Изгой. Книга 3

бумажный мундштук, с сожалением поплевал по-лесному на окурок, бросил на дорогу и тщательно затоптал. – Пошли мы по второму адресу, а там труп – повесилась мать второго, тоже одиночка – а на столе записка, чернила не просохли: «Я убила сына-труса, богу вернула достойного, простите меня, люди». Сельчане говорят, что после того, как ушёл сын, привела откуда-то мальца и всю войну воспитывала, учила уму-разуму. Получился пасынок такой работящий, обходительный, умница и смелый – партизанам помогал – что все любили. Недавно уехал учиться в десятилетке в Гродно, шестнадцать исполнилось. До самостоятельности довела приёмная мать, а он и не знает, что нет её больше. Вот так: две матери – две судьбы. Не хотел бы я ни одну из них иметь в жёнах. А ты, подруга, говоришь: потрепись, поешь, пощупай – и всё ясно. Заговорил я вас, однако, трогайте. Мой водила выспится, отправлю дезертира в Вильнюс. Вернётся, и завтра снова в погоню за Грачом, будь он неладен. Мне тоже надо бы покемарить минуток с двести. Счастливой дороги. Никого не подсаживай, - посоветовал Владимиру, - и ни для кого не останавливайся, а если увидишь завал на дороге, быстро разворачивайся и жми что есть духу назад, сюда. – Он небрежно отдал честь, долгим взглядом посмотрел на понравившуюся экспедиторшу, весело подмигнул обоим и пошёл, развевая полы широкой и длинной шинели, к своим дрыхнувшим истребителям, выполнившим приказ наполовину.
Некоторое время под впечатлением услышанного ехали молча. Потом Таня, очевидно, определив своё отношение, сказала:
- Она нарушила одну из главных твоих заповедей, но я всё равно ставлю ей за неё пятёрку.
- Убив сына и себя, она нарушила её дважды, и какой из грехов тяжелее, я судить не берусь и не знаю, как поступил бы сам, - высказался и Владимир.
Они снова замолчали.
- Я оправдываю и второй её грех, - снова нарушила раздумья более активная женщина, вынося второй вердикт. – Жить убийцей собственного ребёнка нельзя. Но какова сила воли у этой женщины! У неё хватило сил и духа вырастить замену трусу и тем самым исправить свой наиглавнейший грех – рождение и воспитание предателя – и оправдать своё существование на земле. Физическим калекой жить можно, нравственным – никогда. И ведь знала, что придётся заплатить жизнью за жизнь, торопила, наверное, сроки расплаты, невыносимо страдая от безмерной нравственной вины. Но дождалась, дотерпела, пока приёмыш окончательно не встанет на ноги и не окажется настоящим человеком. Появление ястребков только подтолкнуло к давно запланированному финалу. Настоящая женщина и мать. Я бы тоже не смогла жить с униженной совестью.
К дороге, сменяя поля, часто подступали леса, и Владимир, памятуя о предупреждении Коробейникова, насторожённо и внимательно вглядывался вдаль и в обочины.
- Приготовь на всякий случай наган, - попросил он адвоката.
Та, поняв его опасения, повиновалась и тоже начала усиленно всматриваться в окрестности. Сна у обоих как не бывало.
- На студебеккер с тентом, под которым могут оказаться солдаты, они вряд ли нападут, - неуверенно успокоил шофёр её и себя. – Всё равно нам ничего не остаётся, как ввериться судьбе, так? – ободряюще улыбнулся соседке.
- Я – везучая, - похвасталась та, не очень-то надеясь на свою везучесть, - проскочим.
В тревожном молчании на предельно возможной скорости доехали до Острыни. С появлением почерневших от времени и дождей деревянных домов крохотного селения, открытого всем ветрам, отлегло от сердца. Если в селе бандитов не окажется, то верилось, что до Гродно удастся доехать спокойно.
