ПЛАЧ ГИТАРЫ. Часть 1

* * *
– Да ты спятила, чума рыжая?! Дарк за это нас всех в капусту покрошит! Меня первого!
– Брось, Мик, всё получится, никого он не покрошит, он даже не узнает... Ми-ик!
– Ну?!
– Если мы не успеем, если его из этой тюрьмы в другую увезут… уже никому ничего не покажется. Его же повесят, Мик…
– Чтоб тебя черти побрали, женщина! Да не реви же ты! Ну это ж чистое безумие… Ну, допустим, до-пус-тим, проберёшься ты в гарнизон, в трактир их сраный… Да эта солдатня завалит тебя там прямо на столе, глазом моргнуть не успеешь! Ты же… кхм… ты же красивая, Лия…
– Кто-то вроде тут только что говорил, что я чума рыжая!.. И потом, что я, в трактирах не пела? Да я три года…
– Угу, три года пела, да только ты тогда пацаном прикидывалась, забыла? А потом у тебя сиськи выросли, и Дарк тебя заприметил! Теперь-то хрен прикинешься…
– Ну и что? Я никого не боюсь, подумаешь! Нынешний командир там весь из себя такой честный да правильный! Он даже вон Бая отпустил по малолетству, а на нём ведь клейма негде ставить … Мик!
– Ну?!
– Я тебе клянусь, слово вам всем даю – всё будет, как надо! Всё получится! Вы меня только слушайте…

* * *
В этом гарнизонном грязном трактире Лия пела так, как давно не пела, как не позволял ей петь у общего костра Дарк – со страстью, с пронзительной нежностью. Так можно было петь лишь для него одного. Но и ему она редко так пела. Она сама не знала, для кого хранит, запрятав глубоко внутри, эти песни. И вот…

Я твое повторяю имя
по ночам во тьме молчаливой,
когда собираются звезды
к лунному водопою
и смутные листья дремлют,
свесившись над тропою.
И кажусь я себе в эту пору
пустотою из звуков и боли,
обезумевшими часами,
что о прошлом поют поневоле…

А взгляд этого человека она чувствовала, даже отворачиваясь, чтобы собрать серебро, щедро сыпавшееся ей в ладони. Глаза его были такими же серебряными, светлыми, задумчивыми, и не отпускали её ни на миг.
Лия так глубоко вздохнула, что закололо в груди. Этот взгляд лишал её самообладания. Казалось, что этот человек видит её насквозь. Что он вот-вот он разгадает её игру.

Начинается плач гитары.
Разбивается чаша утра.
Начинается плач гитары.
О, не жди от нее молчанья,
не проси у нее молчанья!
Неустанно гитара плачет,
как вода по каналам – плачет,
как ветра над снегами – плачет,
не моли ее о молчанье!

