем самым, что разгадал подоплёку вопроса и нисколько не в обиде за начальное недоверие.
- Ты, наверное, с кем-нибудь его спутал, или у нас разные шефы под одной фамилией.
Рассмеялся и разоблачённый Немчин, дружески хлопнув испытуемого по плечу.
- Скорее всего, я спутал, - согласился он с первым определением надуманной ошибки. – Замнём для ясности?
- Замнём, - легко согласился Владимир.
- То-то меня в последнее время мучило предчувствие, что кто-то скоро должен появиться от шефа, - задумчиво произнёс Немчин, сам поражаясь точности ощущения. – И когда ты пришёл, я