Как это ни странно, но их впервые не остановили, и они, не снижая скорости, рванули дальше среди бескрайних полей и лугов с редкими кустарниками и небольшими озёрами, часто пересекая по шатким деревянным мостам узкие речушки. Большие посевы капусты, свёклы, картофеля, подсолнечника подходили к самой дороге, ожидая скорой уборки.
Можно было уже не торопиться, потому что в лучшем случае они попадут на место к концу рабочего дня, и загрузиться и выехать в обратный путь просто немыслимо. Во-первых, вряд ли кладовщики и грузчики захотят остаться после окончания рабочего дня; во-вторых, у Владимира разламывалась спина, ныли, одеревенели с непривычки руки, и вообще он устал так, что мечтал только о полноценном сне; в-третьих, не забылось предостережение Ястреба, и ночью ехать было вдвойне опасно; в-четвёртых, вряд ли Таня согласится на продолжение утомительной поездки; в-пятых, а вернее, во-первых, он обязан разыскать агента и обязательно склонить к сотрудничеству с американцами. Ради чего, если не для этого, он с такой настойчивостью рвался в дальние командировки, ради чего он вообще в этой стране? Зря только по неопытности и беспочвенной самонадеянности назначил встречу Немчину на сегодняшний вечер. Может насторожиться и, ещё хуже, - скрыться. Остаётся только надеяться на лучшее. Завтра в Вильнюс можно не спешить. Завтра…. Завтра же – воскресенье!
- Завтра – воскресенье, - напомнил он сопровождающей, - будем загорать?
- Сегодня договорюсь, - успокоила Таня, - не зря же везём директору ящики – отпустят и погрузят. Придётся кому на коньячок, а кому на водку дать. Где уж тут про заповеди помнить!
Она шутливо толкнула водителя в плечо, пообещав:
- Так что – выспаться не удастся, - и начала деловито планировать вечер: - Перво-наперво сбагрим ящики и договоримся на завтра.
- Что в них?
- Не знаю и знать не хочу. Я только передаточная шестерёнка в директорской шарашке. У них своя компания и своя жизнь, подчинённым вход воспрещён.
- Даже такой как ты?
Она фыркнула, и было непонятно, то ли выразила этим пренебрежение к элитному обществу, которое обидно пренебрегало ею, то ли оно на самом деле было ей «до лампочки».
- Как-то мы с главбухшей чесали языки поутру у секретарши, ожидая, когда директор соизволит нас принять. Вдруг дверь приёмной отворилась, и появилось смуглое фигуристое создание с чёрно-смолистыми локонами, оливковыми глазами и ярко-красными, по-негритянски оттопыренными, губами, на которые ушло не менее полтюбика помады. Деваха была до того эффектна и внешне безупречна, что мы засмотрелись, забыв оценить выпяченные достоинства и найти спрятанные недостатки. «Яков Самуилович у себя?» - улыбаясь, но не здороваясь, спросила она мягким грудным голосом, от которого, наверное, мужиков враз пот прошибает. «Директор занят, никого не принимает», - очнувшись от наваждения, отрезала секретарша. «Меня примет», - уверенно возразила красотка, и в мягком голосе послышался скрежет ржавого железа. Она твёрдо и чётко простучала высокими каблуками умопомрачительных белых лакированных туфель до запретной двери, резко толкнула её без предупредительного стука и, не дав церберше опомниться, со стуком закрыла за собой. Из кабинета тут же послышались радостные восклицания занятого по горло директора, грудной волнующий смех нежданной и непрошенной гостьи, которая оказалась, очевидно, лучше татарина, а потом – неясные шорохи, приглушённые прерывистые голоса, шлепки по рукам или по щекам или ещё по чему, а мы сидели молча и слушали, оплёванные и униженные блядью, стыдясь смотреть друг другу в глаза. Вскоре, однако, директорская дверь отворилась. Первой вышла она и прошла мимо, выпятив грудь и пренебрежительно не глядя на тех, что пытались поставить себя выше неё, бросив на ходу замешкавшемуся в дверях хозяину с красно-фиолетовой физиономией и блуждающими замаслившимися глазками: «Яша, поторопись, мне некогда!». И только перед самым выходом не удержалась и всё же посмотрела победно в нашу посыпанную пеплом сторону, ни на кого в отдельности, а на всю мелочь сразу, повернулась и вышла, вертя выпяченным задом так, что любой импотент побежит следом. Мы даже пытались повторить поочерёдно, но с нашими талиями и задницами ничего привлекательного не получилось, посмеялись над собственной дурью, а секретарша пожаловалась: «Опять пришла обирать бедного Якова Самуиловича. Уже в четвёртый раз. Жене, что ли, капнуть? Каждый раз уходит с двумя сумками. Хорошо, видно, расплачивается, курва!».