Ей пришлось замолчать – подводил голос, и она просто-напросто боялась его сорвать. Лия глотнула терпкого вина из услужливо протянутой ей глиняной кружки, лихорадочно обдумывая, что же делать дальше.
Трактир был набит битком. Весь гарнизон, казалось, был здесь. Кроме часовых.
Часы над огромным старинным камином скрипуче пробили полночь, заглушая гомон в трактире. Мик с ребятами уже притаились возле тюрьмы. Время, время!
– Господин командир!
Беззаботный стук каблучков по щелястому полу. Светлые глаза всё ближе – сердце замирает, останавливается…
Гомон вокруг стих.
Он поднялся, – русоволосый, высокий, такой высокий, что ей пришлось запрокинуть голову, – и пододвинул ей стул. Надо же!
Прикусив губу, она уселась напротив него.
– Загадайте карту, господин командир!
Веер карт лёг на замызганный стол, и светлые глаза наконец отпустили её.
– Загадал.
Голос его был таким же глубоким, как и взгляд.
Лия смешала карты, ещё и ещё раз, удивляясь, что руки совсем не дрожат, хотя всё у неё внутри дрожало, да ещё как.
Бубновая дама с пламенеющими кудрями. Чума рыжая…
– Она похожа на вас, госпожа.
Светлые глаза снова впились в её лицо.
– Совсем не похожа!
Тряхнуть головой, чтобы волосы рассыпались по плечам, рассмеяться звонко, упершись локтями в стол.
Вот так.
Все смотрят. Он смотрит.
Смотрите внимательно!
Время, время…
– Хотите, я погадаю вам, господин командир? Погадаю на любовь?
– Я не верю ни в гадания… – он помелил, закончив почти шёпотом, – ни в любовь.
Что-то мелькнуло в этих глазах. Боль?
«Вы ранены? Кто так ранил вас? Зачем вы сказали это трактирной певичке? Мои песни задели вас?.. Да что это за наваждение? Что мне за дело до него! Дарк в тюрьме, парни ждут!»
Лия выпалила:
– А в шорт-фуше вы играете, господин командир? Давайте сыграем!
Её как будто несло течением. Вниз, вперёд, всё быстрее, быстрее… прямо в водоворот.
Он удивлённо поднял брови, чуть нахмурился:
– Это не женская игра, госпожа.
– И что с того? – Лия тоже вызывающе изогнула бровь. Сердце билось так громко, что она какой-то частью сознания удивлялась, почему он этого не слышит. Или слышит? – На раздевание!
Одно мгновение в трактире стояла гробовая тишина, а потом солдаты не просто загомонили – завопили оглушительно.
Он медленно встал из-за стола – и шум сразу смолк.
– Зачем вам это?
Только не отводить глаз!
– Хочу выиграть, быть может! – она снова встряхнула огненными волосами, расхохоталась беззаботно. – Или проиграть!
– Команди-ир! – простонал за её спиной десяток голосов. – Господин Гейб!
Гейб. Вот как его зовут.
Он помедлил, потом, опускаясь на стул, махнул рукой, и все опять восторженно заорали.
– Какую игру вы ведёте?
Лия четко расслышала его слова, несмотря на адский шум, и отозвалась весело:
– Шорт-фуше, господин… Гейб.
Прищурившись, он кивнул:
– Что ж, сдавайте.

* * *
Первый круг она проиграла, хотя и с минимальной разницей в очках. Прогремел ликующий оглушительный вопль, и десятки глаз уставились на неё в такой же оглушительной тишине.
Но Лия видела только его глаза.
Вызывающе улыбаясь, она коснулась сперва литой серебряной заколки, едва удерживающей копну волос, потом, словно передумав, серёжек.. потом медальона на цепочке, обвивавшей стройную шею…
– Я начну с того, чего все ждут, господин Гейб. А то вдруг не дождутся.
Одним неуловимым движением она сдёрнула трусики, и невесомый шёлковый лепесток лёг на груду карт.
Восторженный рёв сотряс трактир. Теперь потолок мог рухнуть солдатам на головы, они бы не заметили.
А вот он… нет, он заметил бы.
Лия отчаянно старалась не покраснеть под его внимательным взглядом.
Кажется, удалось.
Она вскинула голову.
– Продолжим?
Второй круг проиграл он. Коротко усмехнувшись краем губ, развязал форменный шейный платок и аккуратно положил поверх её трусиков.
Всё-таки она покраснела.
Злясь на себя, Лия порывисто перетасовала колоду.
– Продолжим! И не смейте поддаваться!
– Я? – Он лениво ухмыльнулся, взъерошив волосы, отчего стал выглядеть совсем по-мальчишески с расстёгнутым воротом белоснежной сорочки. – Ни в коем случае!
Теперь потолок трактира мог падать ей на голову. Дарк, Мик, тюрьма, окружавшие их солдаты – перестали существовать.
Третий круг. Заколка. Теперь ничто не сдерживало её рыжую гриву, и Лия то и дело нетерпеливо отводила с разгоряченного лица непослушные пряди.
Четвертый круг. Медальон с портретами отца и мамы. Не думать об этом. Отыграть. Потом.
Пятый круг. Он снимает кольцо с левой руки. Золотое, резное. Память о чём, о ком?.. Не думать.
Её несло теперь уже не к водовороту – к водопаду. Водопад ревел, как солдаты, обступившие их.
Шестой круг. Серьги с крупными изумрудами. «Они такие же зелёные, как твои глаза, малышка». Их подарил ей Дарк. Дарк!
Лия вздрогнула, очнувшись, потрясенно обвела глазами трактир. Время! Где сейчас Мик?!
И, наткнувшись на острый взгляд человека напротив, снова задрожала. Не спрашивая разрешения, протянула руку к его стакану.
– Это бренди, – предупредил он спокойно, откидываясь на спинку стула.
– Что с того? – Она снова заставила себя рассмеяться. Жидкий огонь опалил пересохшее горло. – Ваш черёд сдавать!
Время!
Вот-вот всё должно решиться.
Расставленную им хитроумную ловушку она заметила не сразу, а заметив, невидяще уставилась в карты. Сейчас, если всё вышло, как надо, Дарк и Мик с ребятами уже мчатся сюда.
Коротко вздохнув, Лия шагнула прямиком в его силки, через несколько минут демонстративно бросила карты на стол и встала.
Свист. Улюлюканье. Тишина, мгновенно наступившая, едва она взялась за первую крохотную пуговку своей бирюзовой блузки.
Лия заметила только, что он шевельнул губами, будто собираясь что-то сказать, и торопливо пробежала пальцами по всем до единой пуговицам. Едва удержавшись, чтобы не зажмуриться, решительно сдёрнула блузку с плеч.
Никаких лифчиков она отродясь не носила, ненавидя всякую такую женскую сбрую.
От грянувшего многоголосого вопля можно было оглохнуть.
Но Гейб смотрел только в её глаза – вызывающие и беззащитные.
Стремительно поднявшись, он сорвал с себя мундир и накрыл её обнажённые плечи, крепко стягивая полы на высокой груди. Не глядя, смахнул со стола её вещи, сунул ей в ладони. Что-то зазвенело, ударившись об пол. Медальон?
Грохнул выстрел, и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.
Дарк – с головой, наспех обвязанной окровавленной тряпкой, с пистолетом в одной руке и ножом в другой – влетел в окно прямо за спиной Лии, сгребая её в охапку, заслоняя собой.
Вой. Ругань. Пальба. Синий едкий пороховой дым.
Наконец-то позволив себе крепко зажмуриться, Лия судорожно уцепилась за шею Дарка, пока тот, свирепо матерясь, передавал её за окно, прямо в крепкие руки Мика.
Один только её взгляд сквозь мокрые ресницы через его плечо – прямо в эти светлые, серебряные, удивлённые глаза.

Не моли ее о молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскаленный плачет
о прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара,
бедная жертва
пяти проворных кинжалов!

* * *
– Чего ревёшь?
– Я не реву.
– Врёшь. Ревёшь.
– Гитару жалко. Там осталась.
– Другую куплю. Иди ко мне, дурёха.
– И медальон…
– А, ч-чёрт… Не реви, говорю! Сама виновата! И чего я не пристрелил этого ублюдка, когда он тебя лапал!
– Он не лапал!
– Заступаешься за него? С чего бы? Иди сюда, говорю!
– Дарк…
– Заткнись!
Удар кулаком в стену.
– Дарк!
– Я теперь бабе жизнью обязан! А она разделась перед солдатнёй! Перед этим надменным ублюдком! Да лучше б меня вздёрнули!
– Не лучше! Не надменным! Не ублюдком!
– Лия!..
– Чего ж ты стоишь?! Бей!
– Да я себе скорее руку сломаю! А ты только моя! Поняла?! Моя! Моя! И чтоб больше никогда!.. Сюда иди, я сказал!
Скомкать, как лист бумаги, это желанное, нежное, ненавистное сейчас тело. Стиснуть до хруста, но не сорвать ни всхлипа, ни стона с запёкшихся прикушенных губ. Впиться в эти распухшие губы так, чтоб почувствовать на языке вкус соли и железа. Вдавить всей тяжестью в ворох одеял. Запустить пятерню в рассыпавшуюся по постели шёлковую рыжую гриву. Жадно, торопливо мять другой рукой белеющие в полутьме прохладные груди. И ворваться с размаху, безжалостно, в опаляющую тесноту этого тела, будто в первый раз. Погрузиться до упора. Властно надавить ладонью на атласную кожу близ раковинки пупка, чтобы с какой-то бешеной радостью ощутить под ней свои яростные толчки. И по-прежнему не услышать ни звука, только собственный хриплый рык. Уронить очугуневшую голову на тонкое, испятнанное синяками плечо, чувствуя, как сжимается горечью горло. Вскинуться, поймать её усталый затуманенный взгляд.
Ускользает.
Всё равно ускользает.
Как родниковая вода, вытекает из пригоршни.
Прочь.
Не удержать.
Он снова уронил голову и стиснул зубы.
Тёплые пальцы легко коснулись его спутанных взмокших волос, погладили, как ребёнка.
– Дарк… Я с тобой.
–