- Вот какие цесарки водятся в их кругу. Где уж нам, серым курочкам!
Владимир сразу догадался, о ком идёт речь, и ещё раз поблагодарил судьбу, что нашла и подослала любителя дармового пива Василька к жене и тем избавила Владимира от болезни, которой заражается каждый мужчина, близко познакомившийся с Мариной, и название которой – неутолимое влечение. Всё же как неразумно бог распределил достоинства между своими любимыми созданиями: одному – красота сверх меры в ущерб духовной красоте, другому – наоборот, редко – всего в гармонии, и совсем редко – когда и того и другого в избытке. Отчего? Разве, обделяя, тем выражаешь любовь? Пожмотился создатель по неизвестным причинам.
Показались чёрно-серые предместья Гродно. Переехали железную дорогу, потом понтонный мост и оказались в городе или, вернее сказать, в большой деревне, в которой, однако, были двухэтажные узорчатые особняки, дома с мансардами, деревянные и оштукатуренные, и даже обветшалый костёл с облупленными стенами и большой вывеской над распахнутыми настежь дверями: «Заготконтора», чуть дальше встретилась и церквушка с той же судьбой, но с другой вывеской: «Плодоовощебаза». Очевидно, местные радикальные власти решили, что материальное обеспечение сограждан полезнее, чем сбор и отпущение грехов. Городок, в общем, казался уютным, зелёным, с большими огородами и садами, но по-русски неухоженным, с земляными улицами, по которым бродили курицы, бросающиеся в самый последний момент под колёса студебеккера. Остались ещё и следы войны в виде мрачных пожарищ и развалин. Новостройки попадались реже.
На торгбазе всё случилось так, как запланировала опытная Травиата Адамовна. Двое грузчиков под присмотром толстяка с жирным загривком в полувоенной одежде, которая чуть не лопалась на мощной спине и заду, выгрузили и утащили в контору пересылку от одного директора к другому. Пока экспедиторша где-то с кем-то договаривалась о завтрашнем утре, Владимир осмотрел машину, проверил шины, колёсные болты, рессоры, заглянул под грязный низ, но ничего там толком не разглядел и решил, что капитальным осмотром, наладкой и заправкой займётся завтра пораньше. Тем более что Травиата Адамовна вернулась довольная в сопровождении давешнего надсмотрщика-«дистрофика», оказавшегося директором этой кормушки, который пообещал и грузчиков, и кладовщиков в обмен на доставку очень ценного груза для Якова Самуиловича. Ещё раз брюзгливо попытался выяснить, почему Шендерович не прислал обещанных запчастей, но, поскольку Владимир непонимающе молчал, экспедиторша поспешила предположить, что главмех побоялся доверить ценный груз неопытному водителю. Толстяк недовольно покряхтел, бормоча, что так дела не делаются, но, всё же, простил неаккуратного подельщика, обещав и для него кое-что спроворить. В общем, рабочий день для Владимира с Таней закончился.
- Ну, вот, теперь можно и устраиваться на ночь, - с облегчением сказала изнемогавшая от усталости Таня. – В городе есть небольшая гостиница с четырёхместными номерами, там тихо и сравнительно опрятно, но попасть в неё трудно: всё распределено по